Доносчики в истории России и СССР - Владимир Игнатов

По случаю рождения каждой из них Майборода высочайше награждался перстнем с бриллиантами. Он также регулярно получал от императора деньги и высочайшие благоволения.

В 1841—1844 годах Майборода командовал разными полками, в 1844 году отставлен от командования полком и через несколько месяцев уволен в отпуск по болезни на 8 месяцев. В 1844 или 1845 году погиб в Темир-Хан-Шуре — покончил с собой либо был убит{45}.

В истории российского доносительства свой след оставили многие «яркие» доносчики вроде тобольского казака Григория Левшутина, который вошел в историю России как бескорыстный доносчик-страдалец по политическим делам. Свою карьеру он начал в 1713 году, когда по дороге из Москвы в Тобольск познакомился с двумя раскольниками, которые свели его в одном из керженских скитов с «учителем» Кузьмой Андреевым, проповедовавшим явление антихриста — Петра I и уверявшим, что только сохранившие свои обряды истинные христиане «души спасут». «Старая вера» казака-бродягу не прельстила: он обокрал приютивший его скит — но попался, был бит и изгнан. После этого Левшутин и донес нижегородскому губернатору А.П. Измайлову: «И я, раб государев, услышав от тех раскольников такое великое страшное дело, с ними пошел в согласие для того, чтобы истинно от них уведать: сколько у него, Кузьмы учителя, их в собрании»{46}.

Весной 1714 года военные команды арестовали многих раскольников и их вожака. Началось следствие, на котором несколько арестантов подтвердили показания доносчика. Левшутина, сидевшего в остроге вместе с оговоренными им раскольниками, отпустили на поруки — но губернатор внезапно заболел, а ведущие следствие чиновники стали «волочить» дело. После взяток со стороны оставшихся на свободе старообрядцев доносчика опять посадили и стали уговаривать отказаться от извета за солидное вознаграждение, но он категорически отказался. Левшутин дождался вмешательства столичных властей. Вместе с обвиняемыми по делу он оказался в Преображенском приказе, где всех фигурантов дела подвергли пыткам. Доносчик выдержал положенные три пытки, и следствие взялось за раскольников. Но на этот раз староверы держались стойко, вынесли страшное истязание по 30, 40 и 41 удару и вину свою отрицали. После пыток «учитель» Кузьма и большинство его учеников умерли, не сознавшись. Доносчик в такой ситуации мог быть признан виновным, но ему повезло — последний оставшийся в живых раскольник Кузьма Павлов перед смертью признался следователям: «Как сидели они в Нижнем в тюрьме все вместе, и тогда тот Кузьма Андреев заказывал им, чтоб они про учение его и вышеписанные слова на него не сказывали….А ныне, будучи в болезни, памятуя смертный час, ту свою вину и объявляю».

После этого Левшутин многократно выступал в качестве изветчика, информируя власти об очередном «преступнике». Материал для доносов он отыскивал, как правило, среди арестованных за преступления: ходил по тюрьмам и острогам, заводил беседы с арестантами, искусно выспрашивал у них подробности, а потом доносил на них. Во время следствия он подвергался многочисленным пыткам кнутом и подъемам на дыбу. «Доведя» донос, то есть подтвердив его достоверность своей кровью и отправив очередную жертву на виселицу, плаху или в ссылку, он выискивал новую жертву. В 1721 году он даже выкупил себе место конвоира партии арестантов. В итоге этой «экспедиции» он сумел подвести под суд всю губернскую канцелярию в Нижнем Новгороде. Умер этот любитель розыска в 1727 году, находясь под очередным следствием по делу о «непристойных словах» крестьянина Федора Ошуркова и на предсмертной своей исповеди подтвердил обвинение против своей последней жертвы.

Яркой личностью и головной болью для сибирской администрации в середине XVIII века был Иван Турченинов. Он, еврей Карл Левий, турецкоподданный, был взят в плен под Очаковом и сослан на Камчатку за шпионаж. Там перейдя в православие, он прижился в Сибири и стал одним из самых знаменитых доносчиков XVIII века. Он донес на всю сибирскую администрацию во главе с губернатором, убедительно вскрыл все «жульства» и чудовищные злоупотребления сибирских чиновников. За свои труды он удостоился чина поручика и награды в 200 рублей. Специальная комиссия разбирала доносы Турченинова на сибирскую администрацию двадцать лет!

Власти стремились сохранять кадры доносчиков. В указе Сената 1711 года отмечалось, что «надлежит, как возможно, доносителей ограждать и не объявлять о них, чтоб тем страхом другим доносителям препятствия не учинить, а кого из доносителей по необходимой нужде и приведется объявить, и о том доносить… Правительствующему Сенату, а, не донесши о них не объявлять». Однако доносчики должны были «обличать» преступников при ведении следствия, и это усложняло их «ограждение».

По объявлению «слово и дело» арестовывали как обвиняемого в преступлении, так Доносчика и указанных им свидетелей. Расследование продолжалось месяцами, и все это время арестованные могли сидеть в тюрьме.

