Костры амбиций - Том Вулф

У него под мышками на рубашке — темные полукруги пота, а рабочий день только-только начался.

Йейльский выпускник 1973 года с длинной, как у гуся, шеей, тянущейся из воротничка рубашки, выпучился на экран и орет в телефонную трубку брокеру в Париже:

— Да вы на экран взгляните, вашу мать!.. Господи, Жан-Пьер, это же покупатель заявил пять миллионов! Покупатель! И новые цифры не поступают.

Он прикрывает трубку ладонью и говорит, ни к кому, кроме Маммоны, конкретно не обращаясь:

— Ох уж эти лягушатники долбаные! Чтоб им!

За четыре стола от него стэнфордский выпускник 1979 года сидит, вглядываясь в лист бумаги и зажав плечом телефонную трубку. Правая его нога стоит на переносной подставке, и чистильщик Феликс, чернокожий мужчина лет пятидесяти — или шестидесяти? — наводит бархоткой глянец на его ботинок. В течение всего рабочего дня Феликс со своей подставкой переходит от стола к столу и чистит молодым брокерам ботинки без отвлечения от работы по три доллара за пару включая чаевые. Общения при этом обычно не возникает — они его в упор не видят. Внезапно стэнфордский выпускник 1979 года, не отрывая глаз от листа и не выпуская зажатой плечом трубки, вскакивает на одной ноге и орет:

— А тогда какого хрена все продают двадцатилетний заем?

Даже не снял ногу с подставки! Крепкая мускулатура.

Шерман сел за свой стол, где тоже стоит телефон и компьютер. Ор, брань, жестикуляция, подлый страх и откровенная алчность окружают его со всех сторон. Это — его стихия. Шерман считается специалистом номер один, «лучшим производителем», как здесь говорят, и рев, стоящий на пятидесятом этаже в зале операций с ценными бумагами фирмы «Пирс-и-Пирс», сладостен его слуху.

— Этот долбаный заказ Голдмана спутал, к матери, всю картину!

— ..да вы подойдите, блин, взгляните на таблицу, а уж тогда…

— …предлагаю восемь с половиной.

— Отстаю на две тридцать вторые!

— Вам же кто-то нарочно, на хрен, мозги пудрит! Неужели не понятно?

— Заказ беру и даю шесть пунктов дополнительно.

— Сбивай цену на пятилетний!

— Продаю за пять.

— За десять не согласны?

— Думаешь, они и дальше будут подниматься?

— Сбывают двадцатилетний, как полоумные. Кретины, ни о чем другом слышать не хотят.

— …Сто миллионов сроком до девяностого…

— …минуя биржу…

— Господи Иисусе! Да что же это такое?

— Не верю, к долбаной матери!

— К долбаной матери! — орут выпускники Йейля, Гарварда и Стэнфорда. — К долбаной матери, хрен им в рыло!

Как эти питомцы славнейших университетов, как эти потомки Джефферсона, Эмерсона, Торо, Вильяма Джеймса, Фредерика Джексона Тернера, Вильяма Лайона Фелпса, Сзмюэля Флэгга Бимиса и других трехименных титанов американской мысли, — как эти наследники света и правды <"Свет и правда" (lux et veritas: лат.) — девиз Йейльского университета.> все хлынули на Уолл-стрит продавать ценные бумаги в «Пирс-и-Пирсе»! Какие разговоры теперь ведутся среди университетских студентов! Говорят, что, если через пять лет службы ты не зашибаешь 250000 в год, значит, ты либо тупица, либо лежебока. Всеобщее мнение. А к тридцати годам — 500000, и притом эта цифра слегка отдает посредственностью. К сорока — получи свой миллион, а иначе ты — трус и недотепа… «Загребай сейчас!» — этот девиз сжигает сердца, подобно миокардит!. Уолл-стритовские мальчики, совсем еще юные, с гладкими лицами и несклерозированными артериями, еще способные краснеть, как маков цвет, покупают трехмиллионные квартиры на Пятой и Парк авеню. (А чего ждать?) Покупают тридцатикомнатные виллы в Саутгемптоне с участками в четыре акра — палаццо, возведенные в 20-х годах, от которых в 50-е владельцы, не вынесшие финансового бремени, не чаяли как избавиться; мало того что покупают, но еще и перестраивают и расширяют флигели для слуг. (А что? У нас есть слуги.) Здесь в дни рождения детей устраивают праздники — прокладывают по широким зеленым лужайкам рельсы и пускают карнавальные поезда со специально нанятой карнавальной поездной бригадой (процветающий бизнес).

А откуда берутся эти новые колоссальные деньги? Шерман слышал рассуждения Джина Лопвитца на эту тему. У него выходило, что благодарить тут надо Линдона Джонсона. Чтобы финансировать Вьетнамскую войну, федеральное правительство украдкой предприняло миллиардную эмиссию. Никто, даже сам Джонсон, не успел спохватиться, а уже во всем мире началась инфляция. Сообразили, только когда в один прекрасный день в начале 70-х арабы вдруг взвинтили цены на нефть. Тут же полезли вверх цены на все: золото, серебро, медь, валюту, банковские сертификаты, акции — даже облигации, рынок облигаций десятилетиями оставался больным великаном Уолл-стрит. В таких фирмах, как «Братья Саломон», «Морган Стэнли», «Голдман Сакс» или «Пирс-и-Пирс», объем операций с ценными бумагами всегда вдвойне превосходил биржевые. Но подвижки в ценах были грошовые и, как правило, в сторону понижения. Как говорил Лопвитц, «облигации идут вниз со времен битвы за Мидуэй». Битва за Мидуэй, Шерман посмотрел в энциклопедии, была еще во вторую мировую войну. Поначалу в отделе ценных бумаг «Пирс-и-Пирса» работало всего двадцать душ, двадцать неприметных клерков, которых все называли «цепные бедняги». В этот отдел направлялись самые малообещающие служащие фирмы — от греха подальше.

