Утерянный рай - Александр Лапин

Подскочила, прилегла в тени у ног. Вытягивая острую мордочку с высунувшимся между белыми клыками языком, залаяла.

– Успокойся, успокойся! Тихо, Джуля, – Андрей потрепал собаку по жесткой шерсти. – Идет Шурка. Идет твой хозяин.

Он не ошибся. Через несколько минут показался сам Дубравин. Распаренный быстрой ходьбой под гору, в распахнутой штормовке и завязанной на пупе рубашке, он шагал легко, иногда съезжая при крутых спусках по песку и камням на каблуках.

Собака бросилась ему навстречу, радостно запрыгала, норовя лизнуть в лицо. Дубравин, стройный, широкоплечий, весь налитый стремительной упорной силой, отталкивал пса, приговаривал: «Кыш отсюда!», а сам победно поднимал, показывал Андрею подмокший снизу рюкзачок.

– Вот, наколол льда от самого истока Гульбы.

Потом они присели перекусить. Пожевали колбасы с хлебом.

Дубравин ел жадно, то и дело оглядывая глубоко посаженными блестящими глазами величественную панораму уходящих к горизонту зеленых вершин. Франк жевал вяло. Чувствовалось, его что-то гнетет. Наконец он глубоко вздохнул и начал говорить:

– Вот ты у нас как бы идеолог. Опыт у тебя общения поболе моего. Растолкуй мне, что делать в такой ситуации…

– В какой?

– А вот в какой. Тут, понимаешь, такое дело. Тянет меня к ней.

– К кому «к ней»? Ты говори яснее. Что темнишь? Тянет, не тянет.

– К Галинке…

– К какой Галинке?

Дубравин сразу и не сообразил, что речь идет о Галине Озеровой. И поэтому подготовился отвечать на все заданные ему вопросы по принципу «чужую беду руками разведу». Но когда понял, что речь пойдет о человеке, который ему далеко не безразличен, осекся.

– К Озеровой!

– Ах, к Озеровой! – Шурке совсем не нравилась роль поверенного чужих тайн. С другой стороны, в нем боролись мальчишеское любопытство и дружеское чувство к Андрею. Он ведь не виноват в том, что произошло. Да и откуда он знает, что творится у Шурки в душе? Для него Дубравин – лучший друг, счастливый возлюбленный самой красивой, энергичной девчонки в классе. Вот пусть и поделится опытом.

– И давно это у тебя? – наконец после минутного молчания спросил Шурка.

– Да всегда это у меня было. Еще с первого класса она мне нравилась. С тех пор как сидели вместе за одной партой.

– Ого!

– Что мне теперь делать? Тянет меня к ней. А вот как подойти, не знаю. Тебе хорошо. У вас с Людой все на мази. Весь класс знает…

При этих словах лицо Дубравина, и без этого по мере продвижения разговора становившееся чернее тучи, вообще сделалось грозовым. «Да, весело, нечего сказать, – подумал он. – Но Андрей ждет какого-нибудь совета от меня. Что же ему сказать? Оставь ее. Не питай иллюзий. Или: я сам люблю ее. Да что ж это за рабство такое, что и дня я без нее прожить не могу! А в общем, мое дело – безнадега. Куда уж мне теперь. Весь класс знает».

Шурка глянул в грустные бесхитростные Андреевы глаза, и что-то в душе его дрогнуло, надломилось. «А почему, собственно, не помочь другу хоть советом? В конце концов, ради друга… А потом, это какое-то рабство. Почему я, свободный человек, вольная птица, с тех пор так завишу от нее? Так привязан к ней? Глядишь, и поможет мне развязать этот узелок».

– Что тебе делать? – вслух сказал он. – Да я думаю, для начала пригласи ее с кем-нибудь в кино. Ты с другом. Она с подружкой. Найдите какой-нибудь общий разговор. А там пойдет все само собой.

– Давай я ее с Людмилой приглашу. И с тобой. На «Фантомаса»! Вчетвером пойдем…

«Этого мне только не хватало! – ужаснулся такой перспективе Дубравин. – Наблюдать за вашими амурами».

– Да ты знаешь, у нас с Крыловой уже другая стадия отношений. Вряд ли мы вам чем-нибудь поможем. Возьми Толяна хоть с Танькой Жариковой. Они тебе нужны будут только для прикрытия.

«Господи, надо кончать этот разговор, а то я сейчас заору»!

– Слушай, Андрей, нам пора топать вниз. А то наши проснутся и обыщутся, куда мы пропали. То-то будет шума.

– Ну, пойдем!

Двинулись в обратный путь.

Впереди – уши и хвост торчком – бежал Джуля.

Иногда он пускался то за коричневым панцирным жуком, прогудевшим перед собачьим носом, то за севшей голубым бантиком на зеленую траву бабочкой. Следом топал Дубравин. Последним шел Андрей и постоянно заводил один и тот же разговор.

