Тайны реального следствия. Записки следователя прокуратуры по особо важным делам - Елена Топильская

Ее труп нашли дома, в огромной квартире возле Казанского собора, украшенной дорогами предметами антиквариата. Руки и ноги пожилой женщины были связаны хитроумным узлом за спиной, имелась черепно-мозговая травма, обстановка свидетельствовала о нешуточной борьбе, в стороне от тела оперативники нашли даже выпавшую изо рта потерпевшей вставную челюсть…

Однако на первый взгляд разбойным нападением не пахло. Во-первых, все картины висели на стенах, антикварные вазы украшали комнаты, шкафы ломились от дорогих шуб, даже бриллианты были на месте. Во-вторых, следов взлома квартирных запоров эксперты не обнаружили. Замок на входной двери, правда, был слегка поврежден, но не снаружи, а изнутри; около двери набросаны сгоревшие спички.

Создавалось впечатление, что преступник вошел в квартиру без проблем, а вот выйти после убийства уже не смог так просто, ковырялся в замке и, только чуть погнув его детали, сумел отпереть дверь. И, в-третьих, на кухне обнаружились два бокала с остатками алкоголя и пустая бутылка из-под дорогого шампанского. Вряд ли хозяйка чокалась шампанским с вломившимся грабителем…

Еще меньше следователям импонировала версия о сексуальном мотиве убийства; хоть потерпевшая и была холеной, хорошо одевавшейся дамой, но смущал ее возраст. И к тому же следов сексуального насилия при исследовании трупа не нашли.

Поэтому мотивы убийства следователи стали искать в других направлениях. Выяснилось, что дама уже давно судилась из-за квартиры с неким отставным генералом, перспективы у ответчика были неважные. Очередное судебное заседание по гражданскому делу было назначено… аккурат на первое апреля, то есть истица очень «своевременно» скончалась за несколько дней до решающего суда. Так что генерал уже мог считать себя хозяином шикарной жилплощади с видом на Казанский собор.

Оперативники вцепились в генерала и отработали его по полной программе, но тот оказался «чище снега альпийских вершин». Пришлось вернуться к версии о разбойном нападении с целью завладения ценностями.

Племянница покойной, осмотрев вместе со следователем квартиру, наконец определила, что отсутствуют два канделябра эпохи Александра II. Правда, неизвестно было, пропали они в результате разбойного нападения, или, может быть, были проданы владелицей, или отданы на реставрацию… Но в любом случае приходилось считаться с этой пропажей. Удивляло только то, что преступник или преступники не тронули прочие ценности, стоимости немалой, на которые давно уже облизывались не только питерские, но и московские коллекционеры. Вывод напрашивался только один: если канделябры унесли грабители, значит, это было целенаправленное исполнение заказа.

Но для того чтобы объявить розыск предмета антиквариата, нужно подробное описание этого предмета, а еще лучше — изображение его или аналогичной вещи. И следователь стал скрупулезно изучать архив потерпевшей — вдруг найдется какое-то изображение пропавших канделябров. Часами он разбирал рисунки художницы и любительские снимки, которых за долгую жизнь хозяйки накопилось немало. И нашел: была фотография, запечатлевшая художницу дома возле потрясающе красивого камина, а на заднем плане отчетливо был виден попавший в кадр канделябр.

Фотографию, а вернее этот самый задний план, увеличили, размножили и стали искать — а вдруг эта вещь всплывет где-то на антикварном рынке. Прошло немало времени, пока в поле зрения следствия не попал известный питерский торговец антиквариатом, но с московскими корнями, держатель салона в центре города. Похоже было, что через его руки прошел какой-то канделябр как раз вскоре после убийства художницы. Но как ни обкладывали его оперативники, хозяин салона стоял насмерть; единственная информация, которую от него удалось получить, заключалась в том, что канделябр был и очень быстро «ушел» в Москву, он даже лично его туда отвез, а в столице следы произведения искусства потерялись. «Во всяком случае, — сказал он оперативникам, — даже если вы и узнаете, где шандалы, вы их никогда оттуда не получите», — и стал намекать на Кремль, Белый Дом и даже на руководство РАО ЕЭС.

Дело об убийстве, сопряженном с разбойным нападением, было приостановлено, но операм оно покоя не давало.

Прошел год. И вот, накануне следующего Дня театра, они привели в прокуратуру гражданина средних лет, со следами интеллекта на потрепанном жизнью лице. Гражданин одет был в рубище, носил толстовскую бороду, источал омерзительный запах и поведал, что некогда был известным художником, но не выдержал конкурентной борьбы и ушел из мира чистогана в бомжацкие подвалы. Покойной даме был в свое время представлен — все-таки одной музе служили.

