Сборник критических статей Сергея Белякова - Сергей Беляков

Прилавки книжных магазинов в то время заполнили Чейз и Пикуль, Шелтон и Брэгг. Правда, быстро вошедший в моду Виктор Пелевин еще печатал свои бестселлеры в “Знамени” и “Новом мире”, но после “Чапаева и Пустоты” он порвал с “толстяками”. Серьезная “толстожурнальная” литература, казалось, уходила в прошлое, а вместе с нею в прошлое должна была уйти и традиционная литературная критика.

Старая добрая аналитическая статья (основной и самый почтенный ее жанр) требовала много времени и сил, гонорар же за нее стал до обидного мал и явно не окупал усилий критика. Хуже того, в 90-е критик потерял (как знать, может, и навсегда) статус “учителя жизни”, человека, чье мнение имеет вес в обществе. Занятие, еще недавно приносившее славу и деньги, стало бесприбыльным и бесперспективным. “…Мы никому не нужны, вымирающие журналы цепляются за нас по инерции, критиком быть смешно и стыдно”[57], — писал Андрей Немзер в 1994 году. Традиционная “толстожурнальная” критика умирала, уступая место более динамичной — газетной. Критики один за другим меняли страницы “Нового мира”, “Знамени”, “Дружбы народов” на колонки в “Сегодня” (было, помните, такое издание), в “Известиях”, “Коммерсанте”, “Независимой газете”. Несколько блестящих критиков, которые в былые времена украсили бы страницы “толстяков”, стали колумнистами: Борис Галковский и Андрей Немзер, Николай Александров и Александр Архангельский. Соответственно, изменились место и роль критики в литературном процессе, ее прежние задачи потеряли свое значение, критерии обесценились, а место былого властителя дум занял бойкий и веселый колумнист.

Основной жанр газетной критики — рецензия, в иных изданиях все более напоминающая рекламную аннотацию, стала стремительно вытеснять все прочие жанры. Правда, некоторые попытались приспособить ее к газетному формату. Растение, перенесенное на новую почву, может не прижиться, а если и приспособится к новым условиям, то изменится до неузнаваемости. Литературная критика, оказавшись на скудной газетной почве, стала быстро мельчать. Корабельная роща выродилась в коллекцию бонсаев. Что сказал бы Виссарион Белинский, автор километровых годовых обзоров, прочти он “Русскую литературу в 2001 году” (2002-м, 2003-м, 2004-м и т. д.) Андрея Немзера? Один из лучших современных рецензентов, с именем которого стала ассоциироваться современная литературная критика, Немзер попытался сделать невозможное: приспособить годовой обзор к газетному формату. Увы, чудес не бывает. Из всех текстов Андрея Немзера именно эти обзоры были наименее удачны. Критик ограничился помесячным перечислением наиболее интересных (с его точки зрения) публикаций, чуть подробней останавливаясь лишь на некоторых, особо дорогих ему именах и на премиальных скандалах. Выглядит все это не серьезным и глубоким критическим разбором, а странной мешаниной имен, заглавий текстов, авторских реплик. Немного информации и несколько резких, категоричных, бездоказательных оценок. На большее не хватило газетного пространства.

В постсоветский период критика обрела новый статус. В благословенные брежневские времена критика была, по выражению Сергея Чупринина, “для читающего сословия всем. Почти всем”[58]. Она заменяла собой философию и политологию, социологию и независимую экономическую мысль. В начале 90-х иные критики еще, по старой памяти, писали статьи о либерализме, о выборах и т. п., но это выглядело уже анахронизмом. Новую позицию критика прекрасно выразил тогдашний литературный обозреватель “Коммерсанта” Михаил Новиков: “…критическую статью надо писать не для того, чтобы “поделиться с читателем сокровенными болями и тревогами”, а чтобы развлечь его и проинформировать о том или ином сочинении”[59]. Информировать и развлекать, да еще, если литературный обозреватель связан соответствующими условиями контракта, продвигать на рынок продукцию какого-нибудь издательского дома. Из властителя дум критик превратился в PR-менеджера. А раз так, то лучшим стал тот, кто умел ярче, эффектней представить книгу. “Кто говорит красивее — тот и владеет истиной”[60]. Сам Немзер, кстати, эту точку зрения не разделяет, чего нельзя сказать о Лизе Новиковой и Льве Данилкине.

