В случае счастья - Давид Фонкинос

Игорю пришлось извиниться перед Клер. Дубров прислал ему срочное сообщение: его вызывают на совещание, немедленно. Он поцеловал ее в лоб и нежно, словно волосы их будущих детей, погладил в кармане билеты на самолет. Жизнь прекрасна. Мало того что он любит самую красивую женщину на свете и они скоро полетят в Берлин, так еще и неотложные дела на работе. Триптих жизни, о которой можно только мечтать. В такси, по дороге в агентство, его распирало от гордости за этот отрезок своего бренного бытия. Ему хотелось болтать с шофером, шутить, быть остроумным, как почти никогда. Шофер злился, крыл на все корки других водителей и жизнь вообще. Забавный получился дуэт в машине: два полюса человеческого настроения. Шофер отпустил несколько расистских фраз. В другое время Игорь бы вспылил, а теперь только улыбнулся. Все стекало с него как с гуся вода; Клер превратила его жизнь в гладкую поверхность, и любые шершавые глупости соскальзывали с нее, не оставляя царапин. Счастье делает нас толерантными; вернее, нечувствительными к нетолерантности других.

Клер была очень счастлива; идея съездить в Берлин привела ее в восторг; пусть даже собственное счастье немного пугало; пусть даже эта поездка означала слишком многое – означала, что она на пороге новой жизни; означала, что ее стойкость на исходе и она уже почти готова не возвращаться назад.

Войдя в кабинет Дуброва, Игорь, к своему удивлению, снова увидел кузена. И к еще большему своему удивлению, узнал, что совещаться они будут втроем. То была их Ялта. Ибан метался по комнате, как лев по клетке, и кричал:

– Это что за хрень? Я землю рою, пытаюсь найти женщину. С ног сбился, все улицы исходил, всех спрашивал, ничего понять не мог… Два дня тружусь как лошадь, а тут здрасьте – вот она, преспокойно воркует с моим кузеном! Нет, ну вот скажите, что это за хрень?

– Что? – вступил Игорь. – Ты ищешь Клер? Что за хрень?

Две хрени нашли друг друга, и все внимание переключилось на Дуброва. На лбу у него взбухла диадема из крупных капель пота, готовых в любую секунду растечься по складкам лица. Он утирался и объяснялся. Игорь узнал, что Жан-Жак разыскивает жену. А Ибан узнал, что женщина сначала была клиенткой, а уже потом превратилась в фото. Наконец, Игорь признался, что состоит в любовной связи с этой женщиной, которая стала для него чем-то гораздо большим, чем клиентка, и гораздо большим, чем фото.

Ибан налетел на Дуброва:

– Я одного не понимаю, ты почему ничего мне не сказал? Я бы сразу все выяснил, пошел бы к Игорю и спросил, что ему известно об этой женщине!

И тут Дубров выдал фразу, в которой показал себя целиком, без остатка. Фразу, в которой неизвестно, чего больше – кристальной глупости или похвальнейшей взыскательности:

– Служебная тайна. Я не хотел разглашать служебную тайну.

Племянники оторопело уставились на него; Ибана, казалось, сейчас хватит удар.

– Ты что хочешь сказать? Что ты сам себе устроил служебную тайну? Сам себя утаил и засекретил?

– …

– Ты хочешь сказать, что поручил мне расследование и не сказал, что тебе известно, из соображений служебной тайны… И мы еще о компетентности говорим?

– …

– Нет, я в себя прийти не могу… В жизни ничего подобного не видел…

Ибан рухнул на диван. Он редко когда так выкладывался в деле[9]. Он объяснил дядюшке, что стыдно так поступать с клиентом, что никто не вправе играть чувствами убитого горем мужа, от которого ушла жена. Дубров пытался что-то промямлить. Пока его родня рыскала по городу, он целыми днями сидел и курил сигары в надежде, что в кабинет войдет красивая женщина, и теперь, да, ему было стыдно.

– Прости. Но что мне оставалось? Какая-то идиотская ситуация. Мне казалось, что мы не вправе использовать то, что нам про нее известно. Прости, Ибан. Даю тебе отпуск! Да, возьми отпуск… А про Игоря я, честное слово, не знал!

Теперь настал черед Игоря ерзать под пристальными взглядами присутствующих. В общей ажитации все забыли о главном: у Игоря связь с этой женщиной. Быть может, это и было предметом их встречи в верхах. Чувствуя, что пришла пора объясниться, Игорь попросту рассказал, что произошло между ним и Клер, насколько он изменился, как он перестал робеть. Дубров и Ибан, замечтавшись, воображали себе, какими секретами владеет женщина, способная сразить дракона робости. Но Ибан никак не мог успокоиться:

– Но это же просто невозможно! Ты не можешь так себя вести! Это уже ни на что не похоже…

– Что? – забеспокоился Игорь.

– Ты не знаешь, какой лопух мой клиент! Ты не можешь с ним так поступить… Ты не можешь разбить семью!

– Да ничего я не разбил!

– Нет, ты разбиваешь семью! Стыдно! Да еще с маленьким ребенком, глаза бы мои на тебя не глядели!

– Я люблю ее. И по-моему, она меня тоже.

– Ничего подобного. Чистый эгоизм. Говорю же тебе, у них дочка.

