Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк - Антонина Коптяева

— Все-таки что теперь будет? Нам Советы нужны, буржуи за старое цепляются… Миром-то навряд ли поладим? — спросил Георгия Коростелева Федор Туранин.

Заварухин, собиравшийся свернуть цигарку, просыпал табак, не замечая этого, придвинулся поближе:

— В самом деле, две разные власти образовались, и может настоящая междоусобица произойти.

— Пока дойдет до междоусобицы, нам придется размежеваться с меньшевиками, которые продолжают тормозить рабочее дело, — задумчиво сказал Георгий Коростелев.

— И то! На словах они за народ, а на практике только вредят, — горячо откликнулся Котов.

— Однако они за Советскую власть, — осторожно, будто пробуя ногой тонкую корку льда, вступил в разговор Ефим Наследов.

— Стремятся к одному — утвердить свое влияние в Советах, — возразил Александр Коростелев. — Но если они получат в них большинство, то Советы только тем и будут отличаться от Думы, что заседать в них станут не сами господа, а их ставленники. Вот и получится под видом демократии сплошной обман трудового народа.

— Понял? — опять зашептал Гераська, обвив руками тощие, но сильные плечи дружка и встряхивая его. — Я маленько начинаю разбираться. Ведь в самделе чепуха получится, ежели буржуи и Советскую власть присвоят. Юров и Зарывнов портрет Николая таскали на молебны? Таскали. А теперь заместо него управлять возьмутся? Значит, мельницы, заводы при них останутся? А нам чего? — Гераська вскинул патлатую голову, но вдруг присмирел, задумался: — Может, это… революция-то понарошку? Только разговорчики? Жандармы-то, как и раньше, ходют… Ведь царь!.. Может, сидит еще на троне. Сколько силы надо, чтобы спихнуть его! У него слуг было — тысячи да войска, поди, миллиенов пять…

— Было, да сплыло. Солдаты теперь тоже против него, раз воевать не хотят. Чего им царь: генералов и то не слушаются. Я хотел…

Что он хотел, Пашка не успел сказать: вернулись хозяйки — тетка Палага с двумя полуштофами, Наследиха с мисками огурцов и квашеной капусты, — и сразу у печи поднялась суматоха.

— Куда ты смотрела, растяпа? — набросилась Наследиха на Фросю. — Ведь наказывали тебе: жар от загнетки отгрести, как зарумянятся, заслонку приоткрыть.

Тетка Палага стучала ножом по обгоревшим кругликам, пробовала отскрести с них пригар, махала отымалкой и чуть не плакала. Глядя на нее, надули губы и заревели девчонки: светленькая Кланька по-младенчески звонко, заливчато, цыгановатая, трехлетняя Антонида — басом.

— Чем твоя головушка бедовая занята? — Наследила дернула за косу растерявшуюся Фросю. — Али заснула? Неужто дым да чад глаза не ели?

— Дыму здесь и до того было полно, — попробовала защититься Фрося.

— Полно… — Тетка Палага оглянулась — лица мужчин были едва видны в сизом тумане. — Тоже хороши! — напустилась она на своего политика, подошедшего унять дочерей. — Круглики аж обуглились — никто и не расчухал.

— Экая досада! — дружно вздохнули за столом.

— Наше дело кипело, да на льду пригорело!

— Коли пригорело — не беда.

— Кабы так, а то ведь куснуть нечего.

Оказывается, взрослые тоже ждали кругликов… Но разве можно было сравнить их досаду с огорчением Пашки? Такое готовили угощение, а получилось как в прибаутке: по усам текло, да в рот не попало. И когда Левашов шутливо сказал, что «Фрося, видно, влюбилась», Пашка, не подумав, брякнул:

— Еще бы не влюбилась! Этот казачий офицеришка чуть не умыкнул ее в Форштадте.

Возможно, никто не придал бы значения словам мальчика, но Фрося, и без того расстроенная, испуганно ахнула и, боясь расплакаться, бросилась к двери.

— Погоди! — властный окрик Ефима Наследова словно заморозил ее у порога. Держась за дверную ручку, она обернулась и так умоляюще посмотрела на отца, что всем в землянке стало неловко. — Ты слышала, что он сказал? Правда это? — сурово спросил Ефим, подходя к Фросе.

— Эх ты, трепач! — укорил приятеля Гераська.

— Встречалась ты с казачьим офицером? — будто срывая на дочери свое раздражение от беспомощности в спорах с товарищами, допытывался Наследов.

— Полно, отец, при людях срамить девушку! Мало ли что парнишка может сболтнуть! — заступилась мать.

— Молчи ты!.. Отвечай, Ефросинья!

— Да я… — Фрося сжала ладонями запылавшие щеки, собираясь с мыслями: в самом деле, отчего она так испугалась? — Я ему только и сказала, что мне его тулуп не нужен.

— А он тебе и тулуп предлагал?

