На краю света. Подписаренок - Игнатий Ростовцев

Действительно, Андрей Зыков еле тянул к нам по меже. Это был высокий худощавый мужик с небольшой реденькой бороденкой, одетый, как все мужики на пашне, во все холщовое и в броднях с кожаными подвязками.

— Ты чего же это, Андрей Васильевич, опять занемог? — спросил его дядя Илья.

— И не говори, — вяло ответил Андрей Зыков. — Вчера немного покорчевал подсочку на залежи. Пеньков пятнадцать и выкопал-то. А сегодня уж и встать не могу. Совсем свернуло. Придется, видно, домой ехать. Хоть грабли да вилы буду там строгать да литовки налаживать. Ведь сенокос на носу. А Зоя тут уж одна боронить будет.

— А чего же. Она у тебя молодец девка. И боронит, и за сохой ходит. Не хуже другого мужика.

— А что делать-то, если в доме нет настоящего работника. Из меня, видишь, уж никакого проку. А ведь хозяйство. То надо, другое надо. За нас ведь никто работать не будет. Вот и приходится ее впрягать. Но все-таки это дело не женское. Ох, ох, ох… И домой надо ехать, и ее боюсь оставить одну. Мало ли что может доспеться. Бороной накроет, или конь вырвется. Не дай бог! Ты уж догляди тут за ней сегодня. А я к утру завтра оклемаюсь и подъеду. Али Устинью пошлю.

— Поезжай без сумленья. Мы тут рядом ведь будем.

— Ну, тогда я и поеду спокойно. Вот жисть пришла. Совсем здоровья не стало. Зоя! Зоя! — крикнул он подъезжавшей дочери. — Обожди-ко меня…

И он поплелся навстречу Зое.

Дядя Илья долго смотрел ему вслед, как будто хотел еще что-то сказать. А потом тронул своего коня, и мы поехали к видневшемуся невдалеке стану.

Этот стан был такой же, как у нас под Тоном. Может, чуть-чуть побольше. Он был сделан из толстых березовых комлей, впритык поставленных вокруг четырех столбов, с поперечными перекладинами, и был обложен и с боков, и сверху толстыми пластами дерна. Такой стан не протекает от дождя, его не продувает ветром. Я был очень рад, что мы наконец приехали на место. Но дядя Илья не спешил почему-то распрягать коня, как это делают все хозяева по приезде на пашню. Он осмотрелся кругом, снял с телеги свою одежонку, лагушку с водой и мешок с хлебом и отнес все это в стан. Потом снова сел на телегу и поехал дальше по стрелке.

«Куда же мы теперь поедем?..» — недоумевал я, следуя за ним на своем Пеганке, и увидел, как он круто своротил на большую перепаханную полосу, поросшую кое-где кислицей и лебедой. Здесь он остановился, сбросил свои бороны с телеги на землю и отвязал рыжего коня. «Ну, теперь, кажись, начнем запрягать да боронить…» — решил я и осмотрелся кругом.

Полоса, которую нам предстояло боронить, уходила куда-то за пригорок, за которым виднелась высокая гора. Эта гора была вся перепахана, как бы прикрыта сверху огромным пестрым одеялом. А за ней, где-то левее, высилась темная громада Шерегеша. В общем, место было хоть и высокое, но какое-то закрытое. А невдалеке, на соседней стрелке, уже боронили два борноволока на девяти лошадях. В одну сторону едет один борноволок и ведет за собой четырех лошадей в боронах. За ним едет второй с тремя боронами. А в обратную сторону первым едет борноволок с тремя боронами, а с четырьмя боронами едет уже за ним сзади. Так, посменно, они все время ездят друг за другом. А посередине полосы их ожидает мужик и очищает у них бороны.

А слева от них, на самом уклоне, еще кто-то боронит. Но только на двух боронах. На третьей лошади сидит борноволок и медленно кружится по полосе. И бороны тут никто не чистит.

Пока я так оглядывался да осматривался, дядя Илья отвез к стану телегу и привел оттуда выпряженную лошадь.

