В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Между тем профессиональные историки-балканисты (Р. Холл, Д. Маккензи), стараются избегать подобных упрощений, отмечая множество неясностей в организации сараевского убийства[174]. Признавая наличие связи между «Черной рукой» и участниками «Молодой Боснии», Р. Холл и Д. Маккензи пытаются показать неоднородность проектов создания единого Югославянского государства, сложную палитру цветов и оттенков внутриполитической жизни Сербского королевства и сопряженные с этим трудности проведения им внешнеполитического курса.
Подводя итоги данному историографическому обзору, мы можем заключить, что при наличии весьма широкого спектра подходов к изучению причин возникновения Первой мировой войны и многообразии вариантов их интерпретаций балканские сюжеты рассматриваются учеными преимущественно в контексте кризиса системы международных отношений, обусловленного изменением политической конфигурации великих держав в начале XX в. Нестабильность на Балканах, являясь сама по себе признанным фактом, на взгляд исследователей, имела второстепенное значение по сравнению с противоречиями, существовавшими между великими державами на глобальном уровне. Так, австро-сербский антагонизм, будучи вопросом регионального порядка, приобретал общеевропейское звучание, поскольку был интегрирован в межблоковое противостояние великих держав. Что касается «деструктивной» роли балканского фактора в развитии предвоенной системы международных отношений, то о ней в основном упоминается в связи с неспособностью великих держав контролировать процессы в Юго-Восточной Европе, порожденные национальными устремлениями местных игроков. Самостоятельные шаги балканских акторов, как отмечается, провоцировали флуктации в рамках системы и в этом смысле ее расшатывали.
И все же приходится констатировать, что в современной англо-американской и отечественной историографии в недостаточной мере освещается взаимовлияние глобального и регионального (балканского) уровней международной системы кануна Первой мировой войны. В качестве позитивной тенденции можно выделить междисциплинарность ряда новых работ, попытки использовать аналитический инструментарий в исследовании фактологического материала, несмотря на опасность излишней схематизации многих сложных явлений. Ведь, как когда-то заметил А. Эйнштейн, обращаясь к концептуализации, мы апостериори пытаемся реконструировать реальность[175]. В любом случае не одно поколение историков еще сломает копья, стремясь ответить на вопрос: почему Первая мировая война началась на Балканах?
Глава I
Закат «эпохи империй»: политическая дестабилизация на Балканах и реакция Великобритании
§ 1. «Восточный вопрос больше, чем любая другая проблема современности, будоражил чувства страны»[176]: факторы становления балканской политики Великобритании (последняя треть XIX– начало XX в.)
В последней трети XIX – начале XX в. Восточный вопрос являлся одной из самых обсуждаемых тем в британском медиапространстве. Традиционно политические круги и представители гуманитарной общественности Туманного Альбиона рассматривали обстановку на Балканах как составную часть этого гордиева узла международных отношений. Политика Лондона в регионе, по сути, была результирующей взаимодействия и взаимовлияния множества факторов: внутриполитической ситуации в Османской империи, роста национально-освободительных движений, геополитических устремлений России и связанной с ними проблемы Черноморских проливов, гегемонистских амбиций Австро-Венгрии на Балканах, общего соотношения сил на мировой арене. Таким образом, Восточный вопрос в его балканской ипостаси был плотно вплетен в ткань европейского равновесия[177], тогда как его многокомпонентность порождала дискуссии в британском истеблишменте о приоритетах политики Лондона на европейском Востоке: будь то Б. Дизраэли с его военно-стратегическими императивами, либералы, предводительствуемые У. Гладстоном, с их акцентом на вопросах морали и распространении ценностей европейской цивилизации или же Р. Солсбери с его модернизированным вариантом Realpolitik, учитывающим новые веяния эпохи. Наша задача состоит в том, чтобы понять, как различные подходы и международный контекст влияли на формулирование политики Англии в Юго-Восточной Европе.
На протяжении всего XIX века Великобритания выстраивала свой внешнеполитический курс на Балканах в зависимости от существовавшей расстановки сил на Ближнем Востоке, т. е. от усиления там влияния другой великой державы и ее возможного преобладания в Азии. В условиях, когда британские правящие круги воспринимали Россию в качестве главного стратегического соперника на Востоке, поддержание целостности Османской империи являлось краеугольным камнем политики Лондона. Эти внешнеполитические представления были реализованы на практике лордом Г. Пальмерстоном в период Крымской войны 1853–1856 гг. и Б. Дизраэли во время Восточного кризиса 1875–1878 гг. Их ближневосточная стратегия была нацелена на то, чтобы не позволить империи Романовых утвердиться на берегах Босфора. Ведь такой поворот событий имел бы для Британии отрицательные последствия: занятие другой великой державой Константинополя автоматически означало ее доминирование в Восточном Средиземноморье, что было сопряжено с прямой угрозой британскому пути в Индию[178]. Именно Константинополь Дизраэли считал ключом к Индии, а не Египет и Суэцкий канал: в случае захвата Россией турецкой столицы, ее войска, по убеждению британского премьер-министра, имели все шансы беспрепятственно дойти до Сирии, далее к устью Нила, и тогда отпала бы всякая необходимость в оккупации Египта[179].
События, разыгравшиеся в середине 1870-х гг. на Балканах: волнения в Боснии и Герцеговине, восстание в Болгарии, вступление Сербии и Черногории в войну против Османской империи – словно морская волна вынесли на повестку дня Восточный вопрос[180]. Этот всплеск пассионарности балканских народов вызывал ярое недовольство туркофила Дизраэли, который не мог уяснить, как волнения в отдаленной балканской провинции – явление, распространенное в этих землях, – могли взбудоражить всю Османскую империю и превратиться в головоломку европейской дипломатии. Угроза европейскому равновесию, т. е. антитурецкое восстание, как цинично писал Дизраэли леди Честерфильд, могло быть ликвидировано за неделю![181]
Воспринимавшиеся как деструктивный фактор международной жизни восстания местных славян привели к тому, что европейские кабинеты начали терять контроль над действиями балканских игроков, в том числе переживавших пору своего государственного становления княжеств Сербии и Черногории. Балканские лидеры не могли себе позволить проводить политику, диссонировавшую с многовековыми чаяниями своих подданных. По справедливому замечанию видного британского слависта Р.У. Сетон-Уотсона, по мере эскалации Восточного кризиса инициатива в Восточном вопросе начинала переходить от правительств великих держав к менее значимым личностям в Белграде, Цетине и далеких боснийских горах. Например, опасавшийся лишиться трона сербский князь Милан Обренович был вынужден объявить войну Порте: из-за своей нерешительности он быстро терял популярность, тогда как активизировались его соперники – Николай Черногорский и Петр Карагеоргиевич[182].
Мощный национально-освободительный порыв балканских христиан был спроецирован на политическую карту Юго-Восточной Европы при помощи военного участия России. Произошло уникальное совпадение внешнеполитических интересов великой державы и стремления балканских народов к национальной независимости и самостоятельной государственной жизни. После Крымской войны Россия испытывала не только метафизическое чувство исторического одиночества и международной уязвимости, о чем писал Н.Я. Данилевский, но ей было необходимо решать практические задачи внешней политики в балканско-ближневосточном регионе. В сложившихся мирополитических реалиях Российской империи требовалось взрастить себе потенциальных союзников. А это предполагало создание благоприятных международных условий для