Гражданин охотно пошел на контакт со следователем и дал себя допросить. В ходе многочасового разговора он, постоянно отвлекаясь на проблемы современных живописных школ и свободно оперируя именами Коро, Тулуз-Лотрека и Пюви де Шаванна, упомянул про другую даму, одного возраста с потерпевшей, можно сказать — ее однокашницу. Похоже было, что в молодости дамы влюблялись в одних и тех же молодых людей, и художница была удачливее своей соперницы, потому что соперница до преклонных лет не могла успокоиться и плевалась ядом при упоминании фамилии потерпевшей. Была между ними еще какая-то история с профессиональным уклоном: не то потерпевшая присвоила творения соперницы, не то перехватила у той выгодный заказ из крупного театра…

Потом в устах свидетеля прозвучало слово «шандалы». Были какие-то антикварные подсвечники, которые потерпевшая никак не хотела продавать, а желающие ими завладеть не хотели успокаиваться. Больше всех, кстати, хотела заполучить эти шандалы мадам Алексеева — та самая соперница. Но чем дело кончилось, гражданин говорить упорно не хотел.

Каким-то шестым чувством ощутив, что этот новоявленный схимник — не просто свидетель по делу, следователь отказался отпускать его. Я согласилась с задержанием гражданина, и он поехал в камеру, не слишком о том переживая. «В конце концов, — сказал он на прощание, — там тепло, сухо и кормежка регулярная». Оперативники сдали его в изолятор временного содержания и отправились устанавливать все про мадам Алексееву.

Выяснилось, что Алексеева действительно была знакома с потерпевшей с юности; кто кого обидел, история теперь уже умалчивает, но то, что между ними существовала ненависть, достойная Монтекки и Капулетти, подтверждали абсолютно все.

Алексеева была не столь хороша собой, как ее соперница, не столь богата и не столь удачлива, ей приходилось крутиться в антикварном бизнесе, и там ее характеризовали как матерую акулу, не обремененную даже мало-мальскими принципами. Товар свой она собирала в самых маргинальных местах, не брезгуя клиентами ломбардов и помощью персонажей «со дна». Накануне Дня театра она подобрала I каком-то притоне нашего свидетеля, притащила его к себе домой, обогрела и накормила. (В изложении дальнейших событий они, правда, разошлись: мадам ссылалась на то, что искала прислугу «за все», этакого дворника Герасима, без претензий, который спал бы на коврике у двери и исполнял ее задания за тарелку каши. А вот месье искренне полагал, что вызвал у дамы светлое чувство, и даже намекал на некие неплатонические отношения…)

В принципе расклад нам был уже более-менее ясен. Заказчицей преступления, скорее всего, выступала Алексеева. Пользуясь знанием привычек художницы, она как-то внедрила к ней опустившегося художника, тот убил старушку и упер канделябры. Через два дня нахождения в изоляторе художник запросился к следователю и стал рассказывать не умолкая.

Действительно, через каких-то своих дальних знакомых Алексеева вывела на художницу своего подельника, причесав его и приодев, и представляла посланцем из провинции с какой-то посылочкой. Художница впустила мужчину в назначенное время, тот пришел с бутылкой шампанского, был галантен и блистал красноречием, а после нескольких бокалов набросился на старую леди и стал связывать ее приготовленной веревкой. А поскольку бойкая дама сопротивлялась, как молодая, пришлось тюкнуть ее по темечку. Когда хозяйка затихла, он аккуратно упаковал нужные шандалы, не тронув никаких больше ценностей, и попытался выйти из квартиры, но не справился с замком. Боясь зажигать в прихожей свет, он потратил коробок спичек, ковыряясь в замке, наконец, сумел открыть его и еле унес ноги. Канделябры он принес даме своего сердца и более их не видел.

Фигурант наш изъявил желание даже показать, как все было, на месте преступления. Я проводила с ним следственный эксперимент и, слушая, как спокойно и обстоятельно излагает он свою версию происшедшего, впервые подумала, что у господина не все в порядке с головой.

Но, как бы там ни было, данных у нас уже хватало на задержание заказчицы. Когда ее привезли в РУВД, на нее бегал смотреть весь оперативный состав. Оплывшая, с визгливым голосом, с волосами, выкрашенными стрептоцидом, как у героини Раневской, причем сквозь негустую прическу явственно просвечивал розовый младенческий череп, она своими манерами производила впечатление прямо титулованной особы. Спустя считанные минуты собеседник подпадал под ее ядовитое обаяние.