Вверх тормашками в наоборот (СИ) - Ева Ночь

Спрашивать ни о чём не хотелось, и я ломала голову, как мягко намекнуть, что хочу побыть наедине. С мыслями и собою — при закрытых дверях. Но золотоволосый крылатый бог то ли догадался, то ли думала я слишком громко, — подвёл к моей комнате.

— Я покину тебя на пару часов. Приду, и отправимся обедать.

Заметьте: деликатно так свалил на себя мои проблемы. Не мне, а ему нужно отлучиться. Кивнула головой, как китайский болван, юркнула за дверь мышью и почти сразу начала стягивать с себя шмотки. Срочно в душ, вымывать чехарду из мозгов.

Чистая вода, пахнущее невесть чем мыло немного успокоили. Дурацкое платье балахоном расстроило: выглядела я в нём пугалом средневеково-огородным, как крестьянка какая-то дикая. С кроссовками пришлось расстаться, но сапожки, к платью-рубахе предложенные, мне понравились: мягкие, узорчатые и точно по ноге.

Я затянула в ванную пуфик и, пристроившись у мутного зеркала, принялась волосы мокрые расчёсывать. Дурацкое занятие, особенно с гребешком в руках. К счастью, я вспомнила слова Геллана об умном мейхоне, закрыла глаза и представила свою любимую расческу. Ну, как вам сказать? Расчёска появилась. И почти такая, как нужно. Видать, думать правильно я ещё не научилась. А может, он создавал вещи, как видел или как мог.

Волосы у меня по пояс — блажь папули. Давно безжалостно рассталась бы с косой, но с моим папой лучше не спорить… до поры до времени. Модные прически я решила делать после окончания школы, когда вырасту. Стану взрослой, и папуля смирится с этим. Спорно, но в мечтах я не собиралась бояться его гнева.

Сижу, значит, чешу косу, и что-то как-то нехорошо мне. Словно кто-то следит за мной из зеркала недобрым взглядом, злобным и кинжалистым. Я раз в подобие зеркала глянула, второй… вроде как нет ничего, но только глаза опущу — трындец что творится.

Нервы не выдержали. Вскочила — и дёру из ванной. Двери закрыла, аж полегчало. Тихо так, спокойно. Прочёсывая прядь за прядью, поняла, что засыпаю, проваливаюсь, отключаюсь, но ещё стойко пытаюсь волосы в порядок привести: запутаются же, потом со слезами не раздерёшь…

И тут началось. Тихий шорох. Затем скрип. Потом скрежет, словно кто-то ногтями по шероховатой поверхности провёл. Долго так, протяжно, с оттяжкой. Фильмы ужасов смотрели?.. Так вот, только тягостной музыки, по мозгам ездящей, не хватало для полного атаса.

Спать мне, естественно, перехотелось. Сидела на кровати, зажав расческу в потной ладони, с выпученными глазами и сердцем, что готово было выпрыгнуть из ворота иноземной рубахи и зайцем ускакать в поля. Или ещё куда подальше.

К повторившемуся царапанью добавилось какое-то бульканье. Ждать, чем всё это закончится, я не стала — пулей вылетела из комнаты, покрепче дверь ногой приложила и, заметавшись, рванула туда, где комната Геллана находилась.

Не знаю уж, память у меня хорошая или просто повезло, как дуракам порой везёт, но комнату я нашла быстро. Влетела торпедой, без стука, и привалилась к дверям спиной, переводя дух.

Он стоял посреди комнаты, голый по пояс, спиной ко мне. Статный, широкоплечий. Левое крыло наслаждалось свободой, покорёженное правое чуть распрямилось, на нём видны были розовые, уже затянувшиеся царапины. Как и на боку. Мимеи, похоже, потрудились на пять с плюсом: от кровавых ран остались только розовые рубцы.

Не знаю, как я успела всё это заметить: обернулся он почти мгновенно, сжатый, собранный, готовый дать отпор. Брови сведены, глаза жесткие, как подошва кирзовых сапог, скулы заострены, губы сжаты.

А затем мы как будто на Луну попали и веса лишились. Он посмотрел в мои глаза, застыл. Зрачки расширились — и глаза из голубых превратились почти в чёрные. Лицо расслабилось, смягчилось, стало каким-то незащищённым, как будто шелуха какая-то спала. А я впервые смотрела на него без страха и отвращения…

Затем он моргнул — и всё исчезло. Шум в ушах рассеялся, тело стало тяжёлым, как ему и положено, а воздух больше не напоминал разреженное пространство.

— Что-то случилось, Дара?

Он сложил крылья и натягивал рубаху. Я откинула руками влажные волосы с глаз.

— Там… что-то скребётся. В комнате, в ванной. Может, я сумасшедшая, но оно, наверное, смотрело на меня из зеркала, а потом вылезло…

Не знаю, что я молола, сбивчиво пытаясь объяснить, от чего удрала из комнаты. Меня вдруг накрыло удушливой волной стыда, показалось, что сейчас он вытурит меня вон и скажет, что я спецом что-то выдумываю, чтобы в его комнату влезть. Но он не вытурил.