Правда, мрачные прогнозы об отмирании литературной критики не сбылись, не исчезли и “толстые” журналы. Потеряв добрую половину подписчиков, они все же сохранились и до сих пор занимают не последнее место в современной русской литературной жизни. На их страницах по-прежнему появляются статьи Натальи Ивановой, Аллы Латыниной, Сергея Чупринина. К ним добавились Ольга Славникова и Евгений Ермолин, Андрей Василевский и Мария Ремизова. Но ощущение глубокого упадка не исчезло. А будущее критики казалось весьма и весьма туманным. В конце 1999 года журнал “Знамя” организовал дискуссию о статусе литературной критики в современной России. В редакционном вступлении говорилось, что концептуальную статью “впору заносить в литературную Красную книгу”, что критика все более пре-вращается в отрасль рекламного бизнеса и т. п. И большин-ство участников с этими тезисами согласились (кто с болью, а кто, как уже упомянутый Мих. Новиков, вполне спокойно).

Пока критики спорили, в жизни страны произошли перемены.

Так уж повелось в России, что смена политического курса влечет за собой перемены в литературе. Не сразу. В воздухе назревало нечто, пока неуловимое и не поддающееся определению: “…словно где-то уронили невидимую капельку йода и она растворялась среди фасадов и крыш, просачивалась струйками в форточку, плавала в пятне водянистого солнца, создавая ощущение незримой болезни…” (А. Проханов, “Господин Гексоген”).

Одни устали от свободы, другим наскучила “игра в бисер”. Захотелось, чтобы их романы (повести, рассказы, статьи) перестали быть достоянием двух десятков высоколобых литературных гурманов, а нашли бы читателя, потеснив на рынке ненавистных Маринину и Донцову. Комфортабельное гетто, в котором “качественная” литература провела 90-е, опостылело. Кто-то ждал перемен осознанно и даже пророчил их в печати, а кто-то сохранял надежду на них лишь на самом донышке души, в самом отдаленном ее уголке: вот-вот появятся хороший писатель и серьезный критик, и вернут они русской литературе подобающее место. Желаниям же надлежит исполняться. Пришло время, появился герой.

Явление героев

Каркнул ворон, злая птаха,

Оторвав меня от снов,

Разорвав мне сердце страхом,

Каркнул ворон: “ШАР-ГУНОВ!”

Я обратил внимание на Сергея Шаргунова лет шесть назад, когда прочел в декабрьской книжке “Нового мира” за 2000 год его рецензию на “Ящик для письменных принадлежностей” Милорада Павича. Сербский писатель был тогда в большой моде. Волна его мировой славы как раз достигла наших границ, и уже не только гурманы, читатели “Иностранной литературы”, но и простые смертные охотно раскупали “Хазарский словарь” и “Пейзаж, нарисованный чаем”. И вдруг мало кому известный студент журфака МГУ взял да и назвал “начштаба европейского модерна” и “без пяти минут нобелевского лауреата” “неполноценным писателем”. Мне трудно сказать, что это было: юношеское невежество или действительно свежий взгляд, не стесненный шорами почтения к авторитету. Помните, это ведь ребенок в сказке Андерсена объявил, что король-то голый! Не таким ли ребенком стал для меня Шаргунов? Так случилось, что незадолго до появления рецензии Шаргунова я прочел “Ящик для письменных принадлежностей” и никак не мог избавиться от вызванной текстом сербского прозаика тошноты. Может быть, поэтому мысли Шаргунова оказались мне близки.

Год спустя Шаргунов опубликовал на страницах “Нового мира” свой знаменитый манифест “Отрицание траура”, который Андрей Немзер поспешил окрестить “нахрапистой бескультурной статьей”[61]. Вот именно, что поспешил. “Отрицание траура” не только породило миф о “новом реализме”, но и стало манифестом не столько нового литературного направления, сколько нового поколения. Не поколения писателей, а именно нового поколения критиков.

Тогда Шаргунов был еще одиноким знаменосцем, без армии, без свиты. Но пару лет спустя юная выпускница все того же журфака МГУ Валерия Пустовая опубликовала несколько рецензий в московских “толстяках”, а в восьмом номере “Нового мира” выпустила и свою первую большую критическую статью “Новое “я” современной прозы: об очищении писательской личности”. Благословила новую критикессу сама Ирина Роднянская, написав к статье Пустовой небольшое предисловие. Не прошло и года, как Валерия Пустовая почти одновременно (в майских номерах “Октября” и “Нового мира” за 2005 год) опубликовала две программные статьи, после чего превратилась в самого известного, самого цитируемого из молодых критиков, в признанного идеолога все того же “нового реализма”. В отличие от поэта, прозаика, политика и, на мой взгляд, только в последнюю очередь критика Сергея Шаргунова, она обладает способностью к въедливому анализу, к подробнейшему разбору текста. Если Шаргунов стал “знаменосцем” “новой волны”, то роль главного идеолога прочно закрепилась за Пустовой.