Шерману было неприятно признаться самому себе, что так обстояло дело и тогда, когда он поступил в «Пирс-и-Пирс». Ну, теперь-то о «ценных беднягах», во всяком случае, речи нет… Какое там! Рынок ценных бумаг пришел в заметное движение, и опытные операторы вроде него, Шермана, стали нарасхват. Вдруг, в одночасье, во всех инвестиционных фирмах Уолл-стрит бывшие «ценные бедняги» начали загребать такие деньги, что даже завели привычку собираться после работы в баре «У Генри» на Ганновер-сквер, чтобы поведать друг другу о своих подвигах, а заодно и укрепиться в вере, что все это — не слепая удача, а достижение их коллективного ума. Операции с ценными бумагами составляли теперь четыре пятых всей деятельности «Пирс-и-Пирса», молодые карьеристы, птенцы Йейля, Гарварда и Стэнфорда, из кожи вон лезли, чтобы попасть в этот отдел, и это их голоса сейчас гремели в операционном зале, отдаваясь от стен, одетых, по воле Юджина Лопнитца, дорогими резными панелями красного дерева.

Властители Вселенной! Слитный гул голосов наполнял сердце Шермана надеждой, уверенностью, чувством причастности и сознанием своей заведомой правоты. Даже… ну да, праведности. А вот Джуди этого не понимает. Совершенно не понимает. Он давно уже заметил, как она скучливо смотрит, когда он пытается ей рассказывать о своей работе. Он же нажимает на рычаг, который приводит в движение весь мир! А ее единственно интересует, почему он не поспевает по вечерам домой к ужину. Ну а даже когда поспевает — о чем она с ним разговаривает? Об оформлении интерьеров, которым она занимается; о том, как она пристроила фотографии их квартиры в «Архитектурное обозрение», хотя, если признаться по честности, для настоящего финансиста это — одна неловкость и больше ничего. Признательна ли ему Джуди за те сотни тысяч долларов, которые позволяют ей заниматься ее дизайном, и приглашать гостей на обеды, и что там она еще устраивает? Нисколько. Считает, что это в порядке вещей… Ну, и так далее.

За каких-нибудь полторы минуты Шерман, воодушевленный мощным рабочим гулом, сумел с успехом распалить в себе праведный гнев против той, из-за которой чувствовал себя виноватым.

Он поднял телефонную трубку, готовый с головой погрузиться в работу над «Жискаром», самым успешным начинанием в его молодой трудовой жизни, как вдруг краешком глаза заметил нечто немыслимое. Его праведный взор углядел на фоне извивающихся теней рук и торсов — преступление. Аргуэльо читал газету!

Фердинанд Аргуэльсо аргентинец лет двадцати пяти, работает в «Пирс-и-Пирсе» младшим оператором по размещению ценных бумаг. Сейчас он сидит, непринужденно откинувшись на спинку стула, и читает газету. Шерману даже видно со своего места, что это «Бюллетень скачек»! Парень и сам живая карикатура на южноамериканского жуира. Стройный, красивое лицо, черные волнистые волосы лоснятся. А через спину крестом — красные муаровые подтяжки. Это надо же! Муаровые подтяжки! Отдел операций с ценными бумагами «Пирс-и-Пирса», он вроде боевой эскадрильи. Может быть, молодой латиноамериканец этого и не понимает, но для Шермана тут все ясно. У него нет официального звания специалиста номер один. Но морально он занимает пост довольно высокий, на нем лежит ответственность. Либо ты способен делать дело и готов посвятить ему себя на все сто процентов — либо тебе тут не место. Восемьдесят служащих отдела получают гарантированный минимум жалованья — 120000 в год, это своего рода страхующая сетка. Такая сумма здесь считается смехотворно маленькой. Остальную часть их доходов составляют комиссионные и доля участия в прибылях. 65% дохода, получаемого отделом, забирает фирма. Но 35% делятся между восьмьюдесятью сотрудниками. Все за одного и один за всех, тебе же лучше. Естественно поэтому, что праздность не допускается. Никаких бездельников, лоботрясов, тунеядцев! Утром явился — и прямо к себе за стол, к своему телефону и компьютеру. Здесь не начинают рабочий день с болтовни за чашечкой кофе, с просмотра «Уолл-стрит джорнэл» или финансового раздела «Нью-Йорк таймс». А «Бюллетеня скачек» и подавно. Хватай сразу телефонную трубку и начинай делать деньги! Если выходишь из здания, пусть даже идешь куда-то поесть в обеденный перерыв, ты должен сообщить помощнику, которые здесь, по сути, являются секретарями, где именно ты будешь, и оставить номер телефона, чтобы с тобой могли немедленно связаться, если вдруг поступит новая партия ценных бумаг (и надо их срочно продать). Коль скоро ты едешь обедать в городе, лучше пусть эта поездка будет тоже в интересах дела, для обсуждения за столом каких-нибудь вопросов, интересующих фирму. А нет, так сиди тут, при телефоне, и тебе принесут ланч из кулинарии, как и всем остальным членам эскадрильи.