— Ну, теперь, братец, и мы начнем, — весело сказал он. — Гляди, солнце-то уж как поднялось. Проваландались мы с тобой дома-то. А добрые люди-то, смотри, с самой рани на работе. Смотри — Родивоновы-то уж полполосы уборонили. Торопятся. Хозяин приедет — ругаться будет. Знаешь Гаврила Родивоновича. В деревне он порой куролесит по пьяному делу да выкамаривает разное, а на работе шутить не любит.

И тут дядя Илья стал рассказывать, какой дедушко Гаврило строгий хозяин:

— Боронит у него здесь Матюша Ефремов с двумя парнишками, а сам он только наезжает их доглядывать. Привезет им харчей, посмотрит, как у них идет работа, скажет, по сколько раз надо боронить следующую полосу, нарубит в березнике и подвезет им к стану дров на ночь, сварит обед. Опосля обеда отправит борноволоков напоить коней в родничке и сразу же заставляет их запрягать да выезжать на полосу. А сам соснет немного на вольном воздухе. Глядишь, дело подходит уж к вечеру. Пора и домой подаваться. Ну, тут он скажет еще внапоследок своему Матюше, что к чему, запряжет своего Мухортка в тарантас — и в деревню. Все у него в порядке. Матюша — человек надежный, из поселенцев. Живет у него уж двадцать лет. Во всем на него можно положиться. Не то что мой Панкрашка. Перед самым сенокосом ушел в Безкиш, сукин сын, чтоб ему там сухой корочкой подавиться.

— А кто это за Родивоновыми боронит? Вон на самом уклоне. В две бороны. Еле-еле ездит, — спросил я дядю Илью.

— А это, брат, Омеля Забавин боронит. Знаешь, вверху живет… Боронит, конечно, не он, а его девчонка. А сам он дрыхнет где-то. Не то на меже, не то в стану. Вот тоже, прости господи, «хозяин». А ведь смолоду мужик вроде ничего был. И бабеночка попалась ему старательная. Так что поначалу ничего жили. А потом… То ли избаловала она его, али сам он обленился, но только мужик совсем отбился от рук. Походя спит. На пашню едет — спит, с пашни едет — тоже спит. Пахать начнет — кони в сохе на полосе стоят, а он упадет тут же в борозду и дрыхнет. Уж распух ото сна. Так что она теперь, бедняга, его одного никуда уж и не отпускает. Отправит на пашню, а потом сама едет за ним доглядывать, чтобы он не проспал весь день. Вот так и живут.

Дядя Илья рассказывал мне все это, а сам запрягал коней в бороны. Одного из них он впритык привязал к хвосту моего Пеганка. Теперь можно было уж начинать боронить. Но тут дядя Илья снял меня с Пеганка и сказал:

— Теперь ты разомнись немного на меже. А то устал, поди, верхом-то. Долго ведь ехали. А потом некогда будет отдыхать-то. Если пить хочешь — сходи на стан. Там, в правом углу у дверей, увидишь нашу лагушку. А я тут пока за тебя отбороню немного от края. Теперь давай в сторону. А то бороной не накрыло бы… Ну, ты, падло!

Тут дядя Илья ткнул кулаком в морду Пеганка, который, пользуясь случаем, хотел куснуть его за рукав шабура, сел в седло и не торопясь поехал вниз, к тому месту, откуда начинается полоса. А я пошел на стан немного размяться и попить воды.

Когда я пришел обратно, дядя Илья как раз подъезжал к этому краю полосы. Увидев меня, он сразу слез с коня. Я, конечно, тут же подошел к нему, и он одним махом посадил меня на Пеганка.

— Теперь давай, борони ты. А я буду бороны чистить. Так у нас и пойдет с тобой на круговую.

Я стеганул Пеганка и медленно поехал по полосе. А дядя Илья шел сзади и объяснял мне:

— По четыре раза будем боронить. Гляди, как заросло. Хорошо Родивоновым в семь борон-то. Два раза проехали — и готово. А тут елозь по одному и тому же месту. А что делать. За Родивоновыми не утонишься. Ну, давай, брат, пошевеливай. Надо поторапливаться. Гляди — солнышко-то. Так и лезет, так и лезет.

