Ответы на вопросы православной молодёжи - диакон Андрей Кураев

— Да, даже и не в духовной жизни, а в чисто практической — трудно возвращаться в Москву. В самом буквальном смысле. Когда я еду в какой-то город — меня там чуть не на руках носят, встречают… Когда я возвращаюсь в Москву — я тут никому не нужен. Самому надо тащить сумку к автобусу, затем часа два самому тащиться от аэропорта до дома…

— С какой аудиторией Вам интереснее всего вести диалог?

— С той, которая со мной не согласна. Моя аудитория — это люди, которым интересна мысль, сложность. Люди, которые боятся простых ответов и пропаганды. Люди, которые радуются, узнавая что какие-то проблемы сложнее, чем им казалось раньше.

Христос пришел для всех. Значит — и для образованных людей тоже, а не только для «простецов» (которые, вдобавок, начинают совершенно некстати гордиться своей «простотой»). Вся эта стилизация под «простоту» ведь есть не более чем форма косметики, натужное актерство.

— И сколь часто Вам доводится встречаться с такими аудиториями?

— Знаете, аудитория моего первого выступления в городе всегда не моя. Это подтверждается почти во всех епархиях, где я побывал. Это большая для меня проблема, так как мои книги, записи выступлений распространяются лишь по церковным каналам и не доходят до тех, кому они адресованы, — прежде всего до людей не церковных. Почти везде, куда я приезжаю, объявления висят лишь в храмах. Поэтому на лекции приходят прихожаночки, «профессионально православные», в надежде на то, что им расскажут о святых прозорливцах, старцах. Они быстро понимают, что ошиблись, честно и мирно дремлют до конца лекции, задают несколько бытовых вопросов и на следующий день уже не приходят. На второй лекции аудитория обновляется почти наполовину, приходят люди светские, для которых это первая возможность серьёзного диалога с церковью на их языке. По городу начинается телефонный перезвон (сенсация: «нескучное православие!»). И на третий вечер собирается уже моя аудитория — люди, которые боятся простых ответов.

— А неприятных открытий в жизни у Вас не было?

— Одно из крупных разочарований моей жизни связано все с тем же моим миссионерством. Я с некоторой горечью должен признаться, что наибольшую отдачу мои книги и лекции дают, увы, не в том направлении, на которое я рассчитывал. Я ни в коем случае не могу считать себя учителем церкви. Учить духовной жизни, молитве и покаянию, как я считаю, не в пределах моей компетенции: ни человеческой, ни диаконской.

Мне бы хотелось быть действительно миссионером, приводить к Богу людей из «страны далече“.

И все же по откликам и беседам с сотнями людей, по письмам, которые я получаю, оказывается, что для многих людей мои лекции выполняют другую задачу.

Оказывается, что для многих мои лекции и книги являются скорее неким удерживающим фактором, т. е. они, скорее, не приводят в Церковь, а помогают остаться в ней. Те, кто приходят, — приходят сами. Но затем проходит пора первых восторгов и начинается горечь — сомнения, трудности, разочарования. Особенно они тяжелы, если не сложились отношения со священником. Если в эту пору к нему попадают мои книги, то удаётся такому человеку показать, что Православие может быть иным. Книги показывают ему, что мир Церкви — разнообразен. И поэтому в нем можно жить. Пространство Церкви — пространство людей, а не пыльное книгохранилище.

Порой даже приходится говорить: то, что тебе было выдано за Православие, или показалось им, на самом деле таковым не является.

— То есть, та аудитория, с которой Вы работаете, это большей частью уже церковные люди?

— Ну, это, скажем, к моей печали… Мне бы хотелось, чтобы в ней было больше людей нецерковных… Но, к сожалению, в последние лет пять я наблюдаю обратную тенденцию. Если раньше было примерно поровну, то сейчас на моих лекциях светских людей процентов может быть двадцать.

— Может быть, проблема в том, что светские люди о Вас просто не знают?

— Да, я это вижу очень чётко. Потому что иногда, бывает, приезжаешь в небольшой городок — полный зал на тысячу мест. А бывает большой, миллионный город, а зал полупустой… Очевидно это связано с какими-то неудачами в подготовке моего приезда, в оповещении.

