Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив - Артур Дойл

— Ну же, — нетерпеливо вскричал Джеральд, — скажите что-нибудь!

— Джоконда в соболях, — ответил я. — Расскажите мне все, что вам известно о ней.

— Не сейчас, — возразил мой собеседник, — после обеда, — и перевел разговор на другую тему.

Однако едва официант принес нам кофе и сигареты, я потребовал у Джеральда исполнить обещанное. Он поднялся с места, несколько раз прошелся туда-сюда, затем опустился в кресло и рассказал мне удивительную историю.

— Однажды я прогуливался по Бонд-стрит; было около пяти часов вечера. Улицу запрудили экипажи, движение было крайне затруднено. Мое внимание привлекла легкая двухместная повозка желтого цвета, стоявшая возле самого тротуара. Когда я проходил мимо, из нее выглянула дама — та самая, портрет которой я вам только что показал. С первого взгляда она покорила меня; всю ночь и весь следующий день ее образ не выходил у меня из головы. Я был одержим идеей найти ее, бродил по этой чертовой улице, бесцеремонно заглядывая в экипажи, и надеялся увидеть снова маленькую желтую коляску. Однако таинственная дама так и не появилась, и через некоторое время я поверил, что она просто померещилась мне. Примерно через неделю я обедал в доме мадам де Растель. Обед должны были подать в восемь вечера, однако в половине девятого мы все еще были в гостиной, ожидая кого-то из запаздывающих гостей. Наконец слуга распахнул двери и возвестил о приходе леди Элрой. Представьте, она и оказалась той прекрасной незнакомкой, которую я столь безуспешно искал! Она вошла очень медленно, удивительный лунный луч, убранный в серые кружева. Я и помыслить не мог о такой удаче, однако именно меня леди Элрой попросила проводить ее к столу. Когда мы все расселись, я, думая, что завожу совершенно невинную беседу, заметил:

— Кажется, я недавно видел вас на Бонд-стрит, леди Элрой.

Она смертельно побледнела и очень тихо произнесла:

— Умоляю, не говорите так громко, вас могут услышать.

Коря себя за такое неудачное начало разговора, я торопливо поменял тему и стал обсуждать с леди Элрой французские пьесы. Она отвечала мало, все тем же низким музыкальным голосом, сводившим меня сума, и, казалось, все время боялась, что за нашей беседой следят. Я был страстно влюблен, глупо, как мальчишка, и флер загадочности, окружавший ее таинственный образ, лишь сильнее манил меня, разжигая мое любопытство. Провожая ее к выходу — а она ушла почти сразу же после обеда, — я попросил позволения нанести ей визит. Поколебавшись пару мгновений, она огляделась и, убедившись, что поблизости никого нет, сказала:

— Хорошо, завтра без четверти пять.

Я умолял мадам де Растель рассказать мне о леди Элрой, но все, что мне удалось выяснить, — это что она вдова и в собственности у нее красивый особняк на Парк-Лейн. Когда мадам де Растель поведала мне эти скудные сведения, какой-то ученый зануда пустился в пространные рассуждения о вдовах как иллюстрации того, что в браке выживает сильнейший; я понял, что больше ничего узнать не удастся, и откланялся.

На следующий день я прибыл на Парк-Лейн точно в назначенный час, однако дворецкий сказал мне, что леди Элрой только что уехала. Я вернулся в клуб весьма озадаченный и совершенно несчастный, долго думал и решился написать ей письмо, в котором умолял дать мне еще один шанс. Несколько дней ответа не было, но наконец я получил лаконичную записку, в которой леди Элрой сообщала мне, что будет дома в четыре часа дня в воскресенье. Записка оканчивалась странным постскриптумом: «Пожалуйста, не присылайте мне более сюда писем; при встрече я все объясню».

В воскресенье она приняла меня и была весьма мила. Однако, когда мы прощались, она попросила, если мне понадобится написать ей, присылать письма на другой адрес, вот он: «Миссис Нокс, почтовый ящик книжной торговли Уитекера, Грин-стрит».

— Существуют причины, — сказала она, — особые причины, по которым я не могу получать корреспонденцию на домашний адрес.

На протяжении всего сезона мы с ней виделись очень много, однако ее всегда окутывала атмосфера загадочности. Иногда я подозревал, что бедняжка находится во власти какого-то мужчины, но она была такой неприступной, что в это невозможно было поверить всерьез. Я никак не мог разобраться в происходящем и склониться к какой-либо точке зрения, поскольку леди Элрой в некотором роде походила на кристалл, который можно наблюдать в музее: в один момент он совершенно прозрачен, в следующий же становится мутным. И все же в одном вопросе я определился: я решил попросить ее стать моей женой. Надо признаться, я невероятно устал от всех этих нескончаемых секретов, от таинственности, которой она окутывала все мои визиты и бесчисленных мер предосторожности, которых она требовала в тех редких случаях, когда я решался ей написать. Я послал письмо на указанный ею адрес и попросил о встрече в шесть вечера в следующий понедельник. Она ответила согласием, и я был на седьмом небе от счастья. Леди Элрой покорила мое сердце, несмотря — как я тогда полагал — на окружавшие ее тайны. Сейчас я понимаю, что сходил с ума по ней не вопреки, а во многом благодаря ее загадочности… Впрочем, нет: я любил именно ее, ту женщину, которой она была. Все эти секреты и загадки сводили меня с ума и заставляли тревожиться о ней. О, зачем только мне был дан шанс прикоснуться наконец к ее тайнам?!

