Бриллиантовый скандал. Случай графини де ла Мотт - Ефим Курганов

Ее Величество не раз говорила в моем присутствии и в присутствии графини де Гаше, что ничто так не приблизило ужасный, безумный 1789-й год, как процесс над похитителями ожерелья, как «бриллиантовый скандал», по ее счастливому выражению.

Однако государыня даже помыслить не могла о том, что хорошо известная ей графиня Жанна де Гаше де Круа и знаменитая графиня де ла Мотт, якобы погибшая в Лондоне, есть одно и то же лицо.

Так что тайна держалась, и моей подруге все еще удавалось хранить свое инкогнито, и слава Богу!

Императрицы Екатерины Великой уже не было с нами. На престоле сидел божественно прекрасный Александр, ее внук.

Его Величество Александр Павлович благоволил ко мне, может быть, в память о своей великой бабке.

Более того, весьма милостива ко мне была и государыня Елизавета Алексеевна, проводившая в беседах со мной долгие часы.

Однажды Александр Павлович оказался свидетелем одной нашей беседы, в коей я слегка приоткрыла завесу, окутывавшую прошлое графини Жанны де Гаше.

Государь, не медля, пригласил к себе графиню для приватной беседы.

Полагаю, что Его Величество задал ей немало весьма щекотливых вопросов, и Жанне, ясное дело, пришлось Императору открыться во всем.

Графиня потом рассказала мне: «Его Величество обещал сохранить мою тайну в полной неприкосновенности».

Вскоре (произошло это в августе 1824-го года), однако, графиня навсегда покинула Санкт-Петербург, отправившись вместе с княгинею Анною Сергеевною Голицыной в Крым в составе группы миссионерок.

Несомненно, сделано это было по указанию Государя.

Можно сказать, что Жанна была услана подальше, с глаз долой, дабы ее инкогнито не было раскрыто.

Заботливость Государя была просто восхитительна!

Княгиня Голицына обосновалась в Кореизе, весьма обширном имении, и с нею какое-то время там находилась и графиня де Гаше, пока не приобрела маленький домик в Артеке.

А я с графинею более уже никогда не встречалась (правда, переписка меж нами не прерывалась): через два года она покинула наш грешный мир.

(ОДНА СТРАНИЦА ИЗ «ОПРАВДАТЕЛЬНЫХ МЕМУАРОВ» ГРАФИНИ ЖАННЫ ДЕ ЛА МОТТ БАРОНЕСЫ ДЕ СЕН-РЕМИ ДЕ ВАЛУА)

Кажется, таких правдивых и искренних бесед у меня не было никогда — ни прежде, ни потом.

Когда российский император Александр Павлович осведомился, внимательнейшим образом глядя мне в глаза, не имею ли я хоть какого-то отношения к знаменитой графине де ла Мотт де Валуа, я не могла кривить душой и тут же созналась, что графиня Жанна де ла Мотт, принадлежащая к прямому потомству Генриха Второго, — это я.

Государь стал выспрашивать у меня всякие подробности про историю с королевским ожерельем.

Прежде всего, Его Величество осведомился, сколько там бриллиантов.

«Шестьсот двадцать девять», — ответила я тут же.

Совершенно особо Александра Павловича интересовала личность графа Калиостро.

Я сказала Государю совершенно искренне: «Ваше Величество, это шарлатан, и личность его в сем деле самая отвратительная. И если он старался о чем, так о погублении французской королевской фамилии. И Екатерина Великая поступила мудро, изгнав его из пределов Российской Империи».

«Хорошо», — сказал Государь, — а что же ожерелье? Оно выходит совсем не интересовало его?»

«Ваше Величество, сей мнимый граф знал множество способов разбогатеть, владел тайнами карточной игры, но всего этого было ему мало. И тогда он придумал аферу с королевским ожерельем», — отвечала я.

«А разве ожерелье осталось у Калиостро?» — тут же спросил Государь и заметил:

«Молва упорно указывает на вас, графиня. И сей слух уже держится не первый год. Будьте добры, сделайте необходимые разъяснения».

Я была застигнута предложением Государя совершенно врасплох.

Раскрыть истину никак нельзя было и, увы, мне пришлось солгать императору — просто не было иного выхода: «Ваше Величество, к моему огромному огорчению ожерелье осталось у Калиостро».

Государь поглядел на меня крайне недоверчиво, лукаво улыбнулся, но ничего не сказал.

