Командировка - Яроцкий Борис Михайлович

Старик придавил ногой мешок, перевязал его пеньковой веревкой, полой фуфайки вытер заскорузлые, темные от земляной работы руки.

— Я вам покажу тропинку. Может, по ней удастся…

Он взвалил себе на плечи мешок, косу взял под мышку, и они по травянистому косогору направились в лощину, в старый заброшенный сад. Под деревьями уже лежали вечерние тени, а на взгорье, за садом, радовала глаз залитая солнцем купа высоких деревьев, на них еще была густая листва, но листья были не желтые, а бордовые. Это, как потом оказалось, так вымахали яблони-райки. Плоды на них не крупнее вишни, зато их было столько, что нижние ветки под их тяжестью провисали до самой земли.

Точно такие же яблони, которые от весны до осени радовали глаз, Иван Григорьевич встречал в штате Иллинойс, куда они с Мэри ездили на ферму. Эту ферму еще в начале века купил отец Дональда Смита, (самого Дональда в Прикордонном знали как профессора по фамилии Холодец). Ферма называлась «Солнечная долина». Однажды Иван Григорьевич, то есть Джон Смит, видел фильм почти под таким же названием. С фермой — с этим райским уголком Америки — киношная долина ничего не имела общего. Зато эта, приднепровская, с яблонями-райками напоминала окрестности американской Солнечной долины.

Мэри была влюблена в ту местность, искренне считала, что эти земли когда-то принадлежали родственникам ее мужа. Она просила Джона выкупить ферму. На всякий случай. Даже как-то обронила: «Здесь и умирать было бы легче»… Умерла Мэри в военном госпитале. Не выдержало сердце: полковник Джон Смит — и вдруг русский шпион…

— Раньше сад принадлежал совхозу, — заговорил старик, отвлекая Ивана Григорьевича от грустных воспоминаний.

— А теперь?

— Купил какой-то кореец. Собирается лук выращивать.

— Но сад еще плодоносит?

— Когда как… Да толку. Не помню случая, чтобы фрукту дали созреть. Каждый думает: если я не обнесу, то обнесут другие. Вот и устраиваем соцсоревнование: кто обнесет быстрее.

Тем временем поднялись на кручу. Отсюда ступени вели к воде. Внизу светлым пятном выделялся песчаный пляж. На нем — ни души.

— А ваша тропинка вон туда. — Старик показал на кусты боярышника, за которыми четко просматривался зеленый забор. — Идите вдоль забора. Найдете лаз. Через него и попадете прямо в город нашего панства.

— А как же патруль?

— А его там нет, — сказал старик. — Но если вдруг… Тут менты лазят — дорогу спрямляют. Тогда вы прикиньтесь иностранным туристом. Лучше всего американцем. Их у нас не любят, но так как они денежные, с ними считаются.

Они шли по гребню высоты. В закатных лучах осеннего солнца Днепр казался огненным. Но куда красочней в этих же лучах выглядел дачный город: крыши домов из меди, некоторые — из титановых сплавов. И все это сверкало, сияло. Так в ясный солнечный день сверкают и сияют величественные купола кремлевских соборов. Украинские паны не московские господа, а умеют обустраиваться не хуже московских.

— У меня там племяш служил в охране, — говорил старик, показывая подбородком на дачный город. — Лафа была, да по-дурному кончилась.

— Что так?

— А так. Попросили его одному американцу найти молоденькую проституточку. Из простеньких. Племяш ничего умного не придумал, как предложить повариху из милицейской столовой. А эта стерва с трипперком оказалась. Племяша вызывал на ковер сам пан Ажипа. Из-за этого инцидента, говорили в городе, Америка могла с Украиной разорвать дипломатические отношения.

— И чем это кончилось? — осторожно полюбопытствовал Иван Григорьевич.

— Чем же… — ухмыльнулся старик. — Кто-то умный успокоил мэра: вот видите, сказали ему, и Украине есть что в Америку экспортировать.

— А где же теперь ваш племяш?

Старик из-под туго набитого мешка озорно взглянул на спутника:

— У бывших ментов, дорогой товарищ, лучше всего получается рэкет. А это в наше время очень престижная профессия.

