Самые невероятные случаи - Николай Непомнящий

Через несколько часов они приземлились в Манаусе, где оперную звезду уже ждало такси. Его отвезли в отель: жалкое здание, совсем не такое, как те роскошные отели, в которых он останавливался раньше. Да, это не Рио-деЖанейро!

Джузеппе Лаццо прогулялся по улицам зловещего города. И мало-помалу начал тревожиться. Здесь все так печально, так мертво — просто город призраков! У него появилось нехорошее чувство, и его тревога переросла в страх. Всего несколько часов он находится вдали от привычной цивилизации, где-то на краю света, и уже ощущает себя покинутым, одиноким. Он никого здесь не знает, никто нс может прийти ему на помощь, если… да, что если?

Он решительно направился к оперному театру — и осмотр не прибавил ему уверенности. Это было помпезное здание колониальных времен, то есть было когда-то. Сейчас оно не более чем руины. Десять, может быть, двадцать лет за ним никто не ухаживал. В Манаусе больше нет оперы!

Джузеппе попытался успокоить себя, говоря, что, вероятно, сегодняшний концерт пройдет в каком-то другом месте. Он купил газету и нервно пролистал ее насквозь — хотя он не понимал ни слова по-португальски, но по крайней мере был способен прочитать свое имя! Везде, куда бы он ни приезжал раньше, о его концертах сообщали в газетах! Но здесь — с первой до последней страницы — ничего. Ни одной строчки. Ни даже заметочки. Что это все означает? Что от него хотят в этом Манаусе?

В отеле его ждала еще одна неожиданность: импресарио, наконец, появился. И он казался еще более робким, чем во время своего первого визита в Рио. Джузеппе Лаццо бросился к нему и схватил за ворот рубашки:

— Слушайте, вы! Я только что видел оперу… это руины… настоящие руины!

— Пойдемте в вашу комнату, господин Лаццо. Я должен вам кое-что сказать.

Разозленный Лаццо последовал за ним. Что е.ще такое? В комнате Паоло де Симан сел напротив него, неуверенно поглядел на него и объяснил своим кукольным голоском:

— Вы правы. В Рио я сказал вам нс всю правду. Ваши концерты будут проходить не в опере… и… вообще-то речь идет не о шести концертах, как я вам говорил, а только об одном!

— Об одном концерте? Двадцать тысяч долларов за один концерт?! Это невозможно! Ну-ка признавайтесь! Что здесь происходит? Что вы хотите от меня за двадцать тысяч долларов? Я требую объяснений!

— Господин Лаццо, пожалуйста, успокойтесь. Вы должны только петь! Петь, и ничего больше! Вот, посмотрите, я принес список арий, которые мы бы хотели от вас услышать. Они все из вашего репертуара.

Знаменитый бас «Метрополитен-Опера» онемел. Ему что, все это снится? Свистящий голос импресарио вернул его обратно к реальности.

— Господин Лаццо, как мы говорили, вот вторая часть гонорара — десять тысяч долларов. Возьмите! Я пришлю за вами завтра в восемь часов вечера.

Всю ночь Лаццо не смыкал глаз. Двадцать тысяч долларов за один концерт! Никакой Карузо не получал столько. За этим что-то скрывается. Но что? Определепно он влип в какую-то историю. Но как ему выбраться из Манауса? Впервые в жизни он ощутил настоящий парализующий страх. Но ему удалось взять себя в руки, вспомнив о своей счастливой звезде и покорившись — с настоящим смирением — загадочной судьбе.

В восемь вечера перед отелем остановился большой американский лимузин. Немногословный импресарио сидел за рулем и был в машине один. Лаццо влез внутрь и попытался успокоиться. Автомобиль легко ехал по обезлюдевшим улицам Манауса и скоро выехал из города. Растительность стала гуще. — Но мы уже едем по какой-то глуши! — Да. Мы скоро будем на месте. И после этого водитель снова онемел. Автомобиль катил по страшно ухабистой дороге. Нигде в мире ночь так не темна, как посреди джунглей! Ни в каком другом месте она не бывает так таинственна. Джузеппе Лаццо начал жалеть, что за двадцать тысяч долларов согласился, чтобы его вовлекли в подобное приключение! Он, наверное, сошел с ума, это же чистое безумие. Какой концерт! Посреди девственного амазонского леса? Нет, теперь он этому не поверит. Он, вероятно, жертва похищения. Или политического, или какого-то другого, подобного. Главное, что это — похищение.

И в то самое время, когда у него в горле от страха возник комок, машина остановилась. Импресарио дружелюбно улыбнулся: — Вот мы и приехали!

