Непримиримые (сборник) - Сергей Тютюнник

Повисает тишина. Редколлегия скрипит стульями и прокашливается.

– Цену Тугаеву знает весь округ. Тут все офицеры Чечню прошли. Подавляющее большинство этого иуду терпеть не может, – говорит шеф, посматривая на свои телефоны. – То же самое и в Москве… Нельзя нам молчать.

– Да, да, – закивало несколько человек.

– Не бойтесь. Все фитили я отгребу. Пиши, Андрей, – взгляд в мою сторону. – Вопросов нет?.. Свободны! – И закурил…

За три дня я перелопатил центральные газеты и Интернет с компроматом на Тугаева, перечитал все публикации про незаконные дома и дачи, про торговлю оружием, про коммерческую деятельность самого генерала и его семьи и выдал на стол шефу убойную статью «Иуда в лампасах».

Редактор выкурил три сигареты, пока читал, и поднял на меня глаза, полные тревоги.

– Это ужас, – сказал он тихо. – Волосы дыбом встают… Может, поставишь псевдоним?

– Да мой псевдоним знают не меньше чем фамилию. Да и стиль знают. Специалисты в предвыборном штабе вычислят это запросто. Ты о себе лучше подумай…

– Ну, не знаю, – вздыхает шеф и делает морщину меж бровей. – Если нас не убьют, все остальное – ерунда.

– Да ладно, – машу рукой. – Мы с тобой и так в числе злейших врагов чеченского народа. Не убили же, как видишь… Вот снять тебя могут.

– Своих я не боюсь. Отбрешусь как-нибудь. Статью надо давать. Но для начала ты свяжись с конкурентами Тугаева по предвыборной борьбе, пусть закупят дополнительный тираж для республики.

– С кем конкретно связаться? – спрашиваю. – Там пять человек в «забеге» участвуют.

– С кем хочешь. Главное, чтобы побольше народа узнало, кто есть ху…

Через несколько дней в кипящую выборами республику ушло 100 тысяч экземпляров нашей газеты со статьей «Иуда в лампасах», и телефоны у шефа раскалились. Он сидел в кресле, как на пороховой бочке. А еще через пять дней после выхода номера позвонил Казарин. Это было в конце сентября. Но впервые Казарин возник из небытия три месяца до того – еще в июне…

II

Пять лет назад в автокатастрофе погибла моя жена, и теперь меня считают опытным в похоронных делах. Это заблуждение. Пять лет назад я был в полуобморочном состоянии и почти ничего не помню. Тем не менее редактор вызвал меня, исходя из этих заблуждений. К нему приехал однокашник из Москвы и попросил помочь поставить памятник на могиле бабушки. Бабушка давно лежит на нашем городском кладбище под сгнившим крестом и терзает душу однокашника моего шефа.

Я вошел в кабинет главного, еще не зная причины вызова, и вытаращил глаза от удивления.

– Узнаешь? – улыбнулся мне шеф.

– Саня! Казарин! – Мы сцепились в объятиях.

Я помнил его по училищу. Наш факультет военной журналистики был небольшой – всего человек двести курсантов. Даже спустя многие годы мы узнаем друг друга и кидаемся в объятия, как родные.

– Понимаешь, Андрей, я тут подгадал к вам командировочку, – упал в кресло Казарин, и усы его обвисли.

Он рассказывал про заросшую сорняком бабушку и одинокую тетку, доживающую век в развалившемся доме в Нахаловке – трущобном районе Ростова-на-Дону. А я слушал и вспоминал, как он совершал вечерний туалет в нашей училищной казарме.

Мы жили на одном этаже – наш первый курс и его третий. Я стоял дневальным у тумбочки, а Саша Казарин – абсолютно голый, если не считать резиновых тапочек-вьетнамок, медленно шел с полотенцем в руке в умывальник, шокируя бледной задницей одуревших от военной дисциплины тонкошеих первокурсников.

Он мылся долго и тщательно, окатывая себя холодной водой. После отбоя я со шваброй гонял по умывальнику мыльные волны в водосток, а Сашка, не прикрывая гениталий, курил у окна и глядел на меня, суетящегося с тряпкой, мудрыми серыми глазами.

– Понимаешь, Андрюша, – дым сочился сквозь его искупанные золотистые усы, – я старый геморройщик и должен следить за своим телом, а то девушки любить не будут.

Я стыдился поднять голову от швабры, видя только его длинные сильные ноги. Казарин был старше меня. В училище он поступил уже после солдатской службы и двух курсов какого-то института. Он прожил на свете лет двадцать пять и по-мужски был красив. Высокое тело без капли лишнего жира, с узкими бедрами и широкой грудью венчала русая голова с гусарскими усами. Нос у него был изумительный – длинный и тонкий, с чуткими ноздрями. Усы скрадывали его чрезмерность.

