Пир во время чумы - Николай Леонов

— А ты случаем не коммуняка?

— Я, как и они, случаем вор. Только они чужими руками воруют, а я хочу своими, — ответил Николай.

— Ты хочешь в сильную группировку, — уверенно сказал Мефодий.

— Нет, я желаю создать собственную группировку, и чтобы каждого человека я знал, отвечал за него, а он за меня под пули пошел, — убежденно проговорил Николай.

— Я историю плохо знаю, но в двадцатых годах вроде бы существовали Щорс, Котовский, Чапаев, — сказал Мефодий.

— Мне политика и такой размах ни к чему, те времена канули в Лету, хочу мобильную организованную группу бандитов, людей современных, образованных, по возможности честных. — Понимая, что хочет чего-то недостижимого, Николай улыбнулся.

— Человека расстрелять в упор можешь? — прищурился Мефодий.

— За дело смогу, — ответил Николай.

— А дело, не дело, единолично решать будешь?

— Единолично.

— Смешно, но чего бы мне на старости лет и не попробовать? Двух подходящих пацанов сегодня могу дать. Я у тебя буду вроде комиссара. Но вопрос с ворами и с ментами. Я тебе советую по свежим людям. Ты со мной советуешься по переделу территории. Ежели мы не срабатываемся — расходимся мирно, без стрельбы в спину.

Почти через три года у Николая Тишина были уже более тридцати стволов и непререкаемый авторитет в Котуни. Параллельно существовала и группировка Кастро, имевшего более пятидесяти стволов. Но благодаря признанному вору в законе Сапсану, его умению вести переговоры со всеми — с ворами, авторитетами ментами, — войн между группировками практически не было, отдельные стычки гасились в зародыше. И личный авторитет Николая Тишина был выше губернаторского, начальников МВД и ФСБ, даже соседа Кастро и сравним мог быть только с авторитетом Льва Ильича Бунича. И лишь у несчастных жителей растоптанного города не было ни авторитета, ни защиты от бандитов.

Николай купил дом, машину (и не одну, а две), костюмы он не шил у модных портных, выбирал в хороших магазинах, но так как имел отличную фигуру, то одет был всегда элегантно. Последние два года он почти не носил оружия и не всегда пользовался охраной.

А однажды произошел случай, который почти увенчал Николая короной. С тремя друзьями он обедал в ресторане “Фиалка”, когда туда ворвались пятеро вооруженных автоматами ребят. Один из них крикнул:

— Где здесь Акула? Николай... мать его... Тишин?

Зал притих, бандит полоснул из автомата по стене, обедавшие пригнулись от осыпавшейся на их головы штукатурки.

У Николая резко заболел живот, к горлу подступила тошнота. Толком не соображая, что делает, поправил галстук, застегнул жилетку, машинально взял висевший на спинке стула пиджак, поднялся и вышел на танцевальный круг.

— Я здесь. Кто меня ищет? — Николай, проглотив тугой комок, говорил спокойно.

— А, сука! Болтают, ты верх в городе взял! Хочу взглянуть!

— Смотри. — Николай развел руки, стараясь, чтобы они не дрожали.

— Актер, мать твою! Сейчас увидим, какое у тебя нутро!

— Во-первых, возьми пистолет, мудак! — бросил Николай. Ему опять стало плохо, он почти ничего не видел, но неизвестная сила толкала его вперед. — Стреляя в меня из автомата, ты, пидор, убьешь и покалечишь массу невинных людей. — Он говорил, неторопливо надвигаясь на бандита, и увидел, что крикун побледнел, а его дружки растерялись.

Николай уперся грудью в автомат, схватил его за ствол, очередь ушла в потолок, а Николай нанес молниеносный удар ногой по локтю парня и завладел оружием. Не дав никому опомниться, он швырнул автомат друзьям взбесившегося наркомана.

— Тихо! Во-вторых, передайте Кастро: я никогда не поверю, что он может послать пятерых вооруженных людей на одного безоружного. Пусть он мне позвонит, телефон известен. А теперь заберите героя и отправляйтесь спать. Концерт окончен.

И так же неторопливо вернулся на свое место. Когда вооруженные парни вышли, публика зааплодировала, сначала нерешительно, затем хлопки переросли в овацию.

Кто-то из друзей налил Николаю водки, он выпил и прошептал:

— Уведите меня, весело уведите.

Парни не понимали, что творится с главарем, но послушно подхватили его под руки и быстро прошли к выходу. Один из парней даже махнул рукой публике на прощание.

— Бандит, — сказал кто-то. — Но мужества ему не занимать.

Как он оказался дома и как Настя раздела его, Николай не помнил. Проснулся он через одиннадцать часов. В гостях был Мефодий, который сидел в гостиной, пил чай. Он-то отлично понял, что произошло, и, когда Николай сел за стол, равнодушно спросил:

— Хочешь героем умереть, чтобы песни о тебе слагали?