Александр Павлович отошел к стене и стал барабанить пальцами по стеклу, а затем повернулся лицом прямо ко мне и молвил, тихо, но чрезвычайно внятно:

«Графиня, убедительно прошу вас, никому не рассказывайте о нашей беседе и никому более не открывайте вашей тайны. Должен заметить, что пусть и невольно, но вы содействовали падению французской королевской династии и явились сообщницею страшного и мерзкого шарлатана. Я думаю, что Вам следует несколько поменять место своего пребывания — в Петербурге вас могут узнать некоторые официальные лица. Поезжайте-ка вы в Крым и живите там с миром. Полагаю, что сей край будет напоминать вам родную Францию гораздо более, чем наш холодный Петербург».

На этом высочайшая аудиенция как раз и была закончена.

То был мой первый и последний разговор с императором Александром Павловичем.

Скоро Его Величества не стало. Он преставился в Таганроге, при невыясненных обстоятельствах. А затем вдруг зашаталась и вся великая северная держава.

В России начался мятеж, который был жестоко подавлен взошедшим на престол Николаем Павловичем, младшим братом Александра Павловича. Многих тогда (говорят около сотни человек) сослали, а пятерых казнили через повешение.

Знаю по себе: казни, благословленные и инспирированные королем, — это плохой знак и для королевства, и для будущего всей династии.

Я глубочайшим образом убеждена, что монарх непременно должен быть справедливым, но никак не имеет права быть мстительным.

Да, возвращаясь к той единственной, памятной аудиенции, что дал мне Государь Александр Павлович, хочу сказать следующее.

Его Величество, прощаясь, заверил меня, что будет всегда свято блюсти мою тайну, всячески препятствуя тому или иному ее разглашению в российском обществе.

Правда, впоследствии ожерельная тайна моя как-то все-таки выплыла на свет божий, но я абсолютно уверена, что Государь не нарушил данное мне слово.

Причина тут лежит в другом. Кто-то, видимо, все же признал меня — не иначе.

Может быть, сыграло свою роль и то обстоятельство, что граф Николя де ла Мотт, бывший супруг мой, вернувшись во Францию, оказался на поверку непозволительным и опасным болтуном: он сболтнул на мой счет немало лишнего.

Но все это, по сути, не имело уже особого значения: я была теперь почти что на другой планете — в Старом Крыму, где чувствовала себя почти в полной безопасности среди местных контрабандистов, чрезвычайно почитавших меня.

И потом, в Крыму у меня была верная защитница — княгиня Анна Сергеевна Голицына, дама строгая, суровая и даже явно воинственная, но при этом бесконечно преданная своим друзьям и вообще всем страждущим.

Собственно, именно Анна Сергеевна и связала меня с контрабандистами, ставшими в итоге своего рода моею верною крымскою гвардиею.

Эпилог, состоящий из трех частей

ИЗ ПАМЯТНЫХ ЗАПИСОК МАРИИ ИГНАТЬЕВНЫ СУДАРЕВОЙ

(отрывок)

Графине Гаше де Круа, оказавшаяся на самом деле печально знаменитою Жанною де Валуа, графинею де ла Мотт, приобрела себе домик в Артеке (его называют «Чертовым домиком» по явной связи хозяйки его с нечистою силою), но, правда, она подолгу гостила у княгини Голицыной в Кореизе.

Вообще у графини в Крыму была своя совершенно особая известность.

Упорно говорили, что она никогда не снимала лосиной фуфайки, которую носила на теле, и настоятельно требовала, дабы в ней ее и похоронили. Однако ее не послушались, но об этом чуть позже.

Это была старушка небольшого роста, с лицом умным, но отнюдь не кротким, с живыми и блестящими глазами, в минуту бешенства подчас огненно сверкавшими.

Носила она бархатный берет с перьями, но во всем остальном одевалась по-мужски.

У графини был чрезвычайно изящный французский язык, но была она со своими спутниками насмешлива и резка, а с некоторыми бедными француженками из своей свиты, которые раболепно прислуживали ей, повелительна и надменна безо всякой деликатности.

В беседе ее постоянны были обмолвки, таинственные намеки о графе Калиостро, о разных личностях двора Людовика Шестнадцатого как о людях своего знакомого кружка, так что соответствующие подозрения у нас не могли не возникнуть.

И конечно, вызывали множество толков запрет графини Гаше трогать ее тело и указание непременно хоронить ее в том, в чем была.

И все-таки тайна раскрылась. Дело-то все в том, что воля графини так и не была выполнена. Вот как это случилось.