Жизнь после смерти - Александр Белов

В ответ тот предложил Шмидту хорошенько подумать и напрячь память. В собственных, мол, интересах. После этого следователь сунул посетителю бумажку и предложил расписаться.

– Что это значит? – удивленно поинтересовался Шмидт.

– Подписка о невыезде, – казенным голосом пояснил Николаев.

– Слушайте, я хоть и не адвокат, но кое-что в юридических вопросах понимаю. Подписка – мера пресечения. Какой может быть свидетель с мерой пресечения?

В это время дверь в кабинет следователя открылась, и на пороге показался солидный, мед-ведеподобный человек в темно-синем мундире. Он чем-то неуловимо напоминал генерального прокурора. Да он и был прокурором. Фамилия его была – Мазурин. Шмидт знал его: тот уже пытался когда-то привлечь его к ответственности по делу расстреле в метро немецкого бизнесмена, естественно, с нулевым результатом.

Мазурин остановился в дверях, внимательно изучая Шмидта, как энтомолог редкого жука.

Следователь Николаев вскочил, вытянулся в струну, как солдат в присутствии генерала.

– Здравствуйте, Петр Прокофьевич! – не сказал, доложил он.

– Не вставай, не надо, – помахал рукой прокурор. – Есть проблемы?

– Так точно! – снова крикнул следователь, словно и не слышал пожеланий начальника. – Вот гражданин интересуется, можно ли у свидетеля отбирать подписку о невыезде. Юридический казус, так сказать.

Прокурор подошел к столу, фальшиво улыбнулся и сказал:

– Никакого казуса. Возьми и перепиши бумаги, пусть идет по делу обвиняемым. Как говорится, был бы человек, а дело найдется… Там ведь обвиняемого пока нет? Теперь будет. Меру пресечения избери… ну, скажем, арест. Иначе нас не поймут наверху. Вот так. Действуй! – Он выразительно посмотрел на Шмидта и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Торжествующий Николаев с иронией сказал несколько обескураженному таким поворотом дела Шмидту:

– У вас еще будут вопросы юридического плана или все ясно?

Шмидт уже сообразил, что Мазурин не случайно появился в нужном месте в нужный момент. Но, кажется, сигнал к охоте на него пока еще не прозвучал, и травля только планируется? Скорее всего, это обычный прокурорский наезд, превентивный, ничем не подкрепленный. Поэтому он решил уточнить:

– Но меня еще не арестовали? Следователь едва заметно, уголками рта, улыбнулся.

– А вы ждете, чтобы вас арестовали? Подпишите здесь, – он показал длинным тонким пальцем место, где следовало поставить подпись, – и можете идти. Пока… – добавил он многозначительно. – На допросы прошу являться в указанный на повестке срок, без опозданий. В противном случае все, что сказал Петр Прокофьевич, станет для вас печальной реальностью.

Шмидт выругался про себя и вышел из кабинета. Проклятая бумажка служила напоминанием о том, что с ним не шутят и что в любой момент могут сделать козлом отпущения в истории с убийством Каверина.

А обиднее всего было, что лучшее доказательство своей непричастности к этому делу он уничтожил чуть ли не собственными руками. Ведь это он приказал убить Белова, который один только и мог доказать невиновность Шмидта. Судьба!

Дождавшись, пока Шмидт покинет его кабинет, следователь – важняк Николаев достал из портмоне визитку, взял телефонную трубку и набрал указанный в карточке номер. Судя по голосу, трубку сняла молодая женщина.

– Дайте мне, пожалуйста, полковника Введенского, – попросил следователь. И услышав в трубке знакомый голос, расплылся в улыбке. – Игорь Леонидович? Это вас Николаев из Покровской межрайонной прокуратуры беспокоит. Был у меня ваш подопечный… Да, поговорили, именно в том ключе, как вы хотели. Думаю, Шмидт все понял. – Он выслушал слова благодарности и попрощался.

Положив трубку, Николаев задумался. История-то с душком! ФСБ явно затеяло большую провокацию. И какое место в ней отводилось Шмидту? Объекта разработки или промежуточного звена? Нет, за ним явно стояла более крупная фигура. Возможно, это был его бывший шеф – депутат Белов? Но ведь он, кажется, погиб? Если погиб!

А возможно, это Зорин. По данным прокуратуры, он был связан с обоими, и с Кавериным, и с Беловым. Этот политический долгожитель пребывал в добром здравии, но ведь никто не вечен! Кто-то из древних сравнивал бывших политиков с выброшенными на берег остовами разбитых судов. Может, пришло время, и кто-то из власть имущих дал команду его торпедировать? У нас ведь солнце встает, светит и греет, пока "дает добро" Гарант Конституции!