Во всех городах аудитория моего первого выступления всегда не моя. Приходят в основном прихожане, многие из которых ожидают, что я буду рассказывать о чудесах и блаженно-юродивых старцах… Бабушки вскоре понимают, что ошибилсь и спокойно дремлют до того времени, когда можно задать свои вопросы. На следующую лекцию они уже как правило не приходят. Но несколько десятков людей из университетского мира, которые все же оказались на лекции, после нее задают нагрузку местным телефонным сетям. На следующий вечер численность слушателей та же, но уже качественно меняется их состав. И обычно к третьему вечеру собирается, наконец, моя аудитория. Приходят люди светские, для которых это первая возможность серьёзного диалога с церковью на их языке.

— Нормально ли для церковного проповедника прибегать к рекламе в средствах массовой информации?

— Оповещать через СМИ — это нормально. Хотя, здесь действительно есть проблема, потому что рекламный характер современной культуры противоречит основам православной этики… И поэтому мы проигрываем сектам. Приезжает, скажем, какой-нибудь захудалый проповедник из Калифорнии, а о нём по всему городу висят афиши: «Выдающийся Мыслитель: Тот, Кто ответит на все вопросы!». Я же не могу так говорить. Это неуместно для православного человека так говорить. Будь я баптистом, подо мной был бы какой-нибудь специальный фонд, который занимался бы и раскруткой, и организацией всего, и было бы планирование встреч, поездок, жизни в Москве и по стране… У меня этого нет.

— С точки зрения Церкви Вы можете оправдать такую ситуацию?

— Оправдание только одно: Промысл Божий таков.

— Для меня, как для стороннего наблюдателя, Вы едва ли не единственный заметный православный миссионер. Существует ли в нашей Церкви системный подход к делу миссии?

— Я не знаю. Я не являюсь сотрудником миссионерского отдела или отдела по работе с молодежью. Я не знаю, что там делается. Парадокс моей ситуации в том, что за моей спиной ничего нет. Приезжаю я на Украину, и там националистические газеты пишут, что приехал «агент Москвы». Но, к сожалению, я не агент Москвы. Москва меня никуда не посылала. Если я приезжаю, значит, есть местный интерес, здесь люди зовут.

— В Украине говорят: у нас, к сожалению, нет своего Кураева.

— Видите ли, церковь выступает против клонирования.

— Отец Андрей, Вы были одним из первых священнослужителей, кто после 91-го года вошел в стены Московского университета и стал читать лекции о запрещенном, о духовном. Какова была реакция Ваших слушателей?

— На самом деле, в МГУ первым был отец Артемий Владимиров, в 90-м году. Сначала это были разовые встречи, переполненные залы. Читал несколько раз о. Артемий, потом я.

Может быть, я был первым, кто вообще из Церкви пришел в советский университет, но это было не в МГУ — а в уже упомянутой Коломне.

— А как складываются Ваши отношения с МГУ?

— Я начал первый систематический курс на факультете журналистики — в 91-м году, осенью. Приношу искренние соболезнования студентам, которые пали жертвами моего эксперимента.

Меня подвела весьма распространенная иллюзия. Каждый уважающий себя старшекурсник и аспирант, естественно, считает, что он по своей специальности знает уже все.

И я, когда начал читать лекции в МГУ, тоже считал, что знаю достаточно много: университет, аспирантура, семинария, академия, богословский институт… Но критерии, с которыми студент подходит к знанию предмета, совершенно иные, чем у преподавателя. Когда я как студент сдаю экзамен, то мне важно просто найти в своей памяти материала на 10–15 минут разговора на тему билета. Это даже много… Студент, как правило, читает материал, лишь когда просматривает вопросы к экзамену. И если при виде вопроса у него в голове возникает две-три мысли, то он считает: ну, это я уже знаю, а остальное нафантазирую — поехали дальше. Вот с таким багажом оканчиваешь Университет, потом Семинарию и Академию, где очень похожая ситуация в смысле интенсивности учебы. И самоуверенно считаешь себя человеком более-менее образованным.

А лекция-то идет полтора часа. И чтобы она была серьезной и интересной, преподаватель должен изложить не более трети того, что он на эту тему может сказать. Тогда есть какой-то запас прочности, появляется творческое отношение к лекции, можно менять, адаптировать ее каждый раз.

Когда же я начал читать лекции в Университете, я вдруг с ужасом обнаружил, что всех моих знаний хватило ровно на три лекции. То есть двенадцати лет послешкольной учебы — в Университете, в аспирантуре, затем в Семинарии, в Академии, в Богословском институте в Бухаресте — всего этого мне хватило ровно на три лекции. После этого я понял: все, больше я ничего не знаю.