Спектроскоп души - Эдвард Митчелл

Исчезнет необходимость в судах, прокурорах, присяжных. Правосудие будет представлено Фемидой с парой широко открытых глаз и моим дуплексным самопишущим спектроскопом души в правой руке. Сокровенный мир обвиняемого станет открытой книгой, он будет оправдан, заключен на тридцать суток или повешен в соответствии с тем, какими окажутся линии Фраунгофера его души.

От коррупции и политического обмана не останется и следа. Существенным элементом любой политической кампании станет мой спектроскоп, и это будет способствовать самым радикальным и в то же время самым полезным для граждан реформам.

Руководящие органы самого высокого уровня будут очищены от соглядатаев и осведомителей.

Ни один человек не подпишется на ежедневную газету, пока с помощью моего спектроскопа не проведет тщательное инспектирование души ее редактора и не убедится, что он оплачивает правду, честность и бескомпромиссную независимость, а не выбрасывает деньги, потакая фальши, навязанным идеям и оплаченным суждениям.

Исчезнут несчастные браки. Перед тем как принять или отвергнуть предложение руки и сердца, девушка приведет многообещающего жениха ко мне, и я после просвечивания безапелляционно скажу, что у него на душе: чистая любовь, преданность и нежность или же мерзкая алчность, сомнительные желания и послебрачная жестокость. Я стану ангелом со сверкающим мечом (или, скорее, спектроскопом), стоящим на страже у райских ворот чистоты и девственности.

Не станет бесчестности. Если у человека появятся неприличные желания, никакие попытки с его стороны не помогут восстановить отсутствующие линии спектра. Чего нет – того нет. Это проверено в ходе долгой серии экспериментов над пациентами с психическими отклонениями в приюте для умалишенных в Тонтоне.

– Значит, вы побывали в Тонтоне?

– Да. В течение двух лет я изучал обитателей этого учреждения. Как вы понимаете, не совсем в качестве пациента, а скорее как исследователь феномена нездорового развития разума. Однако вижу, вы уже устали, да и мне надо завершить опыт с фотографированием до того, как это вещество перестанет дымить. Заходите еще.

Распрощавшись с профессором и пожелав ему огромного успеха в его весьма интересных экспериментах, я отправился домой, где в тридцать девятый раз перечитал заявление профессора Тиндаля[10] в Белфасте.

Человек без тела

«The Man Without a Body», The Sun, 25 March, 1877.

На стеллажах Музея естественной истории, расположенного в Центральном парке, в старинном здании Арсенала, среди чучел колибри, разноцветных попугайчиков, горностаев и чернобурок можно увидеть и жуткий ряд человеческих голов. Среди них, рядом с мумифицированными перуанцем, маорийским вождем и плоскоголовым индейцем, нашлось место и голове обычного европейца, которая вызвала у меня захватывающий интерес около года назад, когда ее включили в эту мрачную коллекцию. О ней-то я и собираюсь рассказать.

Голова поразила меня с первого взгляда. Сразу же покорили ее умный вид и грустное выражение лица. Оно, это лицо, выглядит незаурядным, хотя нос отсутствует, и носовая впадина вызывает некоторую оторопь. Глаз тоже очень не хватает, но даже пустые глазницы отличаются своей, только им присущей выразительностью. Пергаментная кожа так ссохлась, что корни зубов полностью обнажились. Рот очень сильно пострадал от тления, однако его остаткам присуща подлинная индивидуальность. Так и кажется, что они говорят: «Несмотря на пробелы в анатомии, перед вами настоящий человек!» Строение у Головы несомненно тевтонское, а череп – это череп философа. Однако особенно привлекло мое внимание то, что этот полуразрушенный лик напомнил мне чье-то лицо, когда-то мне хорошо известное. Это лицо вертелось у меня в памяти, но окончательно определить его я не мог.

В конце концов, меня даже не очень удивило, когда через год после нашей первой встречи я заметил, что Голова узнает меня и, если я останавливаюсь перед ее стеклянным вместилищем, как бы подмигивает, выражая тем самым дружелюбный интерес.

Однажды в День попечителя я оказался в этом зале совершенно один. Неусыпный смотритель отправился попить пивка со своим другом, руководителем отдела обезьян.

На этот раз Голова снова мне подмигнула, и даже еще более сердечно. Я смотрел на ее усилия с опаской и восторгом опытного анатома. Жевательные мышцы под омертвевшей кожей заметно шевелились. Я видел, как напрягаются связки на шее, и мускулы там начинают двигаться. Мне стало понятно, что Голова пытается со мной заговорить. Я различил конвульсивные сокращения «мышцы смеха» risorius и сдвиг скуловой кости и понял, что она старается улыбнуться.

«Это, – подумал я, – должно быть, проявление длительной живучести после отсечения головы или пример рефлективных действий при отсутствии проводящей системы. В любом случае данный феномен не знает прецедента и требует тщательного наблюдения. Кроме того, Голова явно хорошо ко мне относится». Отыскав в своем комплекте нужный ключ, я открыл стеклянную дверцу.

– Спасибо, – произнесла Голова. – Глоток свежего воздуха для меня настоящее наслаждение.

– Как вы себя чувствуете? – вежливо спросил я. – Каково это – обходиться без тела? 

Голова печально покачала собой и вздохнула.

– Я бы отдал… – проговорила она сквозь дырку на месте носа, по понятным причинам экономя воздух. – Я бы отдал оба уха за одну ногу. Больше всего мне не хватает движения, а ходить я не могу. Я бы с радостью путешествовал, бродил, прогуливался, толкался на запруженных народом улицах, а между тем я прикован к этому проклятому стеллажу. Причем вместе с этими варварскими головами. И это я – человек науки! Я вынужден сидеть здесь на собственной шее в окружении куликов и аистов с ногами, которые им совершенно не нужны. Поглядите хотя бы на тех дьявольски длинноногих бекасов. Поглядите на ту ничтожную ржанку. У них нет ни мозгов, ни амбиций, им неведомы тоска и мечтания. Но зато у них в изобилии есть ноги, ноги, ноги… – он окинул завистливым взглядом Тантала собрание разнообразных пернатых и мрачно добавил: – Меня не хватит даже на то, чтобы стать героем одного из романов Уилки Коллинза.

Я не знал, чем его утешить в таком деликатном положении, и только рискнул намекнуть, что зато он застрахован от мозолей и радикулита.

– А руки! – между тем продолжал он. – Без них – как без рук! Я даже не могу отмахнуться от мух, которые, Бог знает как, сумели забраться сюда летом. Я не могу щелкнуть по носу ту индейскую мумию, которая скалится вон там, как чертик из табакерки. Я не способен почесать голову и даже благопристойно прочистить себе нос, когда меня из-за этих постоянных сквозняков мучает насморк. Насчет еды и питья мне нечего беспокоиться. Моя душа занята наукой. Наука – вот моя любовь, вот мое божество. Я преклоняюсь перед ее достижениями в прошлом и пророчу ее прогресс в будущем. Я…