Спальня, в которой ты, он и я - Эмма Марс

– Анабель?

Этот голос. Он был мне знаком. Я запомнила этот характерный акцент и мягкий тембр. За профессиональной отстраненностью и сухим деловым тоном я не могла не услышать драматическую ноту. Что-то случилось, какая-то беда.

– Да… Это я.

– Людовик Пулэн. Мне, право, неловко вас беспокоить так рано. Я вас не разбудил?

Скажите мне, что вы ошиблись номером, доктор Пулэн. Расскажите о том, какое действие произвели лекарства, которые вы назначили маме накануне. О чем угодно говорите, только не называйте истинную причину этого раннего звонка. Даже еще не озвученная, она уже вытекала из телефонной трубки, как яд.

Слова вонзились в меня, не затронув чувств, не вызвав никаких эмоций. Я даже не могла заплакать, только искала дрожащей рукой в своей сумочке с вензелем в виде двух переплетенных букв что-то, не зная, как его назвать и зачем оно мне нужно. Случайно я выронила на пол фотографию, украденную на вилле «Рош Брюн». Она упала изображением вниз.

Ребекка наклонилась и машинально подняла фотографию с пола. Перевернув ее, она увидела себя, молодую и красивую, на пляже в Динаре, в объятиях Луи. Пусть этот человек исчез из ее жизни, но он остается в памяти, в жестах, в словах, в каждом ее выборе. Избавиться от него невозможно. Это – ее хроническая болезнь, ее рак, до конца жизни.

35

– Мама? Мама, ты слышишь меня?

Никакого ответа. Даже ресницы не дрогнули в подтверждение того, что она меня слышит. Неподвижное тело на белой постели. Во всех больницах есть такая особенность: там умеют сделать неузнаваемыми тех, кто нам близок, чей облик нам привычен и знаком до мельчайших деталей. Грубая ошибка. В больнице они перестают быть детьми, мамой, папой, приятелем. Они превращаются в тела, прикрытые казенной простыней в окружении мигающих аппаратов. Больше не называйте их Мод, Лола или Анри. Отныне называйте это больной или больная. Почти анонимное существо.

Опутанная трубочками, в респираторной маске, мама показалась мне такой малюсенькой. Почти как ребенок. Один из тех, кто рождается раньше срока и чья жизнь поддерживается исключительно благодаря ниточкам, которые тянутся от него к пульсирующим, всасывающим и проводящим жидкость приборам, способным поддержать жизнь искусственным путем хотя бы на уровне простого дыхания.

Это Лора Чаппиус первая забила тревогу. Несносная Чаппиус, несмотря на невыносимый характер и грубые замашки, взяла на себя обязанности ангела-хранителя, оберегая в своем мире тех, кого посчитала нужным, как цепной пес за забором. Она добровольно стала ангелом, пусть сварливым и неуживчивым, но способным в случае крайней необходимости присмотреть за мамой. И она это доказала. Глубокой ночью Лора Чаппиус обратила внимание, что из вентиляционной трубы соседнего дома поднимается черный густой дым. Кто бы мог подумать, что в этот поздний час она не придумает для себя иного занятия, кроме как наблюдать за окрестными домами. Словно ей не хватало телесериалов или магазинов на диване. Впрочем, может быть, она еще раньше заметила «милого доктора», навестившего маму незадолго до этого по моей просьбе, и ее мучило любопытство совсем иного рода.

А дело было так: после вечернего визита доктора Пулэна маме пришло в голову разогреть себе пюре с сыром, которое она приготовила накануне. Вместо того чтобы положить порцию на тарелочку и засунуть в микроволновку, она включила духовку, установив термостат на максимальное значение. Однако прописанное доктором успокоительное пришло в действие, и мама заснула, оставив без присмотра кушанье и плиту, включенную на полную мощность. Через два часа дом наполнился едким серым дымом, в котором она чуть не задохнулась. Прибывшие по вызову мадам Чаппиус пожарные успели как раз вовремя, оказали маме первую помощь и тотчас направили ее в кислородной маске в больницу Макса Форестье, в Нантерре. В результате мама попала как раз в то медицинское заведение, где каждые три недели проходила химиотерапевтические процедуры.

Когда я наконец смогла говорить и объяснила Ребекке и Соне причину раннего звонка, так не ко времени прервавшего наш разговор, моя подруга заявила без колебаний:

– О’кей, я тебя туда отвезу, – она была уже у входной двери.

– Нет, я справлюсь. Тебе нужно отдать машину Пегги…

– Не говори глупостей! Я действительно обещала ей вернуть машину сегодня, но я же не уточнила время. Давай, собирайся скорее!

Ребекка осталась сидеть в кресле, как и сидела, неподвижно, с фотографией в руке, растерянная и подавленная, Вместо прощальных слов она только устало улыбнулась нам. Все потеряло для нее смысл, все осталось позади, даже разоблачение, страшное разоблачение интриги, в которой она сыграла не последнюю роль.

Движение на дорогах к этому времени было гораздо более плотным по сравнению с тем, когда мы въезжали ранним утром в столицу. Нам понадобилось около часа, чтобы вырулить на проспект Республики, прямую транспортную артерию, обычное широкое шоссе без особого шарма, вдоль которого растянулись шеренги гаражей и дряхлых строений. Высокая глухая стена, когда-то служившая ограждением для местной тюрьмы, теперь оберегала лечебное учреждение. Но в приемном отделении городской больницы Нантерра нельзя было не отметить особый благородный облик помещения.

Мы проследовали пешком через двор, прошли арку, за которой увидели карту с внушительным списком расположения местных служб. В самом низу, особо отмеченные красным цветом, две позиции привлекли мой взгляд, и от этого захолодело сердце: «Реанимация» и «Морг». Я с трудом оторвала от них глаза и стала выискивать дальше. Наконец обнаружила позицию «Онкология», что, впрочем, звучало не более обнадеживающе.

Приветливая и предупредительная медицинская сестра проводила нас в мамину палату. Сначала, когда маму только привезли, ее поместили в отделение реанимации, потом, когда врач решил, что состояние Мод больше не внушает опасений, по крайней мере, на ближайшие часы, ее перевели в общее отделение.

Соня оставила меня у изголовья маминой постели, убедившись, что на данный момент оснований для особых волнений нет. За неимением собеседника и от накопившегося нервного напряжения меня потянуло в сон. Я задремала в пластиковом кресле под убаюкивающее попискивание приборов медицинского мониторинга.

– Эль… Ну, как она?

Еще до того как я поняла, чей это голос, я узнала теплую и твердую руку, которая легла мне на плечо. Я не вздрогнула и не удивилась. Сон как рукой сняло, я открыла глаза и поняла, что Дэвид не может мне сниться. Он был частью мерзкой больничной реальности, пропитанной запахом лекарств, болезней, вымытых с хлоркой полов, обветшалых стен.