Последний поезд на Ки-Уэст - Шанель Клитон

Гас — ведет нас в хозяйскую спальню и ставит мои чемоданы возле деревянного армуара напротив кровати. В комнате бледно-зеленые стены, из больших окон открывается вид на океан и песчаный пляж.

— Тут нет электричества, но по вечерам можно зажигать керосиновые лампы. К счастью, в доме есть водопровод, что в этих местах редкость, — говорит Гас.

Я смотрю на мужа.

Энтони стоит, прислонившись к косяку и скрестив на груди руки. Когда мы выезжали из Ки-Уэст, он снял пиджак и опустил верх автомобиля — из-за приближающейся грозы сильно парит. Рукава его белой рубашки закатаны, обнажая загорелые руки, покрытые темными волосками.

Его взгляд направлен на меня.

Гас бесшумно выходит, и мы остаемся одни — нас разделяет огромная кровать.

Он что, имеет в виду, что мы… Затылок обдает жаром.

— Хочешь искупаться? — спрашивает Энтони. У него на губах играет улыбка, точно он угадывает мои мысли и желание любым способом оттянуть наступление брачной ночи. После скоропалительной свадьбы мы с ним не оставались наедине в Гаване. Энтони сказал, что отель-казино — не место для его жены, и нам обоим не улыбалась мысль провести ночь под крышей моих родителей. Физическая близость с малознакомым человеком — и так довольно неловкая ситуация, тем более в доме, где ты выросла.

Значит, сегодня вечером.

— Уже почти стемнело, — говорю я.

— Не совсем. Пожалуй, час светового дня еще есть. Пляж в нашем полном распоряжении — по крайней мере, мне так говорили, — добавляет Энтони, и его глаза горят почти мальчишеским восторгом.

Для жителя Нью-Йорка пляж, наверное, в новинку, но главный плюс для меня в том, что это дает отсрочку от исполнения супружеских обязанностей.

Он оставляет меня одну, и я быстро переодеваюсь в купальный костюм, который купила на свадебные деньги.

Энтони, в купальных шортах и с полотенцем на шее, ждет меня у лестницы.

Выходит, его багаж отнесли в другую комнату? Интересно, пока мы здесь, мы будем жить вместе или порознь, как мои родители на протяжении всей жизни? Супруги обсуждают подобные вопросы или они решаются сами собой, по обоюдной негласной договоренности?

— Готова? — спрашивает он.

Вряд ли.

Я следую за ним к воде.

* * *

Мы идем вдоль пляжа, возле нас разбиваются волны. С воды задувает ветер, слегка смягчая жару, но воздух непривычно липкий, насыщенный влагой. Энтони подходит вплотную к воде, и в этом его движении есть что-то ободряющее — доброжелательность, учтивость, стремление избавить меня от неловкости.

Он грубее мужчин, точнее — юношей, к которым я привыкла. Хотя в его манерах нет ничего явно предосудительного, по тому, как он держит себя, невозможно не заметить, что он принадлежит к иному миру, чем тот, в котором я жила на Кубе.

Кто он, мужчина, за которого я вышла замуж?

— Здесь красиво, — тихо произносит Энтони, вглядываясь в океанскую даль.

Здесь действительно красиво — дикой, суровой красотой, хотя, по правде говоря, до Кубы этим местам далеко.

Наш бледно-розовый, окруженный деревьями дом в районе Мирамар в Гаване занимает почти весь квартал. Наша семья проживает в нем на протяжении нескольких поколений, и когда-нибудь он перейдет к моему брату Эмилио — в нем он будет растить своих детей. Я часами плескалась в бассейне на заднем дворе, так что кожа сморщивалась от воды. Всякий раз, думая о доме, я представляю себе его прочные стены и яркое кубинское небо.

— Ты, наверное, повидала немало красивых пляжей, — добавляет Энтони.

— Да.

Куба, при всех ее изъянах и недостатках, невероятно прекрасна. Может, в этом-то все дело: красота лишь одно из лезвий обоюдоострого меча, она притягивает к себе как хорошее, так и плохое.

— Будешь скучать по дому?

— Конечно. А в Нью-Йорке мало пляжей, да? — спрашиваю я, меняя тему.

— В городе их почти нет. Но в штате есть другие, очень симпатичные, места.

— А где ты вырос? — Мне очень хочется узнать о нем больше.

— В Бруклине.

— Там тебе было хорошо?

— В детстве? Ну, я бы не сказал, что хорошо. Но там я стал тем, кто есть.

— А сейчас? Как сложилась твоя жизнь? Должно быть, теперь все по-другому.

— На деньги все не купишь.

Так говорят те, у кого их навалом.

— В самом деле?

— Честное имя не купишь.

— Зато купишь светскую жену.

Блеск в его глазах — скорее признак влечения, чем жадности.

— Это верно.

— Правда, со слегка подмоченной репутацией, — шучу я.

— По мне, так с твоей репутацией все в порядке.

Меня удивляет серьезность его голоса.

— Видишь ли, в нашей семье это своего рода традиция, — говорю я, пытаясь поднять ему настроение.

— Вот как?

— Мой дальний предок, Перес Первый, стремясь возвысить свое имя, завоевал себе титул и жену.

— Промышлял чем-то недостойным?

— По слухам, да.

— И какие же грехи за ним числились?

— Торговля женщинами. Пиратство.

— Ну, тогда мы с ним поладили бы, — улыбается Энтони.

Я смеюсь. Люди редко признают свои недостатки, но, опять же, это привилегия большой власти.

— А кем была его жена? — спрашивает Энтони.

— Девушка из родовитой семьи, оказавшейся в трудном положении. Верная супружескому долгу, она плавала на корабле вместе с мужем и так повидала почти полмира.

— Значит, у них все держалось на долге?

— По легенде, они любили друг друга, а как было на самом деле — это другой вопрос. И кто, кроме самих супругов, на самом деле знает, как обстоят дела в браке?

— Наверное, ей было страшно, — размышляет он, и я начинаю подозревать, что разговор идет не только о корсаре и его жене.

— Думаю, да, но она все равно исполняла свой долг. Мы, женщины, сделаны из прочного материала.

Я указываю на свой кулон, семейную реликвию, которую папа преподнес мне на свадьбу.

— Это ей подарил тот корсар.