— Так вы выяснили все? — спросил я.

— Боюсь, что да. Впрочем, судите сами.

Дождавшись понедельника, я позавтракал у дяди и около четырех часов был на Мэрлибоун-роуд. Мой дядя живет у Риджентс-парк. Чтобы добраться до Пикадилли, я срезал путь и пошел обшарпанными переулками. И вдруг я увидел леди Элрой; она шла очень быстро, а лицо ее скрывала густая вуаль. Дойдя до последнего дома в квартале, она поднялась на крыльцо, достала ключ, отперла им дверь и вошла. «Вот она, тайна!» — сказал я себе и внимательно осмотрел дом. На первый взгляд это было одно из тех мест, где сдают комнаты. У двери лежат платок, который уронила леди Элрой; я поднял его и спрятал в карман. Некоторое время я раздумывал, как же мне теперь вести себя, но по здравом размышлении решил, что не имею права шпионить за ней, и пошел в клуб.

В шесть часов я прибыл к ней. Леди Элрой лежала на кушетке в капоте из серебряной парчи, застегнутом парой удивительных лунных камней, загадочных, как она сама; я часто видел на ней эти камни. Выглядела леди Элрой невероятно обворожительно.

— Я так рада видеть вас, — сказала она, — я целый день не выходила из дому.

Я был потрясен ее ложью. Глядя прямо на нее, я достал из кармана оброненный ею у странного дома платок и протянул ей.

— Вы потеряли вот это сегодня на Кемнор-стрит, леди Элрой, — произнес я, из последних сил стараясь оставаться невозмутимым. В ее глазах отразился ужас, но она не попыталась взять платок. — Что вы там делали? — спросил я.

— Какое вы имеете право допрашивать меня? — спросила она вместо ответа.

— Право человека, который любит вас, — сказал я. — Я пришел сюда, чтобы просить вашей руки.

Она спрятала лицо в ладонях и залилась слезами.

— Расскажите мне правду! — продолжал я.

Она поднялась с кушетки, посмотрела на меня в упор и сказала:

— Мне не в чем признаться вам, лорд Мерчисон.

— Вы с кем-то встречались там! — вскричал я. — Вот в чем заключается ваша тайна!

Она была бледна как полотно, но настаивала:

— Я ни с кем не встречалась.

— Почему вы не можете сказать мне правду? — воскликнул я.

— Я сказала правду!

Откровенно говоря, я совсем потерял рассудок. Не помню, что конкретно я ей наговорил, но определенно не стоило позволять себе подобное в беседе с женщиной. Наконец я попросту сбежал от нее. На следующий день она прислала мне письмо; я вернул его нераспечатанным и немедленно, не тратя времени на сборы, отправился в Норвегию вместе с Аланом Колвиллем.

Через месяц я вернулся, и меня встретило известие о смерти леди Элрой, напечатанное в утренней газете. Она подхватила простуду в опере и за пять дней сгорела в лихорадке. Воспаление легких… Я заперся в своем доме и некоторое время никого не принимал и никуда не ездил. Я так любил ее, я буквально обезумел от любви! Господи, как же я любил эту женщину!

— Вы бывали снова там, в том странном доме? — спросил я.

— Бывал, — ответил он. — Однажды я собрался с духом и приехал на Кемнор-стрит. Я ничего не мог с собой поделать, сомнения терзали меня. Я постучал, мне открыла респектабельного вида женщина. Я спросил, нет ли у нее свободных комнат. «Думаю, могу сдать вам гостиные, — сказала она, — дама, снявшая их, не появляется уже три месяца». — «Эта дама?» — спросил я, показав ей фотографию, которую показывал и вам. «О да, это она! — воскликнула женщина. — Скажите, сэр, когда она вернется?» — «Увы, — отвечал я, — она умерла». — «О нет, сэр, нет! Она ведь была лучшей из всех моих постояльцев! Эта дама платила мне три гинеи в неделю всего лишь за то, чтобы иногда прийти и посидеть в гостиной!» — «Она встречалась с кем-нибудь?» — спросил я. Однако женщина принялась убеждать меня, что ее постоялица всегда приходила одна, и никто не наносил ей визитов. «Но что же тогда она здесь делала, господи?» — вскричал я. «Всего лишь сидела в гостиной, сэр, — отвечала женщина, — иногда читала книгу или пила чай». Я не знал, что еще сказать, просто дал ей соверен и ушел. Теперь скажите мне, как вы думаете, что все это значило? Верите ли вы, что та женщина не солгала мне?