Утром после стычки с Бакеном в бытовке Лены появился Доктор Ватсон. В очередной раз осмотрев Сашу, он отметил разительную перемену к лучшему. Если только не считать разбитых в кровь костяшек пальцев! Бледные губы его порозовели, кожа стала упругой, а дыхание чистым и глубоким. До сегодняшнего дня Белов не мог вздохнуть полной грудью…

Это исцеление буквально привело Доктора в состояние эйфории. Присев на койку рядом с пациентом и с радостной улыбкой потирая руки, он воскликнул:

– Что, брат, сам на себя разозлился? Бодался теленок с Бакеном? То-то, давно бы так! Знаешь, что Маркс сказал? Счастье – в борьбе! В драке, то есть. С собой и миром! Да-с, молодой человек! Жизнь прекрасна и удивительна. И главное вовсе не в том, чтобы прожить ее так, чтобы не было стыдно за бесцельно прожитые годы, а в том, чтобы прожить как можно дольше, и болеть при этом как можно меньше! Сие обязанность каждого порядочного человека перед обществом! Прошу запомнить, это я как доктор говорю!

Его просто распирала энергия. Он, не прощаясь, выскочил из бытовки и бодрым шагом направился в сторону свалки, напевая что-то легкомысленное. Его радужное настроение удивило Белова.

– Слушай, а Док случайно не ширяется? – спросил он Лену.

– А ты только сейчас заметил? – усмехнулась она. – У нашего доктора не руки – чистое золото. Если бы не наркота, он бы сейчас академиком был. Рассказать, как он тут очутился?

Белов кивнул:

– Конечно…

Когда-то Доктор – Станислав Маркович Вонсовский – работал хирургом в одной из московских больниц. Грошового жалования не хватало даже на сигареты. Супруга его относилась к тому разряду женщин, которые вместо того, чтобы поддержать непутевого мужа, пилят его, не переставая. Сравнивала его непрестанно с денежными мужиками из числа общих знакомых, которые якобы тащили в дом все, что к полу не прибито, строили дачи, квартиры, покупали женам шубы и хрустальную посуду. Деньги были любимой темой ее разговоров…

Вот только таланта к накопительству Стае был лишен начисто. Когда стало невмоготу терпеть издевательства жены, он плюнул на все и пошел в военкомат с просьбой направить его в Афганистан полевым хирургом. Его бросили в самое пекло. Операции пришлось делать и в палатках, и в поле, и в горах под шквальным огнем…

В этих примитивных условиях он был вынужден не столько кроить и латать распоротые осколками и пробитые пулями тела, сколько ампутировать конечности. Не одну сотню солдат он сделал инвалидами! То есть, конечно не он, а духи, но все эти искалеченные ребята, по сути – подростки – прошли через его руки и остались в его памяти!

В условиях нечеловеческого напряжения Стае подсел сначала на алкоголь, а потом и на морфин, чем дальше, тем больше. Оказалось, что доктор не одинок в своей привязанности к наркотику, еще несколько офицеров повадились к нему, и по доброте душевной он стал помогать "товарищам по несчастью".

Кстати, один из них и назвал его впервые Доктором Ватсоном. Книга Артура Конана Дойла, кажется, это был "Этюд в багровых тонах", ходила по рукам. Как раз в ней-то раненный военный врач Ватсон возвращается из Афганистана в Англию и знакомится с Шерлоком Холмсом. Кличка пристала, а через некоторое время весь медсанбат иначе его и не называл.

Вскоре начальник медицинской части заметил пропажу крупной партии морфина. Он поднял шум, вычислил доктора и подал рапорт по инстанциям.

Скандал удалось замять, однако из армии доктора выгнали. Какое-то время он работал на "скорой". Здесь он продолжал употреблять наркотики, но категорически отказывался участвовать в их распространении.

Напарник, который толкал его на это, побоялся, что слишком принципиальный коллега сообщит о его бизнесе куда следует. При первом удобном случае он подложил ему наркоту и сдал своим прикормленным ментам.

Срок доктору дали небольшой – только за хранение и употребление. Но отбыв его, он оказался никому не нужен. Московскую прописку он потерял, жена давно вышла замуж, дочка смотрела на родного отца с брезгливым презрением…

Оставшись без работы, Стае опустился, пошел бомжевать и вскоре почувствовал вкус к вольной, не обремененной обязанностями жизни.

Так он очутился на свалке. Куда ему было деваться? Зато здесь ему выделили отдельную бытовку, в которой он жил, принимал пациентов и варил свою ширку. И был, похоже, доволен таким положением дел…

"Что Господь ни делает, все к лучшему…" – подумал Белов, когда Лена закончила свой рассказ. Не окажись здесь такого квалифицированного врача-профессионала, быть бы ему покойником.