Ради милости короля - Элизабет Чедвик

– Вам виднее, как поступить, сир, – пробормотала она.

Он обернулся и поцеловал ее:

– Вот именно. И как будет лучше для моего королевства. Вы мое утешение, девочка, вам ведь это известно?

Ида скромно улыбнулась и опустила глаза. Генрих приподнял ее подбородок и поцеловал снова.

– Не меняйтесь, – произнес он с внезапной страстью. – Никогда не меняйтесь. – Он вернул ей кубок. – Спрячьте его в надежное место.

Ида покачала головой и засмеялась:

– Иногда, сир, я чувствую себя сорокой с полным сундуком блестящих вещиц.

Взгляд Генриха был одновременно ясным и сонным.

– Сорокой? Вовсе нет. – Он потянулся к ней. – Ваша грудь – словно лебяжий пух.

Ида сидела за обеденным столом вместе с другими дамами королевского двора. Ее платье было из дорогой ткани, но скромного покроя и украшено аккуратной неброской вышивкой, а волосы и шею полностью закрывал льняной вимпл. Золотой перстень Генриха с рубином сверкал на безымянном пальце, и на первый взгляд Ида напоминала уважаемую молодую супругу, а не новую королевскую любовницу.

Соседкой Иды по столу была Годьерна, кормилица принца Ричарда. Ее собственный сын, которого она кормила одновременно с королевским отпрыском, сейчас обучался в Париже. Иде нравилось общество Годьерны, сердечной и ласковой женщины, общительной и словоохотливой и притом заслуживающей доверия. Ида и сама не заметила, как рассказала ей о встрече с Гундредой Норфолк и о мнении Генриха по данному поводу.

– Женщине всегда нелегко противостоять мужчине, – заметила Годьерна. – Полагаю, графиня считает, что заслужила вознаграждение за жизнь с Гуго Биго. И я ее не осуждаю. Жаль только, что она отыгрывается на старшем сыне. Вон он. – Годьерна кивнула в сторону группы мужчин, сидевших за столом справа от короля. – Роджер Биго – в синей котте, второй слева.

Ида тайком взглянула на указанного Годьерной мужчину, который разговаривал с графом Оксфордом. Он смотрел в другую сторону, и она сумела разглядеть только густые пряди золотисто-каштановых волос и жестикулирующую тонкую руку. Мужчина кивнул в ответ на слова Оксфорда и повернулся к столу желая выпить вина, и Ида разглядела высокие скулы, широкий рот, квадратный подбородок. Но его лицо было настороженным. Ида поспешила уставиться в тарелку, чтобы он не поймал ее за подглядыванием.

– Он пробудет при дворе очень долго, судясь с вдовствующей графиней за свое графство, – сообщила Годьерна.

Ида занялась едой, притворившись равнодушной, хотя ее любопытство было подогрето, в особенности после дневного разговора с Генрихом. Она продолжала поглядывать на Роджера Биго. Он тоже осматривался по сторонам, но не встречался глазами ни с кем из женщин. Его взгляд был внимательным, и оценивающим, и беспокойным, словно в постоянном ожидании нападения. Интересно, какого цвета у него глаза?

– Он не женат и не помолвлен, – заметила Годьерна, – но, полагаю, многие отцы будут наводить о нем справки. Несмотря на спорные земли и разрушенные укрепления во Фрамлингеме, он все же заслуживает внимания.

Годьерна говорила безучастно, но Ида научилась понимать подтекст чужих речей – даже у тех, кому доверяла. Эта женщина пыталась сказать ей, что Роджер Биго, несмотря на обстоятельства, хорошая добыча.

Роджер вошел в личную спальню короля, встал на колени перед Генрихом и опустил голову. Генрих наклонился, взял Роджера за руки и поцеловал его в знак примирения:

– Меня опечалила весть о смерти вашего батюшки, упокой Господь его душу.

Оба знали, что это простая вежливость, – ни тот ни другой ничуть не печалились.

– Он умер так, как хотел, сир.

На мгновение перед мысленным взором Роджера предстал запечатанный свинцовый гроб, опущенный в могилу под семейной плитой в церкви Девы Марии в Тетфорде. Покоится ли его душа в мире – другой вопрос. Впрочем, живых это волновало мало.

– Рад видеть вас при дворе, – произнес Генрих. – Вы слишком долго отсутствовали.

– Сир, я был занят в своих землях. – Роджер слегка подчеркнул слово «своих». – Дел невпроворот.

Генрих потер подбородок, задумчиво созерцая собеседника. Роджер стоически вынес испытующий взгляд. Он был раздосадован, поняв, что мачеха и братья по отцу прибыли ко двору раньше его и воспользовались этим, чтобы первыми подать прошение. Они смотрели на него через зал со смесью враждебности и самодовольства.

Генрих дал камергеру знак налить вина и жестом предложил Роджеру сесть на скамью у огня.

– Ваша мачеха предложила мне тысячу марок за решение вопроса о землях вашего отца в ее пользу, – сообщил он.

Роджер взял кубок, надеясь, что его содержимое отличается в лучшую сторону от помоев, которые Генрих обычно подавал гостям.

– Я всегда знал, что жена моего отца оспорит наследство, сир, и никоим образом не поддерживаю ее притязания. Земли принадлежат мне по праву как старшему сыну. Если ее сыновьям что-то и причитается, то лишь имущество их матери. Все приобретенное моим отцом в течение жизни принадлежит мне, а не им. – Осторожно отпив, Роджер обнаружил, что его надежды в отношении вина были тщетны.

– Ваши доводы кажутся мне разумными, – ответил Генрих, – но вопрос следует изучить более подробно, прежде чем я смогу вынести решение.

Сохраняя бесстрастное выражение лица, Роджер подумал, что «более подробно» – завуалированное вымогательство. Подарки и взятки смазывали колеса придворной жизни, но Роджер не намеревался вступать в соревнование с мачехой и разоряться, чтобы Генрих мог поживиться.

Генрих откинулся на спинку кресла, сжимая ладонью резное навершие кресла.

– Могу сказать точно, и церковь это подтверждает: в законности вашего рождения нет ни малейших сомнений, но одно это не дает вам права на наследство, и у вашей мачехи есть основания для возражений.

Роджер испытал прилив облегчения. Это уже что-то, хотя, по правде говоря, он не ожидал препятствий в данном отношении.

– Пока дело рассматривается, титул графа останется при мне, как и треть доходов графства, – прищурился Генрих. – Скажу прямо: не в моих интересах оказывать поддержку и предпочтение семейству, глава которого предавал меня на каждом шагу.

Дыхание Роджера участилось. Он был готов к этому моменту, поскольку Генрих вряд ли вернул бы привилегии и доходы охотно, и все же королевские слова стали ударом под дых.

– Сир, я не мой отец. Я служил вам верой и правдой, начиная с битвы при Форнхеме, и выполнял все ваши приказания.

– Верно, – прохладно ответил Генрих, – но тем самым вы служили и себе, а это, похоже, фамильная черта. Вы предали собственного отца, и это означает, что вы способны укусить кормящую руку.