Ангелотворец - Камилла Лэкберг

— Спасибо, — поблагодарила Ребекка и вышла из комнаты.

Йозеф последовал за ней. В гостиной уже был накрыт стол.

Жена выставила праздничный сервиз, отметил Мейер. У Ребекки всегда была склонность к роскоши, так что вряд ли она сделала это ради детей, но он решил промолчать.

— Привет, папа! — поприветствовала его Юдит поцелуем в щеку.

Даниэль тоже поднялся, чтобы обнять отца. Сердце Йозефа переполнилось гордостью. Жаль, что его родители не видят сейчас своих внуков.

— А теперь давайте есть, пока не остыло, — сказал он, садясь во главе стола.

Ребекка приготовила любимую еду Юдит — жареного цыпленка с картофельным пюре. Только сейчас Йозеф понял, как сильно проголодался. Наверное, виной тому был пропущенный ланч. Прочитав молитву, Ребекка разложила еду по тарелкам. Ели все в тишине. Утолив первый голод, глава семьи отложил приборы.

— Как дела с учебой?

— Хорошо, — кивнул Даниэль. — У меня высший балл по всем предметам на летних курсах. Осталось только найти хорошее место для практики.

— А я довольна работой, — вставила Юдит. Глаза ее горели энтузиазмом. — Ты бы видела, какие дети смелые, мама! Им приходится выдерживать сложные операции и облучение, но они не ноют и не сдаются. Это просто невероятно.

Успехи детей не помогали их отцу избавиться от собственной тревоги. Он знал, что они способны на большее. Им столького нужно достичь в жизни, чтобы взять реванш за прошлое, и его долг — проследить, чтобы они это сделали.

— А исследовательская работа? Ты же все успеваешь? — строго спросил он у дочери, и радость в ее глазах погасла. Ей хотелось услышать от него слова одобрения, но Йозеф знал — скажи он детям, что они молодцы, как они тут же перестанут стремиться к большему. А это будет катастрофой. Не дожидаясь ответа от Юдит, он повернулся к Даниэлю: — Я говорил с директором курсов на прошлой неделе. Он сказал, что два дня тебя не было на учебе. Почему?

Он видел разочарование в глазах Ребекки, но проигнорировал это. Детей нельзя баловать. Чем больше она с ними нянчится, тем строже ему приходится быть.

— У меня болел живот, — ответил Даниэль со смешком. — Не мог же я сидеть на уроках с пластиковым пакетом у рта.

— Что в этом смешного?

— Ничего. Я просто сказал правду.

— Ты знаешь, что я всегда в курсе, когда ты лжешь, — произнес Йозеф.

Приборы остались на тарелке. Он вдруг лишился аппетита. Его бесило то обстоятельство, что он не мог контролировать детей после того, как они переехали из дома.

— У меня болел живот, — повторил Даниэль, опуская глаза. Ему тоже больше не хотелось есть.

Мейер поднялся:

— Мне нужно работать.

По дороге в кабинет он подумал, что родные, наверное, рады, что он ушел. Сквозь двери до него донеслись смех и звон фарфора. Смеялась Юдит, звонко и беззаботно. Слышно было так хорошо, словно она была рядом. Йозеф понял, что стоит ему войти в комнату, как смех и радость тут же затихнут. Смех дочери был для него как нож в сердце. В его присутствии она никогда так не смеялась. Что он сделал не так? Но Мейер знал, что не мог вести себя по-другому. Он любил детей больше всего на свете, но не мог быть им таким отцом, о котором они мечтали. Он мог быть только тем, кем его сделала жизнь, и любить их так, как велел ему долг.

Йоста сидел, уставившись на экран телевизора. Там шел сериал «Убийства в Мидсомере».[7] Люди двигались, что-то говорили, наверное, кого-то убивали, но старый полицейский давно уже потерял нить сюжета. Мысли его витали далеко. На столе перед ним лежали два бутерброда из черного хлеба с маслом и жирной колбасой. Дома он никогда не ел ничего другого — слишком грустно было готовить еду для себя одного. Диван, на котором он сидел, давно пора было заменить, но у Йосты не поднималась рука его выбросить. Он помнил, как радовалась Май-Бритт, когда они его купили. Сколько раз он замечал, как она проводит рукой по цветастой обивке, будто гладит котенка. Ему самому в первый год даже присесть на диван не давали, зато девочка прыгала на диване и вдоволь скатывалась со спинки. Май-Бритт держала ее за ручки и улыбалась во весь рот, пока малышка прыгала все выше и выше. Теперь же обивка выцвела и протерлась. Местами в ней зияли дыры, а из правого подлокотника торчали перья. Но это не беспокоило Флюгаре: он всегда сидел слева, поскольку слева было его место, а справа — место Май-Бритт. В то лето девочка сидела между ними. Она никогда раньше не видела телевизор, и он приводил ее в восторг. Ее любимым мультиком был «Чебурашка и Крокодил Гена».[8] Но и его она не могла смотреть спокойно и постоянно подпрыгивала на диване от радости. С уходом девочки исчезла и вся радость жизни. Супруги проводили вечера в тишине перед телевизором. Никто из них не думал, что будет так сильно сожалеть о принятом решении. Они считали, что поступают правильно, а когда опомнились и поняли, что совершают безумство, было уже поздно.

