Лилия Белая. Эпический роман - Лариса Малмыгина

Матрена забросила повидавшую страстные объятия кофточку в старую плетеную корзину и решительно направилась к печи, дабы вновь подтопить ее, чтобы вновь сварить в котелке рассыпчатую гречневую кашу.

Глава 10 Грушкина тайна

В Сорокине было шумно. Еще бы, не каждый день гонят из села попивших кровушки проклятых богатеев, дабы могли свободно вздохнуть нищие и обездоленные.

Фома Евстигнеич Еремин вертел головой по сторонам и, лаская глазами каменную крепость Макаровых, втайне мечтал о том, что вскорости он и его детишки будут обитать в неприступных стенах этаковского дворца, ибо только неимущая многодетная семья должна по справедливости населить пустующий без хозяев дом.

– Не хочу! Не поеду! – где-то тонко закричала какая-то баба и бросилась на колени перед грозными красными комиссарами.

– Пшла вон! – заорал цыганистый парень и пнул носком кирзового сапога пожилую простоволосую Пелагею, валяющуюся в чавкающем от сырости снегу.

Погода не радовала. То мороз скует оттаявшую было землю, то оттепель вновь нагрянет. Говорят, у докторов в Михайловске полны коридоры поломанных. Да мало ли что говорят!

Еремин махнул рукой и вспомнил почему-то исчезнувшую Натальюшку. Уж как покорна была средняя дочь назаровская, как приветлива и мила со всеми. И дети его ластились к девице. А она, чуть что, бежит к Егорке, младшенькому и гостинец какой в подоле тащит. Не смог Евстигнеич отгадать в теле ее квелом душу участливую. Не смог! А теперя….

– Утопла Наталья, как и раскрасавица Ульяна, – будто подслушав мысли односельчанина, произнес чубатый Еремей Красулин, внезапно оказавшийся за спиной мыслителя. – Не фартит Иванычу, хоть тресни! А кому сейчас фартит? Палашке и ее мужику, которые вкалывали с утра до ночи?

– Чаво? – вздрогнул от неожиданности многодетный папаша и уставился на рыдающую крестьянку.

– Чаво-чаво, – отворачиваясь от раскулаченной землячки, буркнул незлобиво Еремей. – Правильно, братан, Наташка славной девкой была, хоть и росточком не вышла. Да что краса девичья, она скоротечна, а с лица воду не пить.

Вой Пелагеи начал цыгана злить. Подозвав на помощь беспрерывно скалящего желтые зубы веснушчатого красноармейца, насильник схватил за руки женщину и потащил к подводе, закиданной кучкой скромных деревенских пожитков, к которым жалась группка разновозрастных ребятишек.

– Вот и все, – мысленно прощаясь с середняками Калашниковыми, вздохнул Красулин. – Всех выгнали, только не тронули избу Назаровых. К чему бы это?

– Аграфену фиг прогонишь, – тяжело усмехнулся Фома Еремин. – Грят, дала она цыгану энтому, пока Иваныч спал. Пройдоха-баба!

– Пройдоха, – немедленно согласился с товарищем Еремей и, сплюнув на дорогу пенистую слюну, не прощаясь, поплелся вон.

Грунька сидела перед зеркалом и строила себе глазки. Она научилась этому премудрому искусству у маменьки, бывшей полюбовницы миллионщика Коновалова, у которого в молодости была в прислугах. Грят, похожа больно Грушенька на энтого миллионщика, ровно дочь родная. А почему бы и нет, разве не могет быть писаная красавица Аграфена благородных кровей? Недаром два года назад благородный Алексей Антонов ее заприметил.

«Ах, как хорош был Алешенька в постели, как ласков, – прищелкнула языком женщина, – как пригож! Да только внезапно исчез любый из села Сорокина. Исчез, будто его никогда и не было».

А тут и понесла Аграфена, да чтобы скрыть провинность свою, спешно вышла замуж за внезапно овдовевшего Назарова, у которого и без нее двор полон ртов. Работящ, конечно, Васька, да стар. А молодые Грунюшку сторонятся.

Живот не рос, хотя тошнило грешницу сильно и слабость дикую она чувствовала. Только радовало одно – не замечал лопоухий муж ее состояния, да и сорокинцы ничего не примечали.

«Не желаю молодость свою губить», – по утрам нередко думала женщина и тайком от семьи, будто ненароком, про Марфу-колдунью сельчанок расспрашивала. Сказывают, справно умеет она от никчемного плода избавлять.

Как-то летом, наконец, решилась женщина и, выбрав время, когда никого поблизости не было, пошла она в лесную чащобу, да заблудилась. Бродила новая жена Иваныча по лесным не топтаным тропинкам, бродила, да вышла на маленькую избушку. Возле избы той сидела востроглазая сухая старуха и теребила скорыми костлявыми руками лен.