В скудном свете фар перед Лаццо открылось действительно огромное здание, деревянный барак — очень высокий и очень широкий. У него снова вспыхнула надежда. Как утопающий за соломинку, он схватился за эту мысль: все очень просто! Здесь, не так далеко от города, был построен новый оперный театр — посреди леса. И здесь он будет петь…

Двое мужчин вышли из машины, и импресарио постучал в дверь барака. Она распахнулась — они скользнули внутрь. Тут ничего разобрать было нельзя, так как ничего не освещалось. Они шли по какому-то лабиринту из коридоров и лестниц; еще одна дверь, а за ней — кулисы! Как в самом настоящем театре, только, может быть, чуть-чуть поменьше, потемнее, потаинственнее, но все же — кулисы! Еще одна лестница, еще одна дверь, и наконец — сцена! Всамделишная сцена, ярко освещенная прожектором, а посреди нее концертный рояль. Красный занавес между сценой и залом опущен, как перед всеми концертами в любом театре.

К ним подошел седовласый мужчина в безукоризненном смокинге. Импресарио сказал:

— Ваш аккомпаниатор, господин Лаццо. Я провожу вас в гримерную. Вы сможете начать через десять минут?

В течение десяти минут Джузеппе пытался сконцентрироваться, но он был слишком взвинчен, чтобы допустить в голову какую-нибудь ясную мысль. Он чувствовал себя как будто на другой планете, где-то по ту сторону человеческой логики. Одно было ясно: через несколько минут он будет петь в огромном деревянном бараке посреди джунглей, где-то в Амазонии. Сумасшедший концерт! И для кого? Для какой публики он будет петь? Кто согласился заплатить двадцать тысяч долларов за подобное представление? — Господин Лаццо! Вы готовы? Вот и началось. Джузеппе Лаццо оказался на сцене, где аккомпаниатор уже сидел за роялем. Занавес медленно поднялся, и показался зрительный зал, вернее сказать, не показался! Зал был погружен во мрак. И поскольку звезда привыкла стоять перед публикой, сейчас он застыл совершенно оцепенев! Обычно в это мгновение раздавались аплодисменты. Но здесь царила тишина. Угнетающая тишина. Может быть, зал пуст? Получить двадцать тысяч долларов за то, чтобы петь перед пустым залом? Судя по развитию событий, и такое возможно. Но нет, здесь есть люди. Джузеппе узнал типичный шум ожидающей публики — скрип сидений, шелест платьев, сдерживаемое покашливание. Казалось, что там довольно много людей — во всяком случае, больше сотни. Но что это за люди? Почему они захотели слушать его в лесу? И почему они не аплодируют, эти… призраки, которые не позволяют себя увидеть?

Пианист решительно заиграл «Арию Клеветника» из «Севильского цирюльника». Джузеппе Лаццо начал петь, сперва довольно робко, так неуверенно, как никогда прежде. И после первой арии — никаких хлопков, ни единого звука. С обвисшими руками оперная звезда стояла как марионетка на сцене. У него появилось чувство, что он перед судьями или учителями, как когда учился в консерватории. Но одно было точно: призрачная публика его слушала, и это радовало. С тех пор как он дает концерты, он хорошо различает виды тишины. Без каких-либо сомнений, это была почтительная тишина — вместо бурных аплодисментов.

Джузеппе Лаццо достал носовой платок. Пот заливал его лицо: жара была невыносимая. Но теперь он потел только от нее — страх исчез. Контакт со своей невидимой, таинственной аудиторией был налажен. И с этого момента в нем появилось только страстное желание: превзойти самого себя, Пианист начал следующую арию. Джузеппе запел. Он пропел всю программу, одну арию за другой, — и в промежутках была такая же тишина. Но теперь его это не заботило. У него была только одна цель — петь как можно лучше.

Через полтора часа занавес бесшумно упал. Все осталось позади. Импресарио бросился к нему. Впервые его голос не показался Джузеппе таким уж неприятным. Маленький человек был бесконечно благодарен и тронут. Он долго жал руку певца:

— Спасибо, господин Лаццо! Спасибо! Это было чудесно, спасибо!

. Джузеппе уже не хотелось задавать никаких вопросов. Он был подавлен усталостью, измучен всеми событиями этого дня. И ему совсем не хотелось углубляться в эту загадку. Сразу после концерта господина Лаццо отвезли в Манаус, а на следующий день он улетел в Рио.

Только через много лет ему открылась невероятная правда. Когда он рассказал эту историю одному своему знакомому, бразильскому врачу, тот пробормотал: — Все это правда. А затем пояснил:

— Я слышал, что приблизительно в двадцати километрах от Манауса существует одна деревня, в которую никто не осмеливается зайти. Это деревня прокаженных. Да, друг мой, вы пели для прокаженных. Джузеппе долго держался за голову и размышлял, — Но зачем, зачем потребовалась вся эта инсценировка? Фальшивый импресарио, говоривший чужим голосом? Почему двадцать тысяч долларов?