Йоста смотрел, как комиссар Барнаби находит очередной труп. На автомате он поднес бутерброд ко рту и откусил кусочек. Этот вечер был таким же, как все остальные. И ему предстояло еще много таких вечеров.

Фьельбака, 1919

В спальне для слуг они уединиться не могли, и Дагмар ждала от немца знака пойти в его комнату. Это она приготовила спальню для почетного гостя. Тогда девушка еще не знала, что к концу вечера будет сгорать от желания скользнуть меж тех самых вышитых хлопковых простыней, которыми застелила кровать. Праздник был еще в полном разгаре, когда она наконец получила долгожданный знак. Летчик немного пошатывался, его светлые волосы растрепались, а глаза блестели от выпитого. Но он был достаточно трезв, чтобы тайком сунуть красавице служанке ключ от своей комнаты. Сердце Дагмар бешено заколотилось. Не поднимая глаз, она спрятала ключ в карман передника. Никто не заметит ее исчезновения. Гости и хозяева были слишком пьяны, чтобы видеть что-нибудь, кроме пустых стаканов, а прислуги хватало, чтобы быстро исправить эту оплошность. Подойдя к двери, девушка оглянулась по сторонам и, убедившись, что никто не видит, повернула ключ в замке и вошла. Оказавшись внутри, прижалась спиной к двери и сделала глубокий вдох. От одного вида кровати с белоснежным покрывалом у нее перехватило дыхание. Он может прийти в любую минуту. Дагмар бросилась в ванную, быстро сняла с себя униформу, пригладила волосы, подмылась, а потом покусала губы и пощипала щеки, чтобы придать лицу больше цвета. Услышав, как поворачивается ручка двери, она рванула в спальню и села на кровать в одной сорочке, разметав волосы по плечам: Дагмар знала, что свет, идущий из окна — стояли белые ночи, — придаст им особый блеск.

Гость не остался разочарован. При виде девушки глаза его расширились. Он поспешно закрыл за собой дверь, потом окинул ее восхищенным взглядом, подошел к Дагмар и, взяв ее за подбородок, повернул ее лицо к себе. Их губы встретились в поцелуе. Осторожно, дразняще немец провел кончиком языка по ее полураскрытым губам. Дагмар страстно отвечала на поцелуи. Никогда с ней не было ничего подобного. Казалось, этот мужчина был послан ей небесами, чтобы даровать небесное блаженство. Она закрыла глаза. На мгновенье перед ней промелькнули картины прошлого. Дети в корыте, придавленные сверху грузом, пока не затихнут. Полицейские, уводящие с собой мать и отца. Трупики, найденные в подвале. Ведьма и ее муж. Пьяные мужчины с вонючим дыханием, вжимавшие ее тело в матрас. Все, кто пользовался ею, все, кто издевался над Дагмар… они будут на коленях просить у нее прощения. Когда они увидят ее рядом с этим светловолосым героем, то пожалеют, что когда-то шептались у нее за спиной.

Немец медленно стянул с нее сорочку, Дагмар подняла руки, помогая ему. Больше всего ей хотелось ощутить прикосновение его кожи к своей. Пуговицу за пуговицей она расстегивала его рубашку. Когда вся одежда оказалась на полу, он лег на девушку сверху. Дагмар подумала, что наконец-то обрела свою вторую половинку и они никогда не расстанутся. Она закрыла глаза. Больше Дагмар не была дочерью детоубийцы. Нет, она была счастливой женщиной, которой наконец улыбнулась судьба.

Шель Рингхольм готовился к этому несколько недель. Сложно было получить интервью с Йоном Хольмом в Стокгольме, но во время отпуска во Фьельбаке он оказался доступным. Журналисту удалось выпросить у него час времени, чтобы задать вопросы для статьи об уроженцах Богуслена. Он был уверен в том, что Йон знал его отца Франса Рингхольма, одного из основателей партии «Друзья Швеции», которую сейчас сам Йон и возглавлял. Но Шель не был близок с отцом при его жизни. Главным образом из-за нацистских симпатий родителя. Только перед смертью отца они смогли помириться, но сын все равно никогда не разделял его идей. Как и взглядов партии «Друзья Швеции», несмотря на все их политические успехи.