Солнце нагревало камни, припекало спины, затылки. Тропа тянулась вблизи речушки. Она то заворачивала, огибая, словно выросшие из земли, многотонные валуны, то срывалась с гранитных уступов водопадами и разбивалась в радужную пыль.

Дубравин односложно отвечал на вопросы друга, а сам одновременно ворочал тяжелые, как окружающие его камни, мысли. В его представлении Галинка Озерова была существом неземного происхождения. Чудом природы. Честно говоря, он и сам не знал, как к ней вообще можно было бы подступиться. И чувствовал себя перед нею уличным сопливым мальчишкой, который задумал ухаживать за королевой.

Так и шли они вдвоем вдоль русла, а оно бесконечно петляло впереди, пока не терялось в прозрачной туманной дымке далеко на равнине. Цветочные джунгли доходили им до пояса. Зыбкие, как волны, травы оказывались плотными, стоило сделать в них пару шагов.

Природа не жалела здесь красок. Пламенели калерии, молочные колокольчики собирали рои гудящих шмелей, зеленым ковром стелился рододендрон. Тонкие запахи сменяли один другой.

Здесь шагали молча. Только когда выбрались на верхнюю границу леса, Андрей, отвечая каким-то своим мыслям, произнес вслух:

– И что мне делать, ума не приложу…

А Дубравин подумал: «А уж что мне делать?! Мое-то положение хуже губернаторского… Эхма, тру-ля-ля…»

XX

Лагерь еще спит. Все умаялись вчера, собирая плот, и ныне, несмотря на то что струящийся сумрак леса постепенно развеивается, а на горизонте уже проявились горы, никто еще не вылезает из мешков.

Как сраженный на поле битвы богатырь, лежит, раскинув руки, Толик Казаков. Даже в спальном мешке ухитрилась положить ладони под щеку Галинка. То и дело вздрагивает во сне Вовуля Озеров. В палатках, где спряталась остальная команда, тоже тишина.

– Пойдем искупаемся, – предлагает Шурка Андрею. – Пока все спят.

– Не-е-а, я попробую еще подремать, – залезая к себе в палатку, шепотом отвечает тот.

– Ну, как хочешь, а я пойду!

Он наклонился к своему рюкзаку, чтобы взять плавки, и вдруг снова увидел… ее. Как тогда его поразили ее глаза, так сейчас он с волнением близко-близко рассматривал ресницы спящей Галинки, округлую раковину уха, нежный завиток волос, чуть припухшие губы, чувствовал ровное, чистое дыхание. Вспомнил, как она позавчера чмокнула в нос маленького смешного щенка, и улыбнулся.

Рядом заговорил во сне, перевернулся Толик. Дубравин испуганно отпрянул, пошел к пепельно-серому пятну потухшего костра.

«Надо чайник обмазать глиной, чтоб меньше закоптился. Народ проснется, чаю вскипятим».

И, оставляя взлохмаченный травный след, сбивая босыми ногами прозрачные капли росы, пошел к озеру. Там стоял на светло-прозрачной глади привязанный к дереву плот. Вчера они его собрали. Местный егерь помог найти сухую лесину в основание. С помощью лошадиных и собственных мускулов стащили ее к воде. К лесине прикрепили поперечины из тонкого сухостоя. К этому скелету увязали четырнадцать ЗиЛовских камер. Туго-туго накачали их насосами.

Сверху настелили брезентовую палубу. На корме положили длинные шесты для управления.

Шурка взял с плота зеленый чайник, аккуратно обмазал его желтой глиной, набрал воды. После этого постоял в нерешительности на берегу, поежился, представляя холодную воду, и все-таки решил искупаться.

Ощущение полной растерянности и безнадежности владело им в эти минуты. Признание Андрея полностью разрушило те воздушные замки и мечты, что бессонными ночами строил он. Рано или поздно развяжется узел. И если Галка заметила и поняла, как он смотрит на нее, то тогда… У него дыхание останавливалось, едва он представлял себе, что тогда… В этом случае будущее виделось ему как вечное счастье. Одна радость, и ничего больше. Теперь же. «Разве может он, всегда бывший душой компании, перейти дорогу своему другу? Никогда».

И ему остается только желать им счастья. Зажать сердце в кулак и молчать, опуская глаза при встрече с нею.

Еще вчера он присмотрел хорошее местечко. Громадный пятнисто-серый от лишайников и мха валун торчал из глубины недалеко от берега.

Дубравин сбросил мешковато-плотные, смоченные снизу росой и оттого задубевшие брюки, рубашку и, краснокожий, могучий, остался в одних темно-синих плавках.

От озера пахнуло глубинной прохладой. Он поежился, побежал к камню. На ходу поднял плотную белую гальку, вспомнил примету: перевезет дедка бабку на тот берег – быть чему-то хорошему. Сбудутся желания.

Метнул. Галька, булькнув, сразу пошла ко дну. Но у Шурки был упрямый характер. «Ах так, ну-ка еще раз, будет», – решил он и, схватив другой камешек, швырнул.