— Господи, ведь я не одна там была! Пашка, ну чего ты молчишь? Скажи бате, что я с Костей стояла. Они, казаки, просто набивались с разговорами.

— Зачем же переполох устраивать? Вскинулась — побежала! Вот шельмец Пашка, это он тебе за круглики выдал. Но шутки шутками, а только я вот при товарищах говорю: вздумаешь с офицером путаться — уходи совсем. Дочерью тебя считать не стану. Учти: у нас с казаками старые счеты еще не закончены.

Фрося, ничего не ответив, выскочила за дверь, а рабочие выпили по стопке и взялись таскать из мисок нарезанные огурцы и капусту.

— Был этот Николашка ни богу свечка, ни черту кочерга, потому и круглики сгорели: поминок даже не заслужил.

— Отчего не заслужил? Черным словом вспоминать долго будем.

— Раз наливки в казенке не нашлось, значит, везде отмечают его отставку.

— Ну, она девка… Девичья память, известно, короткая, а вы чего рот разинули? — тихонько выговаривала Наследиха мальчишкам.

— Мы слушали про то, как власть забрать, — угрюмо сказал Гераська, приняв от нее кусок хлеба с солью. (Пашка свой не взял, молчком отвернулся.)

— Каку еще власть?

— Да без царя-то.

— Господи, воля твоя! Вот уж правда — без царя в голове.

Фрося, будто кто гнался за ней, бежала через темную улицу, спотыкаясь на снежных ухабах. Без шубейки, повязанная только ситцевым платком, она не чувствовала холода, привыкнув с детства выскакивать на мороз босой и полуодетой, но вся дрожмя дрожала от жестокой обиды.

«Уходи совсем, если с офицером вздумаешь путаться!» Почему добрый, никогда не шумевший дома отец бросил ей при всех такие слова? Разве виновата она в том, что любовь неожиданно осветила ее жизнь, бедную радостями? Ведь не искала она встреч с человеком, который завладел ее помыслами, и даже подружке Вирке Сивожелезовой не посмела признаться в своих переживаниях. Хотелось только получше одеться, ленту вплести в тяжелую косу, в землянке прибрать, как перед приходом дорогого гостя. Кому от этого хуже?

Вон Костя ходит печальный, задумчивый, и она теперь не грубит ему: понятнее стали, хотя и не трогают, его вздохи. А тот, что встретился в Форштадте?.. Хорош собой, ловок на коне, и как он смотрел на нее, утратив озорную усмешку, смутившую ее вначале. «Так-то пусть бы глядел хоть целый день!» — думала девушка.

В тесной лачуге Наследовых Харитон и Митя колдовали над чем-то возле тусклой, еле теплившейся лампешки. Дедушка Арефий похрапывал на полатях. Увидев Фросю, братья загородили что-то локтями, хотя она уже увидела: разобранный пистолет, похожий на собачью ногу. Зачем им такая игрушка, если царя уже нету? Ведь это при нем забастовки кончались схватками рабочих с полицией и казаками. Но отец сказал, что старые счеты еще не закончены. Неужели и теперь вражда останется по-прежнему?

— Фрося, я тебе гостинчик принес, — сказал Митя, оглядываясь на темный угол, куда тишком забилась сестра. — Сегодня у Юрова на мельнице муку грузили… Мы с Харитоном шли на вокзал после митинга, с ходу и впряглись — не все ли равно, где спину гнуть.

Он встал, необычно крупный для своих лет, но по голосу сразу чувствовалось — подросток: то баритонит, даже басит, то срывается на альт.

— Мамане — плитка чаю, вам с Пашкой — по крендельку, дедушке саечку купил, да жалко будить его.

— Вы сами-то поели? — с трудом подавляя подступившие слезы, спросила Фрося, особенно тронутая сейчас сердечностью брата.

— Непременно, — дурашливо отозвался Харитон. — Прямо от Юрова в трактир и по целой миске борща слупили. Я кружку пива взял, а Митяй и от чайку отказался: скуповато рассчитал мельник — денежки на пай берегет. Охота была бедняжке в рабочий кооператив затесаться. То ли подделаться к нам хотел, то ли развалить наш кооператив собирался. Учуяли, паразиты, что там вся партийная работа шла.

— Чаю… Я сейчас вскипячу. — Пропустив мимо ушей рассуждения Харитона о хитром мельнике и кооперативе, Фрося, не одевшись, вышла из землянки.

— Куда же ты? Хоть бы платок накинула! — закричал Митя, но ее и след простыл.

Ласковое внимание брата только растравляло в ней горечь обиды. Кусая губы, чтобы не расплакаться, девушка набрала впотьмах сухого хвороста. Дров осталось в обрез, и их берегли, чтобы хватило до тепла. Скудость жизни во всем давала себя знать. Но до сегодняшнего вечера у Фроси было ожидание чего-то необыкновенного, радостного, а теперь она чувствовала себя как побитая.