Казарин лукавил по поводу девушек. Он знал, что нравится женщинам. А мы знали, что они любили его до самозабвения. Даже училищные почтенные дамы с кафедр русской литературы и иностранных языков млели и задыхались под сенью его носа и усов. Казаринский мягкий голос обволакивал их теплой прозрачной паутиной, и неудивительно, что по литературам и языкам Сашка был отличником.

Теперь он сидел напротив меня полковником, пресс-секретарем одного из замов министра обороны России, почти таким же красивым, как в курсантскую пору, и развивал кладбищенскую тему. Он говорил о любимой бабушке, нищей тетке, грозном Боге и безбожных ценах на надгробные памятники…

Несмотря на то что оба полковника – Казарин и мой главный редактор – были однокурсниками и вроде бы друзьями, мой шеф взвалил Сашку с его могильными проблемами целиком на меня. Я его понимал. Зачем ему возиться с Казариным, если у меня связи на кладбище и трехкомнатная квартира, в которой я живу только с отцом. Имею возможность принять коллегу по полной программе войскового товарищества.

Я поволок Сашку домой. Мы накупили вкусной еды и питья, угостили моего батю и тут же отправили старика спать, чтоб не мешал. Я порылся в старом блокноте, нашел телефон Володи, который делал памятник моей жене, объяснил финансовую ситуацию и договорился о встрече наутро. Пока Сашка вымывал в ванной свое любимое нестареющее тело, я вызвонил Татьяну и Ольгу – родных сестер, абсолютно непохожих внешне. Работали они только со знакомыми, проверенными клиентами и примчались ко мне через сорок минут. Мы оккупировали кухню.

– Какой полковник! – подняла тонкие брови Татьяна и, тряхнув крашеными медными волосами, села Сашке на колени.

– На Леонида Якубовича похож, который колесо крутит по телику, – улыбнулась блондинка Ольга. – Только покрасивше будешь.

– Мне уже говорили. – Из Сашкиных глаз потекло масло низменных желаний, и он обнял длинными руками угнездившиеся на его коленях женские бедра.

– Ребята, новый еврейский анекдот! – вскинула разрумянившееся лицо Татьяна, не выпуская из тонких пальцев казаринский ус. – Прилетает Бог к фараону и спрашивает: «Заповедь хочешь?» – «Какую?» – спрашивает фараон. «Ну, например, не убий!..» – «О чем ты говоришь?! – махнул рукой фараон. – Я войну веду. А ты – не убий!..» Полетел Бог к царю Соломону: «Заповедь хочешь?» – «Какую?» – «Ну, например, не прелюбодействуй!..» – «У меня только официальных жен в гареме – 300 голов! – отвечает Соломон. – А ты говоришь – не прелюбодействуй…» Полетел Бог к Моисею: «Заповедь хочешь?» – «Почем?» – спрашивает Моисей. «Даром», – удивился Бог. «Ну, тогда давай десяток».

Я хихикнул, а Казарин печально улыбнулся:

– Это богохульный анекдот. Не рассказывай его больше, Танечка.

– Какой же он богохульный, – округлила карие глаза Татьяна, – если смеяться надо не над Богом, а над Моисеем?!

– Все равно, – скис Сашка, – дело не столько в Моисее, сколько в Святом Писании. Заповеди – это ведь очень серьезно все… И вообще…

Казарин оглядел всех потускневшими серыми глазами и признался:

– Я ведь увольняюсь из армии, ребята. И ухожу в православную газету.

– Да ты что! – отяжелела моя нижняя челюсть.

– И в рясе будешь ходить? – радостно передернула покатыми плечами Ольга, и золотой крестик на ее груди зашевелился.

– Без рясы. Может быть, даже в форме полковника. Дело ведь не в этом, а в Боге, в богодержавии…

– Саня, я тебя прошу: хватит на сегодня и про Бога, и про душу, а тем более про… державие всякое!..

– Да, господин полковник, – оживилась Танька и чмокнула сочными губами казаринскую щеку. – В Святом Писании сказано, что уныние есть грех. Давайте я лучше про мужа в командировке расскажу.

– Давай! – Сашка расцвел от поцелуя и поднял на девушку замаслившиеся глаза. – А может быть, сначала выпьем чего-нибудь?

– Мы не курим и не пьем и здоровыми помрем, – выстрелила автоматной очередью Танька.

– Но это не значит, что у нас нет пороков! – Голубые глаза Ольги вспыхнули бесовским огнем.

– Какой ужас! – забормотал Казарин, скользя ладонью по Танькиной коленке и облизывая губы, как кот. – Чувствую, что вы и меня вовлечете в грех.

– Скорей бы, – вздохнул я и пошел к плите делать кофе. Мне надоели эти блядские игры, я переживал за отца, который в своей угловой комнате наверняка ворочался на матрасе, боясь сходить в туалет, чтоб не засветиться в черных семейных трусах перед дамами. А ведь еще предстоит стон дивана, бабьи визги и водные процедуры в ванной. Отцовская территория граничит и с моей спальней, и с ванной.