Провинция (сборник) - Павел Бессонов

– Ты Ленку-то проводи хоть раз, – смеялись над его неприязнью к Колобку друзья, – а то она по тебе совсем иссохла. Да и очередь твоя… О доброте Ленки к мужчинам в военной форме, будь то офицеры или солдаты, ходили слухи. А Колька Шаталов, неутомимый рассказчик баек, – он их подавал как случаи с ним происшедшие: говорил, что её добротой уже не раз пользовался. Хоть и не очень ему верили, но слушали с интересом: умел Коля «подать» с картинками…

Лешка собирался в клуб в последний раз. Уже пришёл приказ о переводе его и сержанта Злобина в другую авиачасть. С понедельника начнёт сдачу всего, что за ним числится, на это уйдёт день-два и – прощай полк, ребята, с которыми успел сдружиться, командир экипажа лейтенант Михайлов, моторист Мишка Дьяконов. Что делать! Служба есть служба, а приказы не обсуждаются. Да и перевод был почётным: в гвардейскую часть. Отбирали туда лучших специалистов. Лешке и Сашке Злобину завидовали, и поэтому, конечно, подначивали:

– Порядочки там гвардейские. После отбоя не погуляешь, Зажмут вас там!

– Зато в полтора раза больше денег будут выдавать! – парировали другие. – А какой рядом с частью город!

Колька Шаталов в курилке цокал языком, вздыхал:

– Чего это тебя, Леха, посылают? Будешь там как девица красная в культпоходы ходить. Эх, мне бы туда! Я бы развернулся!

Но Колька не подходил для перевода по всем статьям.

Первым, кого Лешка увидел в клубе, была Катя. Она так заулыбалась, увидев Лешку, словно только его и ожидала. Лешка привычно поискал взглядом Ваську-Коня, но сразу вспомнил, что того послали с хозяйственной командой в соседний гарнизон недели на две. Лешка протиснулся между танцующими и подошёл к Кате. Они закружились в танце. Раскрасневшаяся улыбающаяся Катя не отпускала от себя Лешку, говоря, что только с ним легко танцевать, что он «удобный партнёр», и что глаза у него ореховые. Потом неожиданно предложила сходить на море и выкупаться.

Море находилось недалеко, но был строжайший приказ, запрещавший ходить па купанье поодиночке, без старшего и так далее. Лешка, конечно, не сказал «нет», тем более что почти вышел из подчинения из-за перевода. Вслед за Катей он выбрался из толчеи, вышел на улицу. Освещённая полной луной дорога вела к морю.

Они пошли рядом, неслышно ступая по пыли. Вдоль дороги стояли тёмные остроконечные тополя, их тени ложились косо на дорогу. Справа чернел склон с невидимым в темноте виноградником. Дневная жара спала, но ветерок, тянувший к морю, был горяч и душен. Стрекотали цикады.

На аэродроме прожектористы завели двигатели, и на несколько секунд вспыхнул и, медленно замирая, погас луч света…

Лешка и Катя шли рядом, не касаясь друг друга, изредка перебрасываясь короткими фразами. Таинство ночи легло на Лешку, открывая что-то до сих пор скрытое в нём, не объяснимое словами, не поддающееся осмыслению.

Они подошли к краю обрыва, за которым узкая полоска песчаного пляжа сливалась с тёмным морем.

– Разденемся здесь, а то на песке одеваться будет плохо, – сказала Катя, беря Лешку за руку. – Ты ночью никогда не купался?

Лешка промолчал, скованный непонятным чувством.

– Я тоже не купалась… Даже страшно чуть-чуть, – и Катя сжала Лешкину руку.

Лешка разделся быстро. Сложил аккуратно форму, сел на траву в ложбинке, выше которой, словно прикрывая её с тылу, рос кустарник. Он старался не смотреть на раздевающуюся Катю, но невольно замечал, как медленно она расстегнула пуговицы форменной юбки, также медленно стянула через голову гимнастёрку. Сапоги и чулки она сняла первыми, и теперь какое-то время, словно не решаясь, стояла в короткой рубашке. Потом, потянувшись, сняла рубашку, оставшись в лифчике и тёмных плавках.

– Ну, пошли в воду? – подходя к сидящему Лешке сказала она, но тут же добавила. – Нет, надо посидеть, остыть немножко.

Она села рядом, плечом коснувшись голого Лешкиного плеча. Лешка сидел как каменный, сцепив руки перед коленями.

– Ну и звёзды! А сколько их! Нет, ты посмотри, Лёша, какие звёзды!

Она дотронулась до Лешкиного колена, и он вздрогнул, как от ожога.

– Звёзды как звёзды, – прерываясь глуховатым баском, стараясь казаться равнодушным, выдавил из себя он.

– Ой, замёрзла я что-то! – и Катя привалилась к Лёше, а он, повинуясь клубящемуся в голове сгустку мыслей, несмело обнял её и, наклонившись, шёпотом произнёс неслушающимися губами:

– Катя…

– Что? – также переходя на шёпот, Катя повернулась к нему, и он почувствовал её дыхание. И вторая его рука несмело обняла Катю, притянула её, а губы уже искали и нашли её губы…

– Подожди, подожди, Лёша… Ой, да чего ты дрожишь так?