Пока я блеяла, мычала и махала руками, он жестко шнуровал жилет, затем намертво закрутил узлом длинные волосы и надел поверх жилета какую-то сбрую. Она плотно легла по всему телу, как будто слилась с ним в объятии, щёлкнула возле горла большой сиреневой застёжкой. С виду — как драгоценный камень, но я таких огромных никогда не видела. Камень мерцал и пульсировал, переливался плоскими гранями.

Затем появились кожаные нарукавники — плотные, доходящие до предплечий. С дырками на локтях. На левом мерцал ещё ряд каких-то лампочек-камней. Он вытянул эту руку, смотрел на неё, наклонив внимательно голову. Как будто прислушивался или слушал неслышную мне речь…

— Подожди меня здесь.

Уверенный шаг, твёрдый голос. Три слова, но в них что-то типа: «Отстань, не мешай, я очень занят. Не смей ослушаться».

Я прилипла к дверям намертво. Он осторожно прикоснулся к моим плечам и мягко отвёл в сторону. Как полоумную с размягченными мозгами.

— Я скоро. — сказал — и исчез. Я даже не поняла, как он дверь за собой закрыл.

Ага, сейчас, разбежалась я сидеть и ждать. Нашёл прекрасную Рапунцель, блин. Я рванула дверь на себя и помчалась следом. Или хрен его знает, куда. В сторону своей комнаты — он точно пошёл туда.

Я замешкалась всего на несколько секунд и по идее должна была дышать в белокурый затылок, но, может, он шёл потайными коридорами, а может, превратился в духа или тень — его нигде не было.

Двери в мою комнату распахнуты настежь. Гул стоит такой, будто ветер воет в трубу. Геллан стоит ко мне лицом. Точнее, передом, как избушка на курьих ножках… Ноги широко расставлены, лицо опущено в пол, руки расслаблены, лишь пальцы на изуродованной руке слегка подрагивают. Поза такая эффектная, как у певца на сцене. Микрофона не хватает для полного комплекта. Фиг знает, что за дурацкие мысли вот в такие моменты в голову лезут, как тараканы…

Всё остальное произошло быстро. Я, наверное, только варежкой хлопала туда-сюда, чуть язык не откусила. Не могла ни пошевелиться, ни заорать, ни метнуться вперёд. Да оно и к лучшему, надо сказать.

Сзади него появилось это: что-то такое бесформенное, как облачная половая швабра лохматая, с толстыми канатами-щупальцами. Открыло тёмный рот-дырку, постепенно расширяющийся и превращающийся в длинный-длинный тоннель-спираль.

Хотелось заорать, махнуть рукой, предупредить… Но он не нуждался в моих потугах: в какой-то момент легко оторвался от пола в прыжке, прыгнул высоко, развернулся в воздухе, вынул из сбруи какой-то тёмный шар и метнул прямо в раскрытую пасть-засоску, а второй рукой раскроил лохматую швабру светящимся клинком. От головы до пола.

Вой стоял такой, будто взбесились «скорая», пожарная машины и сирена воздушной тревоги вместе взятые. Что-то где-то сыпалось, булькало, вихрилось. Геллан уже приземлился, сидел на корточках, прилегая на одно колено и закрыв голову обеими руками. Спокойно, не шевелясь, почти как изваяние роденовского мыслителя, только в другом ракурсе.

Через пару минут вой почти прекратился, комната напоминала Куликово поле после битвы с врагами. В воздухе летал какой-то пух, будто стае гусей задницы общипали…

Но это ещё был не конец. Он плавно поднялся с пола. Так, будто не было в его теле костей. Наклонил голову, прислушиваясь и присматриваясь к левой руке с фонарями-мигалками. А затем направился в сторону ванной. Не шёл — скользил. На миг задержался возле дверей, затем резко дёрнул её на себя и мгновенно вскочил вовнутрь. Через секунду послышался звон битого стекла, как будто купол стеклянный обрушился. Или хрустальная люстра в оперном театре рухнула…

Он вышел оттуда, как из столовой. Спокойно. Остановился на пороге, стряхивая с головы и плеч белёсые осколки того, что было подобием зеркала.

Поднял взгляд, заметил меня. Скулы стали острыми, как лист бумаги, но больше он ничем не выдал, что сердится.

— Я же просил посидеть в моей комнате. Но ты никого не слушаешь, да, Дара?

— Ну… иногда слушаюсь. Но редко. С какой стати я должна была сидеть там одна? А вдруг ЭТО туда вметелилось бы?..

Кажется, его отпустило, в глазах мелькнула улыбка, но губ не коснулась.

— ЭТО туда бы не вошло. Моя комната защищена: никто туда не влезет, не вползёт, не просочится.

— Ну, я ж туда почему-то проскочила, — я возражала только из духа противоречия.