Симода - Николай Задорнов

Путятин поднялся. Ему даже хотелось бы обнять, благословить и поцеловать перед разлукой этого заботливого японца, который так много старался для экипажа и офицеров после гибели судна. Адмирал еще раз попросил передать сердечную благодарность и приветы главным послам – Кавадзи и Тсутсую, жившим в ожидании возобновления переговоров в Симода. Кавадзи – умнейший дипломат, один из самых высших чиновников.

– Если будет что-то важное для нас, может быть, приход русского судна, то вы, Накамура-сан, известите меня.

– Будет обязательно так исполнено, – в порыве чувства ответил японец. – В таком случае я сам постараюсь незамедлительно приехать сюда, посол Путятин.

– Зачем же вам беспокоиться?

– Мне всегда очень приятно что-нибудь сделать для вас.

– Я знаю это и благодарю!

Едва Путятин и Накамура переступили порог храма, как лейтенант барон Энквист отдал команду и поднял сверкающий палаш. Звякнули ружья, и шеренга матросов взяла на караул.

Адмирал и Накамура прошли перед строем. У ворот ждали носильщики и многочисленная свита.

Прощаясь, Накамура, как всегда, тихо сказал:

– Теперь, когда вы, посол Путятин, и рыцари-офицеры внесены в правительственный список Эдо Японского государства, вы видите перемены. Ваши требования здесь будут исполняться сразу, так же, как если бы их отдавал высший вельможа Японии. Прошу вас принять мое личное мнение, что постройка шхуны очень важна также для нашего государства.

– Спасибо, Накамура-сан...

– Всем руководит, за все отвечает перед вами Эгава-сама.

Простились за руку, и вскоре каго, поднятое на плечи носильщиками, поплыло вдаль по улице.

Впереди паланкина столичного чиновника пошли самураи, понесли значки на древках.

Глава 7

СПИСОК ЭДО

– Вы, Татноскэ-сама, любезно рекомендовали нам Эгава-сама как рентмейстера здешней округи, – обращаясь к переводчику, говорил по-голландски барон Шиллинг во время небольшого перерыва в заседании, когда все пили зеленый чай, поданный на маленьких столиках в комнате при храме. Угощение по здешнему способу: от имени адмирала, но в его отсутствие подают служащие японцы. – Мне кажется, – продолжал барон, – что Эгава-чин более имеет влияние на спины населения, чем на земельную ренту.

Как всегда, и японцы и русские старались узнать побольше друг о друге при каждом частном разговоре. Шиллинг потянул в себя со свистом чай.

– Да, да, Ширигу-сама, – отвечал переводчик. – А-о! Вы видели?

– Да, я видел, как хлестали по его приказу рыбаков в Миасима. Да и по дороге, когда Эгава-чин, сидя верхом на коне, сопровождал нас. Все исполняли его распоряжения мгновенно. Видно, что он тут многих вздул...

– Но и к карманам он также имеет отношение, – ехидно усмехнулся переводчик.

– В таком случае это исправник по-нашему, – сказал барон, делая вид, что не замечает намека японца, любившего получать подарки.

– Эгава-сама назначен правительством возглавлять содействие кораблестроению как инженер, – заговорил Татноскэ серьезнее. – Понравится ли вам эта картина? – живо повернулся он, показывая на стену. – Вы знаете, у нас картины вывешиваются на время и меняются по месяцам или временам года.

– Превосходная работа, – сказал Можайский, уже обративший внимание на полотно.

Тушью и белилами изображена Фудзияма.

– Эту картину написал Эгава-сама, – сказал переводчик.

– Да, он отличный художник! Чья же это квартира?

– Это квартира священника, которому принадлежит храм. У нас в каждом храме сохраняются многие драгоценности.

Александр Федорович Можайский поднялся во весь рост, захваченный картиной. Смысл ее показался ему символичным.

В величье сияет снегами гора Фудзи. У подножья ее протянулся отвесный увал, весь в снегу и черных елях, угрожающе склоненных над кручей. Увал – крепостная большая стена, защищающая великую гору. Черные ели – войны, схватившиеся за мечи, готовые обнажить их и кинуться на врагов.

«Эгава, кажется, талантлив и фанатичен, – подумал Можайский. – На вид он скромен. А сколько силы воображения, каков темперамент! Право, этот народ с большим будущим».

– Дай бог, чтобы наши городничие писали так, – сказал старший офицер, разглаживая чубуком от трубки свои нависшие густые усы.