Следствие по делам о политических преступлениях включало несколько этапов. Первым этапом следствия был «роспрос», который начинали с изветчика. Он давал присягу: клялся на Евангелии и целовал крест, обещая говорить только правду, а за ложные показания нести ответственность вплоть до смертной казни. Со слов изветчика следователи записывали в протокол его имя, прозвище (фамилию), имя отца, «из каких чинов», состояние, возраст, место жительства, вероисповедание (раскольник или нет). Далее в протокол вписывалась суть извета, начинавшаяся словами «Государево дело за ним такое…»{47}.

Главной обязанностью изветчика на следствии являлось доказать («довести») извет, поэтому он еще назывался «доводчиком». За «недоведение» извета по государственным преступлениям доносчику в начале XVIII века грозила смертная казнь. Изветчик должен был доказать извет с помощью фактов и свидетелей. При этом он должен был точно описать преступную ситуацию и точно воспроизвести сказанные ответчиком «непристойные слова» — излагать «слово в слово» и «подлинно».

После изветчика в «роспрос» попадал ответчик. На первом допросе его предупреждали об ответственности за дачу ложных показаний и брали с него расписку-клятву. Ответчик редко сразу подтверждал поданный на него извет. Он знал, что признание являлось доказательством виновности, поэтому часто «запирался» («не винился») или признавал обвинения частично, с оговорками.

Доносчика и ответчика «ставили с очей на очи», то есть устраивали им очную ставку. При необходимости «ставили с очей на очи» ответчика и свидетелей. На очной ставке изветчика заставляли повторить обвинения, изложенные в его извете и уличать стоящего перед ним или висящего на дыбе ответчика. Ответчика следователи вынуждали подтвердить извет или привести аргументы в свою защиту. Свидетели на очной ставке должны были подтвердить свои показания перед лицом ответчика. Если на очной ставке изветчик отказывался от своего доноса, то в протокол вносили, что он «сговорил» донос с ответчика, и тот «очищался» от возведенного на него извета: «И потом очистился и свобожден». В этом случае изветчик обвинялся в ложном доносе и сам попадал под следствие.

Следующим этапом следствия для отрицавшего вину ответчика или обвиняемого в ложном доносе изветчика был «распрос» под дыбой. Человека подводили к дыбе, которая чаще всего состояла из вбитого в балку крюка (иногда с блоком), через который перебрасывали веревку или ремень. В одном конце веревки (в «петле») закрепляли руки узника, а другой конец держали помощники палача.

Допрос под дыбой был средством морального давления на подследственного, который видел палача и его помощников, видел, как они готовили инструменты к пытке. Иногда, чтобы человек понял, что его ждет, при нем пытали других узников. Под дыбой проводились и очные ставки, причем один из участников мог уже висеть на дыбе, а другой — стоять возле нее. («Их ставити с татьми с очей на очи, и татей перед ними пытать».) Следователи прибегали и к имитации пытки. Для этого подследственного в застенке раздевали и готовили к подъему на дыбу.

После «роспроса» в застенке под дыбой, с увещеванием и угрозами, узника подвешивали на дыбу (операция называлась «виска»), где в зависимости от планируемого следователем «сценария» узника пытали «встряской», били кнутом в подвешенном виде, пытали огнем или другими жестокими пытками. При «встряске» узника поднимали на дыбе за связанные руки, связывали ему ноги, продевали между ними бревно, на которое вставал палач. Силой тяжести своего тела и подпрыгивая на бревне, палач растягивал узника, что приводило к выворачиванию рук из плеч и разрыву связок. Часто растянутого таким образом человека били кнутом, при этом число ударов не ограничивалось.

Иногда в каземат к измученному пытками человеку следователи посылали священника, которому узник, страшась смерти, каялся в грехах. Доносчик в рясе открывал тайну исповеди следователю, и полученная им информация оформлялась в виде протокола. Считалось, что верующий в предсмертный час не мог лукавить перед Богом и говорил правду. Священники в качестве помощников следователей использовались и позднее, при расследовании дел декабристов. Писатель-декабрист Михаил Бестужев в своих «Записках» (Русская старина, 1870. Изд. 3-е. СПб., 1875. Т. 1) вспоминал, как он, сидевший в Петропавловской крепости, оказался «в экзальтированном настроении христиан-мучеников в эпоху гонений». «Я, — пишет Бестужев, — совершенно отрешился от всего земного и только страшился, чтобы не упасть духом, не оказать малодушия при страдании земной моей плоти, если смерть будет сопровождаться истязаниями. В одну из таких минут отворяются двери моей тюрьмы. Лучи ясного зимнего солнца ярко упали на седовласого старика в священническом облачении, на лице которого я увидел кротость и смирение. Спокойно, даже радостно, я пошел к нему навстречу — принять благословение и, приняв его, мне казалось, что я уже переступил порог вечности, что я уже не во власти этого мира и мысленно уже уносился в небо! Он сел на стул подле стола, указывая место на кровати. Я не понял его жеста и стоял перед ним на коленях, готовый принести чистосердечное покаяние на исповеди, перед смертью. «Ну, любезный сын мой, — проговорил он дрожащим от волнения голосом, вынимая из-под рясы бумагу и карандаш, — при допросах ты не хотел ничего говорить; я открываю тебе путь к сердцу милосердного царя. Этот путь есть чистосердечное признание… С высоты неба я снова упал в грязь житейских дрязг…»