И дядя Илья укоризненно посмотрел на солнце, которое медленно поднималось из-за горы.

Наконец мы подъехали к середине полосы.

— Дальше ты борони уж один. Да к краю-то вплотную не подъезжай. А то эти волки полезут ведь на межу. И на заворотах поосторожнее. За побегом-то поглядывай, чтобы не зацепился. А то борона сразу опрокинется. Да смотри, чтобы конь в постромку не заступил. А если заступит, сразу кличь меня.

Дядя Илья что-то еще кричал мне насчет побега, к которому на бороне прикреплены постромки, но я отъехал уж далеко и не слышал.

Я подъезжал к краю полосы, и мне надо было тут не сплоховать — аккуратно развернуться со всеми лошадьми в обратную сторону.

Боронить — дело немудреное. Надо только со сноровкой подъезжать к меже. Не особенно близко, чтобы кони с боронами не выходили на межу, и не особенно далеко, чтобы не оставлять непробороненным край полосы. И не особенно круто заворачивать обратно, чтобы побег на каждой бороне аккуратно перекатывался по бруску с одного угла на другой. А потом, надо, конечно, приноравливаться к коням. А у дяди Ильи кони оказались какие-то неноровистые. Особенно Рыжко, которого он вел из деревни за телегой. Дядя Илья привязал его за вторую борону. А он сразу же у края полосы полез на межу щипать траву. Обратно на полосу заворачивать ему не хочется. Он упирается. А борона, за которую он привязан, конечно, перевертывается вверх зубьями. И по полосе Рыжко идет не так, как надо. Нет-нет да ни с того ни с сего и упрется. А борона, за которой он идет, понятно, опять вверх зубьями. А когда дядя Илья подходит к перевернутой бороне, этот конь сразу же шарахается в сторону. Тогда борона прямо со свистом снова перевертывается и падает на землю уже зубьями вниз. Того и гляди, дядю Илью накроет. Вот тут и подумай, как с таким конем боронить. Подъезжаешь к середине полосы. Дядя Илья стоит, честь честью, наготове. Как только подошла первая борона, он берет ее за край, немного приподнимает и идет с ней шага три-четыре, пока из нее не вытрясется весь пырей. Теперь ему надо так же приподнять и вторую борону, за которую привязан Рыжко. Ну, дядя Илья подходит, конечно, и к этой бороне. А Рыжко уж думает, что дядя Илья хочет его ударить. И сразу бросается в сторону. А борона, за которую он привязан, сразу кувырк вверх зубьями. Уж как дядя Илья ни приноравливался к нему — ничего не получалось. Один раз я думал — ну капут дяде Илье. Подъезжаю к нему не торопясь. Он спокойно вычистил первую борону, подходит осторожно ко второй, наклоняется, берет эту борону за крайний брусок, и… тут что-то опять взбрело этому Рыжему в голову, и он вдруг сразу, с ходу, уперся, да еще задрал свою дурную голову что есть мочи кверху. А борона, конечно, впереверт. Дядя Илья успел отскочить. Но все-таки его немного огрело бруском по правому плечу. Так что и плечо раскровенило, и рукав у рубахи оторвало. Тут дядя Илья, понятно, сильно рассердился. «Стой! — кричит. — Стой!» А я и так уж остановился. Куда поедешь, когда борона впереверт. Тут дядя Илья выстегивает Рыжка из постромок и говорит: «Борони пока в две бороны, а я этого волка учить буду!» Ну, я поехал дальше уж с двумя боронами. А дядя Илья вывел этого Рыжка на межу, привязал его к березе, потом вырубил черемуховый комелек и начал его охаживать. Я бороню, а он его бьет, я бороню, а он его лупит. А Рыжко, конечно, мечется и рвется. Поначалу пробовал даже лягаться. Бил его дядя Илья, бил, аж весь комелек об него обломал, потом посидел, немного отдохнул, успокоился, вырубил на меже новый комелек и опять стал его учить. Бил до того, что этот Рыжко перестал даже рваться. А только стоит да трясется. Видать, наконец понял, за что его так бьют.