– Позвольте... Мало ли у нас исправников и чиновников с наклонностями к поэзии и живописи. Только не Фудзияму же они будут писать, – возразил Шиллинг.

– Хотя бы один написал так Ключевскую на Камчатке, – заметил Можайский.

Переводчик мог бы еще многое добавить к односторонним суждениям русского офицера-переводчика и его коллег о достоинствах дайкана Эгава.

В середине полуострова Идзу, за горными хребтами, под дремучими лесами, в уголке цветущей долины расположено селение Нирояма. Там живет Эгава. Нирояма – центр его округи.

В отдалении от села Нирояма, за рисовыми полями и пастбищами, у гор, где беднякам дозволяется собирать сучья и ломать сухую траву для растопки, Эгава построил из камня и кирпича две высочайшие «отражательные» печи, похожие на четырехугольные толстые трубы, сужающиеся к вершине и поднявшиеся к небу. Эгава добывает в горах руду, в этих печах плавит чугун, а потом льет отличные пушки европейского образца.

Эгава знает по-голландски. Он учит французский и английский.

В его усадьбе решается судьба преступников, сюда приходят за судом и правдой, являются откупщики и свозят налоговый рис, который потом идет на оплату чиновников и войска. В усадьбе Эгава живет и помогает хозяину своими знаниями и советами японец Накахама Мандзиро, много лет проживший в Америке.

В Нирояма коллекция из множества кекейдзику с росписями великих людей и талантов. Эти висячие шелка собраны семью поколениями дайканов Эгава, чья должность передается из рода в род.

В Ниояма коллекция из множества кекейдзику с ратории, мастерская художника. При доме сады, амбары, конюшни, тюрьма, кутузка для мелких преступников. Сюда подбежали маленькие холмы в тяжелых красных и черных соснах, как олени в ветвистых рогах. Гигантские бамбуки растут по склонам холмиков над соломенными крышами надворных построек. Величественные ворота из кедра, мельница, старые, щербатые жернова, колодец...

Место столь же прекрасное, как картины самого Эгава. Он создает полотна западного типа и помещает их в рамки. Он пишет японские узкие картины красками на шелку. Он отлично чертит. Он сочиняет мужественные воинственные стихи, гремящие, как водопад, журчащие, как горный поток, и стихи любовные, ласковые, как колышущееся зрелое поле.

Все местные шпионы подчиняются ему и назначаются им, за исключением тех, что следят за самим Эгава или за Накамура. Но те шпионы другого, высшего класса, «государственные», по классическому китайскому определению.

После перерыва и чая все снова заняли свои места в большом помещении храма с алтарем. Из своей узкой скромной двери вышел адмирал Путятин. Он подошел к столу в сопровождении дайкана, появившегося из такой же двери с другой стороны алтаря.

Не сразу разберешь без привычки, во что одет Эгава. На груди острым углом вниз что-то чистое и белое, как крахмальная сорочка. Полы короткого черного блестящего халата с гербами поверх этой крахмальной белизны стянуты шнурками, как в черных галунах.

Эгава белолиц, в тон своей манишке, как набелен, подобно знатной старухе, или напудрен. У него черная щетина волос над косым лбом, черный завиток волос на высоком и узком бритом темени, длинные, косо посаженные разрезы глаз, какие рисуют у японцев лишь европейские художники и каких в Японии нет почти ни у кого. Косые клочья исчерна-синих волос пущены от висков к скулам и похожи на ножи косаток. Острый длинный нос с горбинкой, как сабля. Вид его фигуры, движения напоминают о чем-то режущем, колющем, сражающемся и казнящем, об остром уме, пылком воображении, решительности и энергии при адском умении терпеть и ждать.

Каждый из чиновников, кого называл Эгава, чуть поднимался на коленях, кланялся адмиралу, стоя на поджатых под себя ногах, как на уроке гимнастики.

Путятин видел, что на этот раз японцы действовали быстро, целый штат чиновников назначен наблюдать и помогать при закладке шхуны. Дело для них новое и нужное. Как нельзя лучше отнеслось японское правительство к просьбе адмирала разрешить построить в Японии новое судно для возвращения с частью команды на родину. Сильней, чем все доводы при переговорах и чем суть письма министерства иностранных дел, подействовала эта просьба на японцев, пришлась им по сердцу. Вот когда он задел живую струну! После кораблекрушения, едва вышел с командой из деревни Миасима, как уже было получено из столицы согласие на постройку. Пришли в Хэда, а здесь все у них на мази!