– Я ничего не могу поделать. Я ее не заставляю.

– Нет, заставляешь! А то я не понимаю. Состроил из себя этакого русского киномана, и вот. Небось собрался в путешествие ее везти, что-нибудь интеллектуально-романтическое, вроде Вены.

– Берлин…

– Еще того лучше, Берлин! Только не говори, что везешь ее в Берлин…

– Везу, а что?

– Держу пари, это как-то связано с “Небом над Берлином".

– А ты откуда знаешь?

– Знаю, потому что все так делают. Вы играете во что-то, чего на самом деле нет. Сами себя обманываете, и ты забываешь, что она разбивает семью.

– Перестань. За это я не отвечаю.

– Ну вот, ты уже уходишь от ответственности!

– Клер тебе нравится, что ли, или что?

– Нет… Просто я выхожу из игры. А ты внимательно посмотри ей в глаза, когда скажешь, что ее муж нанял частного детектива, чтобы ее найти.

– Странный ты, Ибан.

– Может, я и странный, но в глаза ты ей посмотри.

– Ты как будто не хочешь моего счастья. Как будто тебе не нравится мысль, что я могу быть счастлив.

– Клянусь, дело не в этом. Мне не нравится, что я уверен, что это все очень непрочно. Что когда вы вернетесь, ты ко мне придешь и скажешь, что я был прав. И что, быть может, будет уже поздно.

– Ты с ума сошел. Ты сошел с ума, потому что она тебе нравится.

– …

– Она тебе нравится?

– …

– Она тебе нравится?

– …

– Она тебе нравится?

– Не знаю.

Никогда раньше в агентстве не разворачивались такие словесные баталии. Все были в замешательстве. Уходя, Ибан объявил:

– Я звоню клиенту, пускай с тобой встретится.

– Но что я ему скажу? – заволновался Дубров.

– Ты тут главный, вот и выкручивайся.

Помолчав, Ибан добавил:

– Можешь ему сказать, что она учит русский!

– Очень смешно, – не засмеялся Игорь.

Кузены ушли. Дубров промокнул платком лоб. Он не знал, что делать. Но вскоре одно дело пришло ему в голову, неотложное и непреложное; очень важное дело. После всех треволнений оно принесет ему радость. Он во всем умел найти что-то хорошее, умел в любом несчастье отыскать счастливую сторону. Ввиду всего услышанного он вытащил из ящика стола папку с сыщиками. И повысил Игорю тариф.

После откровений Эдуарда по поводу семьи Жан-Жаку больше не хотелось с ним откровенничать. Он беседовал с Ибаном, и постепенно тот стал его конфидентом, хоть и не говорил ничего утешительного. Эти разговоры помогали Жан-Жаку пережить трудные вечера. Он рассказывал про Клер, творил свою мифологию. В тот вечер у Ибана впервые были новости:

– Жан-Жак… Я хочу, чтобы вы знали: я очень ценил наши беседы. И считаю вас достойным человеком.

– Зачем вы мне это говорите?

– Затем, что это наш последний разговор.

– Вы прекращаете расследование?

– Да, уезжаю в путешествие. Больше я ничего сказать не могу. Подробности вам сообщит Дубров.

– Подождите! Вы что-то выяснили?

– Я вынужден вас покинуть.

– Но…

Жан-Жак вслушивался в гудки в трубке; собеседник нажал на отбой. Вот ведь поганец. Как он мог сыграть с ним такую шутку? Бросить его в неизвестности. Потом ему вспомнились слова Ибана. Нет, он точно не поганец. Наверняка у него есть причины. Жан-Жак маялся всю ночь. В глубине души он прекрасно понимал: по-своему Ибан сказал ему, что у Клер другой мужчина. Что их история пришла к концу. Он представлял себе, как завтра в прокуренном кабинете Дуброва будет рассматривать снимки жены, целующейся с другим. В его воображении Клер целовалась с кем-то усатым. Фото небось пакостное и подробное. Как ни странно, это его успокоило. Клер была с другим. Все кончено. Такова жизнь. Дважды два четыре. Сидя на кровати, Жан-Жак из-под бремени простых мыслей вглядывался в свое будущее. В будущее без Клер. Несчастным он себя не чувствовал. Конечно, это только первая стадия, просто что-то выяснилось, и стало легче. Это, должно быть, хороший человек. Ему уже представлялось, как Дубров проникновенным голосом рассказывает, что удалось о нем узнать. Скорее всего, это артист. Его театр на дотации, поэтому он живет без забот. Во всяком случае, его работа никак не связана с деньгами. Ведь уходят только ради перемен. Зовут его, наверно, Люк; короткое имя, простецкое, без всякого обаяния. Или он писатель. Нет, не писатель. Писателей больше нет. Артист по имени Люк, усатый. И ведь эта скотина будет растить его дочь. Может статься, у него уже есть ребенок. Да, наверняка. Теперь так модно. Газеты любят повторные браки, с детьми. Луиза будет играть с Марком. Его наверняка зовут Марк, этого люкина сына. Луиза будет кувыркаться в траве с Марком, а Люк будет кувыркаться в постели с Клер. Какая прелесть эти повторные кувырки и кувыркание повторов.