Николай взглянул на него бессмысленными глазами. Мефодий налил стакан самогона, пододвинул хозяину, сказал:

— Пей, сопляк. Однако дух в тебе имеется. Я таких знавал, все умирали молодыми. Я сегодня переговорю с Кастро и загляну к Буничу, если пустит. — Он подумал, потряс головой и решение изменил: — Нет, к Льву Ильичу ходить не стоит, может не принять. Ты оклемаешься, герой, сам позвонишь, извинишься. Там в ресторане за одним столиком его люди сидели. Уж коли так попал, требовалось поклониться, автоматчиков едреных этих к столу пригласить, замять стычку, затереть. А ты, словно петух, грудью пошел. Хоть и остался жив, а врага приобрел смертельного, он момент угадает и в спину тебе из “калаша” полоснет. А люди скажут: одним бандитом меньше стало. Смотри, по ящику Думу показывают, я вроде твоего братана видел...

Николай глянул равнодушно, выпил самогона, поглядел на унылое собрание, сказал:

— Сеньке в самый раз, сидят чинно, рядами, и от скуки мухи дохнут.

Камера скользнула по рядам депутатов. Выделил одного, который тянул руку.

— Он! Сенька! Точно он! — воскликнул Николай. — Это Дума? Как он туда пролез, говнюк?

Мефодий поднял тяжелый глаз на Николая и неспешно сказал:

— Говнюк в Думе заседает, а орел под стволом летает. Ему почет и уважение, а тебе собачья смерть уготована.

— Да он у меня из рук ел. Сапсан, он же из бумаги сделан, говном склеен! — возмутился Николай.

— Верю. Однако он там, а ты здесь.

— Да я его в любой момент...

— Замолкни, Акула, — перебил Мефодий. — Убить почти каждого можно, только за твоей спиной дружки стоят до тех пор, пока ты удачлив, а споткнешься — враз продадут. Я не продам. — Он налил себе самогона в чашку. — Настасья не продаст: коли баба любит, она помрет, не продаст. За твоим брательником менты, эфэсбэшники, личная охрана, государство, а ты, родненький, считай, вне закона.

— Ты зачем пришел? — Николай вскочил, уронил стул. — По-твоему, он человеком родился, а я зеком клейменым? Нас одна женщина на свет произвела, из одной утробы вышли!

— Дружок, ты стул-то подыми и самогончика еще выпей. Я пришел тебе сказать, что тебе летать не дано. Ходить тебе всю жизнь по земле, осторожно ходить. А о брательнике забудь. Это плевать, кто в жизни в рост шел, кто по дерьму полз, важно, кто где в конце концов оказался. Ты должен себя правильно осознать, усвоить: ты брательнику не ровня. Тебе голову рубить будут, он того и не заметит. А геройствовать кончай, иначе я от тебя отойду. А ты без меня месяца не продержишься. Все осознал? — Старый вор перевернул свою чашку донышком вверх, прихлопнул ладонью и вышел.

Напился тогда Николай серьезно, потом Настя его в бане парила, и еще день после этого только чай пил.

Не первый год Семен Николаевич Тишин заседал в Думе, был не хуже других, прошел по одномандатному округу и фактически никому не подчинялся. В тех вопросах, которые обсуждались в Думе, далеко не всегда голосовал, как большинство, но старался ни с кем не ссориться. Коммунистов активно не любил, ярых либералов активно побаивался. Выступал он редко и по вопросам, которые не вызывали ни у кого сомнения, зато говорил красиво, увлеченно. Формально он принадлежал к партии власти, хотя Семен нутром чувствовал, что премьерствовать газпромовцу недолго осталось.

Неожиданно для себя Семен Тишин получил предложение перейти в правительство и занять пост не более и не менее как министра культуры. Образование в общем-то гуманитарное, манеры и знание этикета при нем, речь грамотная. Остальное — дело наживное.

В тот период, когда глава правительства уже дал согласие на кандидатуру Тишина, но Президент то ли болел, то ли что-то в этом роде, и бумаги скапливались у его помощников без движения, в кабинет и.о. министра вошел тихий человек, вежливо поздоровался и сказал, что хотел бы поговорить с прогрессивным многообещающим депутатом.

Тишин ранее не видел кагэбэшников ни настоящих, ни переименованных, но, когда этот человек, продолжая улыбаться, занял кресло для гостей, а ведь секретарша о нем даже не доложила, Семен Николаевич понял, кто к нему пришел.

Гость, все так же приветливо улыбаясь, протянул через стол визитку, справился о здоровье.

Тишин поблагодарил, прочитал в визитке то, что и ожидал: “...ФСБ... зав. сектором по связям с общественностью и прессой Кондрашев Валентин Петрович”.