Лешка сидел на траве, охватив голые колени руками, и смотрел, как в море, по пояс в воде, плещется Катя.

– Лёша, иди сюда, – звала она его.

– Сейчас, – отзывался он и всё сидел, не двигаясь. Как он должен теперь говорить с Катей? Может сказать: «Я люблю тебя»? Но это неправда, не любит он её. И вообще, всё случилось совсем не так, как он представлял себе когда-то близость с женщиной. Неожиданно и просто. В курилке Колька Шаталов расписывал свои встречи с такими подробностями, что Лешка чувствовал, как кровь горячо приливала к щекам. Во сне не раз к нему приходила женщина, и Лешка просыпался в истоме. А у Кати, наверное, это не в первый раз?

– Лёша, ну иди!

Он зашёл в воду, тёмную, загадочную. Окунулся с головой. Потом вернулся ближе к Кате, а она, взбивая руками брызги, ринулась к нему.

– Лешка, смотри, как здорово! Ты смотри сюда, – она под водой провела рукой, и он увидел её руку, сотканную из мельчайших светящихся искорок.

– Светится! Рука моя светится!

Она смеялась, била ладонями по воде, плескалась на Лешку, который молчал, и вдруг сразу как-то замолкла, стихла. Набрав воду в ладони, обмыла лицо, буднично сказала:

– Пошли, Лёша. Я замёрзла.

Выйдя из воды и поднявшись к одежде, чётко, как команду, сказала, не оборачиваясь к Лешке:

– Отвернись. Я одеваться буду.

«Раздеваясь, не просила отворачиваться, а сейчас – отвернись?» Лешка смотрел на то место ночного пространства, где небо и море должны были разделяться, но раздела не было видно, всюду сверкали, дрожа, звёзды, и казалось, что Вселенная здесь подступает вплотную к тому клочку земли, на котором только он и Катя.

– Готово, товарищ сержант! – Катя стояла уже в одежде, подтянутая, даже в пилотке, лихо сдвинутой набок. – Чего это вы, товарищ сержант, призадумались? Выжимайте ваши трусы, да пошли, пока нас ещё не ищут.

– Лёша, я у тебя первая? – спросила она, когда Лешка, уже одетый, вышел с ней на дорогу, и взяла его под руку.

Он хотел соврать, сказать «нет», но вместо этого виновато буркнул: «Да. Первая…»

– Первая, первая! – пропела Катя. – Значит, помнить меня будешь всегда.

– А у тебя Васька Битюков первый?

– Не трогай ты его, Лёша, – Катин голос потускнел, – он хороший парень, добрый… А первого нет здесь.

– Ну и что! С Васькой тоже, небось… – Лешка хотел оказать грубо, но увидел Катины грустные глаза, замолк, – как со мной…

– Нет, Лёша, Васю я от себя далеко держу. Он ведь жениться на мне хочет. Ты – другое дело.

– Может, я тоже на тебе женюсь, – упрямился Лешка, задетый за живое тем, как Катя сказала о Ваське.

– Дурачок ты, Лешка, – Катя опять улыбнулась. – Тебе сколько лет? Девятнадцать, небось? А мне двадцать второй пошёл.

– Ну и что? – Лешка не сдавался.

– А то, что этой осенью меня и Ваську демобилизуют, поеду я с ним своё гнездо вить. А тебе ещё служить, как медному котелку.

– Не любишь ты Ваську…

– Он хороший… – Катя помолчала. – А ты не спеши жениться. Вот теперь в город едешь, там девушек много. Ты, ведь, Лёша, счастливый. Вон как брови-то у тебя срослись. Девчата любить тебя будут, – и она неожиданно вздохнула.

Они уже дошли до клуба, закрытого на засов с могучим замком, тихого, освещённого одиноким фонарём.

– Вот и расходятся наши дорожки. Мне налево, тебе направо. Поцелуй хоть на прощанье свою первую…

Катины губы были холодными и вздрагивали.

– Если бы ты не уезжал, ничего бы такого не было. Не думай обо мне плохо… – она придерживала Лешку за ремень, – Ты парням не трепись много, ладно?

Лешка только молча кивнул, не в силах что-то вымолвить от непонятной острой, как укол тоски в том «никогда», промелькнувшем между слов. А каблуки Катиных сапог уже чётко выстукивали: раз-два, раз-два…

Ему действительно идти направо, а ей налево, и он пошёл медленно, не спеша. Теперь, когда Катя была далеко, и не слышалось постукивания каблуков её сапог, вновь нахлынули мысли о скором его отъезде. Грусть неизбежного и окончательного расставания с женщиной, какую узнал близко и узнал для себя впервые…

Пройдя мимо сонно взглянувшего на него дневального по казарме, Лешка быстро разделся и юркнул в постель, лёг навзничь и попытался вспомнить подробности произошедшего с ним и Катей на море. Отдельные куски, обрывки, ничего цельного. Запрокинутое лицо Кати с полуприкрытыми глазами, влажно блестевшая полоска зубов – всё это мгновенно, одним взглядом, потому что поглощало стыдное какое-то познание самого себя, своих тайн, и женщина была где-то далеко, так далеко, словно её и не было.