Немой набат. 2018-2020 - Анатолий Самуилович Салуцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А Подлевский твердил, будто отец среди Соколовых хочет особняком значиться, – вступила в разговор Нина. – Они же в Раменках работали рядом, приятельствовали.
За столом установилась тишина, и Донцов понял, что безопасная, нейтральная часть разговора завершена, Ряжская ищет повод перейти к главному. Подтолкнул:
– Ну ладно, это про Степан Степаныча. А Богодуховы?
Минута – и на него в два голоса обрушилось нечто такое, что заставило Донцова понять: волею судеб он оказался в сердцевине бесовски закрученных событий, исход которых, имея частный интерес, отразит суть скоро грядущих в России исторических процессов, способных определить образ будущего, над которым бьётся ныне не только Кремль, но каждый честный человек, страдающий о России. Чуть ли не физически ощутимая связь между личной судьбой и взыскуемым российским поворотом поразила Донцова. В трагические взлёты повествования он мелко, едва заметно крестился на храм Христа Спасителя, вымаливая силу и стойкость для предстоящей духовной брани, от которой – это он знал точно! – ему не устраниться.
А Ряжская и Шубин, вырвавшись из тюрьмы, замуровавшей их память, нарушив мораторий на воспоминания, отбросили табу. Неровно и нервно, перебивая, дополняя, поправляя друг друга, они горячо, болезненно, едко выплёскивали наболевшее, освобождаясь от груза, много лет давившего их, не стесняясь и обжигающего кипятка. Они искренне, до санобработки собственных душ исповедовались. Но исповедь шла не обрядовая, не об искуплении. Истово колотились они о том, чтоб не сошли на нас ещё более тяжкие злополучия, чтобы устранилась от дел, говоря их словами, «шваль мироздания», натворившая столько бед, чтобы скорее сошло помрачение национального сознания и завершился в России затянувшийся государственный «тяни-толкай», при котором великая держава топчется на месте.
– Не дай бог, на своих же соплях снова поскользнуться! – разбушевавшись, в раже воскликнула Ряжская и наглухо смолкла.
Выгорела эмоционально.
Позднее Донцов не раз прокручивал в памяти ту горячую трагическую исповедь, которая укрепила его умозрение, определив главную цель жизни, счастливо объединив личную сердечную страсть и высокий замысел о будущем России. Суть драмы, разыгравшейся в семьях Богодуховых и Ряжской, на первый взгляд, выглядела типичной для краха народного самосознания в токсичные девяностые годы. Однако было в ней столько умопомрачительных, трагедийных, символических совпадений и нюансов, что это грозное скопление случайностей выделяло её из лавины потрясений, пережитых миллионами растерянных, вышибленных из колеи людей в тот угарный, «фаст-фудный» период русской истории.
Даже начинался крестный путь Богодухова при особых обстоятельствах. После распада Союза тот, против кого публично поднял голос Сергей и кого числили архитектором перестройки, свёл счёты с бывшим инструктором ЦК КПСС мстительно и жёстко. После слома системы оставшийся на орбите верховной власти хромучий «идеолог в законе» отрезал Богодухову пути к государственной службе.
Но неспроста очень тонко подметил когда-то мудрый Карамзин, что «русскую историю надо уметь читать между строк». При таком чтении выйдет наружу и навсегда останется в сознании соотечественников истинное коварство «творцов» перестроечной истории. За фальшивым фасадом демократии, гласности, свободы мнений кипели низменные вандальные страсти, судя по сообщениям СМИ, одобренные просвещёнными иллюминатами из Бильдербергского клуба.
Речь не шла о примитивной расправе со строптивым, лично не угодным бывшим партаппаратчиком. В ядре верховодов перестройки, перевёртышей, маскировавших своё недавнее прошлое, вызрел негласный сговор, принявший форму концептуальной доктрины, – по сути куклукслан на иной лад: «Смолой – и в перья!» В отношении «недружественных лиц», тех, «кто не с нами», в новый управленческий слой была внедрена повелительная установка: лишить заработка! Пусть живут, как могут, – если выживут. Случайно ли в тот мрачный переходный период на людей, оставшихся не у дел, «вскипячённых» крушением всего и вся, часто ниспадал тяжкий грех отчаяния.
Разразилась эпидемия самоубийств.
Сергей Богодухов просто попал под раздачу, оказавшись на самом дне великой чаши бытия, в углу жизни, у параши.
Но беды не спеленали его волю. Наоборот, побудили отбросить житейские страхи и фобии, искать пути выживания. Осознав, что экономика дала течь надолго, что новая жизненная ситуация – навсегда, Сергей, согласно бессмертному указанию классики, «переквалифицировался в управдомы». И подобно тысячам инициативных, сильных духом людей, не готовых смириться пред судьбой, двинул в челночный бизнес – за прибыльным красным товаром.
Обзавестись напарником не составляло труда – Димка Шубин, друг студенческих лет, близость с которым ещё более окрепла после свадебных приключений, – жёны тесно сошлись взглядами на устройство жизни и семейные ценности. Когда перестройка выдохлась и ходуном пошло государство, когда многие, условно говоря, по сокращению штатов были уволены из привычного быта, Нина и Катя покупали муку и в заполошных буднях сами выпекали батоны в газовых духовках, что дешевле, чем брать их в булочной.
При сосущей нужде последняя копейка, и та ребром стояла.
В ту смутную тупиковую постсоветскую пору, когда Россия погрузилась в сумрак, а поднимать клин на поле жизни стало невмоготу, предложение опробовать горемычную челночную авантюру легло Димке на душу сразу, без колебаний. В чаду иллюзий и по русскому обычаю «авось, небось да как-нибудь» они с трудом наскребли долларов у знакомых, запаслись списком покупок, составленным жёнами, и после мучительного оформления первых в жизни загранпаспортов ринулись за мелкой монетой судьбы – в незнаемый Стамбул.
Та шальная крайсветная одиссея вышла боком. Каждому своё, а Богодухов с Шубиным, без торговой смётки, безъязыкие, скупали не то и по завышенным ценам, однажды заблудившись в дебрях бесконечного стамбульского базара, впустую потеряв драгоценный день. Вышел у них четверг впереди среды, взяли свинью за жабры, в заграницах только обувь истрепали.
Стояла поздняя осень, погода – глухое предзимье. На обратном пути после злых дождей Москву некстати накрыл короткий снежный буран, и самолёт приземлили в Киеве. Но у Незалежной свои порядки: пассажиров – сплошь челноки! – не выпустили из погранзоны, с багажом загнали в обшарпанный зальчик ожидания. Народ отборный, но предельно истощённый недельным шоп-туром, каждый – в себе. Когда мужики кантовали огромные баулы, жилы на шеях опасно вздувались до шпагата. На женщин с неподъёмной кладью, челночивших в одиночку, страшно смотреть.
То была ныне подзабытая народная эпопея. Вышвырнутая рыночной похабелью с насиженных гнёзд, восстала из небытия упорная русская старина и, не думая о самосохранении, ринулась нехожеными тропами, чтобы прокормить семью. Никто не заботился о внешности, измождённые, пройдя через нецензурные мытарства, они были толпой одиночек.