«Не это ли та самая ведьма? – подивилась Грунюшка и без приглашения присела на завалинку, чтобы попытать у бабки про знахарку именитую.

Присела и забыла, с чем пришла.

– Возьми это зеркальце, – неожиданно заговорила несловоохотливая бабуся. – Оно и выведет тебя к Сорокину.

– Как? – растерялась Груня, но зеркальце схватила и к лицу поднесла.

И сейчас не удержалась женщина, чтобы не полюбоваться собой.

– А так, – сразу сникла полоумная и от гостьи незваной отвернулась. – Сказано, смотрись в него: пока красивой будешь себе казаться, правильную дорогу держишь. А как меняться на глазах начнешь – не туда свернула.

Подивилась бредням мегеры Платоновна, подивилась да тяжело на ноги поднялась.

– Подожди, – остановила заплутавшую лесная жительница, – молвить хочу вот что. Появится у тебя через четыре месяца девочка красоты неописуемой. Только ведаю по глазам, не нужен ребенок этот матери. Так вот, оставлю я у себя детку, а ты приходи рожать сюда, в эту избушку. Приму я у тебя роды да домой с миром отпущу. И живот твой небольшим до конца будет, не опозорит тебя перед сельчанам. Наденешь сарафан пышный, тот и не выдаст беременности ближним и дальним.

– А как я дорогу найду? – ощущая приступ неописуемой радости, вскричала Аграфена Платоновна. – Да и лютой зимой это будет!

– А гостинец на что? – пробурчала чернокнижница и от пришелицы отшатнулась. – Если бы не дитятко, век бы тебя не видала!

Прочитала баба в глазах фурии угрозу, прочитала, да отмахнулась от нее, угрозы этой. Главное, не будет новорожденная девка ее молодые лета губить. А с дурнем Иванычем Грушенька и без колдовства разберется. И дом его крепкий приберет к рукам. Поможет ей в этом хитрость да ловкость, а на бога надежи нету, да и есть ли на свете бог этот!

Пока размышляла бабонька, исчезла ведьма проклятая, будто ее и не было.

Взглянула на себя в зеркальце женщина да ноги к селу у нее сами побежали. Вернулась, а Улька со своей красотой ненавистной за столом сидит. Нечего ей, видите ли, делать! Поставила на место падчерицу мачеха и за занавеской спряталась. Смотрит на подарок, а в нем темно стало. Знать, неправильно сделала старшая Назарова. Проглотила обиду от глупого предмета женщина, да забросила его в дальний угол, чтобы при приближении родов вновь вынуть оттуда и за освобождением в лес уйти.

Время прошло быстро, будто кто-то невидимый дергал за веревочку прирученные деньки и ночи, торопя их и понукивая. Все казалось странным беременной женщине. И то, что как-то незаметно прошли все ее немочи, что Василий внимания не обращает на округлившуюся талию женушки, что девчонки глаза отворачивают, а пацан единственный слюнявые губы облизывает. Калека, а поди ты, вымахал в богатыря русского.

Так думала мачеха, с тоскою глядя на опустевший без Алексея мир, покрытый снежной могильной пеленой, а потом вдруг вспоминала обещания Марфы, и играло в груди ее сердечко ретивое, играло да надеждой наполнялось.

А однажды утром раненько почувствовала Грунюшка, что внизу живота ломить стало, поболит-поболит да отпустит, поболит-поболит да отпустит. Взглянула со страхом в окошко, но, ничего не поделаешь, надобно в лес идти.

Никто и не заметил, как она из избы выползла. Странным это показалось беглянке, но, поразмышляв о чудной семимесячной беременности, она сделала вывод, что удивляться больше ничему не будет. Видно, высшие силы в лице грозного дьявола решили защитить сиротинушку, только она не будет ерепениться и от защиты той отказываться.

Зеркало, тихо извлеченное из потайного местечка, будто светилось изнутри и путь ей указывало. Даже промерзшие насквозь ветки и кусты не царапались, дорогу ей уступали. Тишина стояла оглушающая, но Груня не боялась, она верила, что все, наконец-то, станет у нее хорошо.

Заимка показалась как-то сразу, будто вынырнула из сугробов и предстала пред званой гостьей.

– Заходи, – распахивая припорошенную метелью дверь, велела старая чернокнижница, – давно уж тебя поджидаю.

И только тут поняла Аграфена, что уже около часа не было у нее ни одной схватки.

– Ложись, – приказала ведьма и бесцеремонно опрокинула пришелицу на старый, повидавший виды, топчан.

В животе ожило, неимоверно заломило, и, извергая победный клич, показалась крохотная головка новорожденной девочки.

«И так легко рожают»? – поразилась женщина и, вытолкнув из себя остатки тяжкого бремени, неожиданно потеряла сознание.