На развилке тропинок старик остановился:

— Ну, бывайте. Вам сюда — вдоль забора, а мне вон туда, — показал на одиноко стоявшее железобетонное строение и пояснил: — Раньше там был склад ядохимикатов. В настоящий момент я как бы его приватизировал: держу своих козочек. С козочками, к вашему сведению, выживала любая цивилизация. В молодости, будучи археологом, я защитил кандидатскую, о роли скотины в жизни наших предков… Ну, всего вам…

Патрули, оказалось, были повсюду. Не доходя до лаза, Иван Григорьевич сзади себя услышал окрик:

— Эй, диду! А ну, стий!

На тропинку вышел молоденький лейтенант с прической под «крутого», поманил пальцем. Иван Григорьевич сделал вид, что не понял жеста. Уже не оглядываясь, продолжал идти. Лейтенант догнал его, остановил.

— Диду, кому сказано? — Голос жесткий, холодный. «Этот, пожалуй, набьет». Иван Григорьевич заговорил по-английски. Лейтенант слушал, но не понимал. Пришлось перейти на корявый русский:

— Что такой «куды»? — и сделал манящий жест пальцем. Но тут выскочил второй милиционер, постарше возрастом, круглое лицо мятое, припухшее, видимо, спал.

— Вы не с катера? — спросил второй.

— Катер! Катер! Понимайт?

— Ес! Ес! — воскликнули оба.

— Меня приглашайт Ажип Слав Тарас. Понимайт?

— Вы гость Славка Тарасовича?

— Ес. Дом Ажип, сколько миль?

— Это близко, — дружно заговорили милиционеры. — А дом его под медной крышей. Коттедж!

— Коттедж? О’кэй!

На милицейском «уазике» Иван Григорьевич подкатил к причудливо выстроенному трехэтажному зданию, в миниатюре напоминающему средневековый замок. На мраморных ступенях высокого крылъца в голубой пижаме стоял сам хозяин. Гордым видом он как бы давал понять, что в дачном городе живут люди, знающие себе цену.

Глава 11

— Прежде всего, банька, — сказал хозяин, встречая гостя.

— Не возражаю, — ответил гость, разыскивая глазами, куда бы приткнуть полиэтиленовый пакет с рисунком обнаженной певицы.

— Что там? — Славко Тарасович показал на пакет.

— Коньяк.

— Чей?

— Крымский.

— Попробуем.

Судя по настроению хозяина, гостевание не обещало быть скучным. И начиналось, как и принято в домах с охраною, с баньки. Хотя банька — это в России, притом по-фински, с сауной. У мэра Славка Тарасовича считалось, что гости к нему приезжают голодные и трезвые, им нужна обильная выпивка и обильная закуска. Но прежде, ломая традиции предков, гостей следовало помыть.

Испокон веков на берегах Днепра жили люди простые, умели храбро воевать, умели голодать и объедаться, но грязь выводили летом, в сезон от Ивана Купала до Ильи, до того дня, как Илья помочится в воду — лишний раз не рисковали простуживаться.

Уже через пятнадцать минут Славко Тарасович повел гостя в баньку. Русским, за исключением новых, такая и не снилась. Ее можно было сравнить разве что с римскими купальнями — все было из мрамора, включая бассейн с подогретой днепровской водой. Придонные фонари делали воду разноцветной. В мыльне были наборы всевозможных шампуней, в парилке — дубовые и березовые веники, в бутылках — на раскаленные камни — хлебный квас и пиво.

Отгороженный от бассейна стеклянной стеной стоял массивный дубовый стол. На столе — питье: от «миргородской» до французских коньяков. По заверению хозяина, все натуральное.

«А я к нему — с пойлом», — язвительно подумал Иван Григорьевич.

В баньке они были не первыми. Здесь уже резвились два молодых парня: высокий длиннорукий блондин с фигурой баскетболиста и смуглый, весь в черной шерсти, брюнет, по виду кавказец. Они сидели за дубовым столом, пили из массивных стеклянных кружек пиво, махровыми полотенцами вытирали вспотевшие липа. Славко Тарасович обратился к ним торжественно:

— Мои юные друзья, знакомьтесь, — показал на гостя, — мой школьный товарищ Иван Григорьевич Коваль. Расстались мы с ним, когда вас еще не было и в зачатии. А по сему случаю…

Длиннорукий отложил полотенце и тут Иван Григорьевич заметил, что лицо его обезображено шрамом. Этого человека с пунцовым шрамом через всю щеку он узнал сразу: да это же Витя Кувалда, рэкетир и меняла!