Цветы дальних мест - Николай Климонович

Стали. Пока Миша возился с мотором у колодца, прилаживал заводной ремень, дергал, ругался, наматывал снова и упирался коленом, парень пошел к верблюдам поближе. Один особенно выделялся. Держался особняком, но, кажется, не по своей воле: едва шевелился, самый большой и высокий, угрожающе качал мускулистой круглой шеей, похожей на латинское «с». Отличался он и тем, что был окончательно и совершенно гол, без признаков шерсти, а худоба его была поразительна.

Мотор, рыгнув, завыл, Миша кликнул парня. Работали так: Миша подставлял под струю ведро, прикованное цепью за скобу, переливал в другое, парень бежал с полным к прицепу, забирался, выливал, спрыгивал, бежал обратно. В паузах вода струилась в желоб, но Миша всякий раз по-хозяйски сбавлял обороты, словно ему этой, чужой и горькой, воды было жалко. Вода снизу захватывалась широким брезентовым ремнем, на ремне, приплясывая, поднималась вверх, но, если ремень полз тихо, обрывалась на середине, гулко сплескивалась, в поилку доходила по капельке.

Верблюды стояли, не приближаясь. Вздыхали в стороне, мялись, подтанцовывая от нетерпения, молчали, двигая немо губами, обвислыми безвольно, мятыми и сухими. Прислушивались, но нет, не текло.

— Пусти им воду-то, — заметил парень, подбегая с ведром, — в каждую из фляг входило по двенадцати, парень еще и пяти ведер не отнес.

— Давай шевелись, — вместо ответа пропел Миша, — люди ждут. Это тебе все равно, а люди после маршрута обмыться хотят.

Парень до того не прекословил, бегал бойко, но и это будто Мишу не удовлетворяло. Отношения их давно не сложились, друг другу сразу не показались, но все не мог парень, младший ведь, отучиться возражать по пустяку. Вот и сейчас:

— Почему все равно? Я тоже не мылся.

Миша поморщился, отвернувшись к верблюдам, сплюнул, но вышло, будто и парень, и верблюды, вежливо ожидавшие поодаль, для него одно. Тем крепче обязан стал парень за верблюдов вступиться. Он промолчал. Подставил ведро, но едва отошел с полным, Миша вновь сбавил обороты, без вызова, а по-деловому. Не было здесь парня, не было его просьбы… Парень взобрался на прицеп. Вылил воду во флягу. Прикинул, смерил взглядом — сколько, пошел назад не спеша, а дойдя до колодца, ведро поставил на землю. Мотор снова взвыл.

— Давай! — проорал Миша, но парень не пошевелился. Вода, искрясь и играя, бежала в желоб и по нему широким многоконечным языком. Теснила ссохшуюся грязь, укрывала запекшиеся и скрученные комочки глины, перескакивала через бетонные швы, волочила перед собой враз наросшую горку мусора, стремясь из желоба вон — в широкую, поставленную перпендикулярно метрах в пятнадцати поилку… Миша обернулся. Парень стоял в сторонке, словно хлещущая впустую вода его не волновала, вытягивал из кармана штанов пачку «Примы».

— Покурим?

Миша не сразу нашелся. Верблюды, подвигаясь боком, близились к поилке.

— Ты что? — поинтересовался Миша, цедя по словечку. — Кренделей хочешь?

Были они приблизительно одного роста, парень чуть выше, но Миша плотнее, зато у парня длиннее руки и ноги. Преимущества Миши в случае драки были не столь уж неоспоримы.

— Ты не волнуйся, — посоветовал парень. — На, закури.

— Сука, — сказал Миша и приглушил мотор.

— А если торопишься, — продолжал парень, — наливай сам, а я у мотора постою. А ты наливай и оттаскивай.

Хамством это было несказанным. Миша с сожалением прищурился на парня. Прямо тот ему не подчинялся, хоть и был должностью ниже. А бить его было не положено и долго. И Людка, как чувствовала, предупреждала, чтоб все в ажуре.

— Гад же! — только и сказал Миша, наполнил ведро, мотор чуть не вовсе выключил, понес к прицепу, надеясь, наверное, что парня проберет.

Какой там! Едва отошел, парень врубил воду на полную. Верблюды сбивались все ближе. Этого Миша снести не мог.

— Пошли! — заорал, затопал, замахнулся пустым ведром, и верблюды неуклюже шарахнулись. Теперь уж вконец сорвался: — А ты, сачок, тунеядец, ведь ничего не делаешь. Мы работаем, а ты — карандаши валяешь. И никогда ничего, а сегодня и вовсе бабу заставил. Сам ведь на кровать, так?

Откуда еще слов взять, не было больше слов. Хотел отвернуться и забыть, но взгляд привлекла сигаретная пачка, что и ржал парень в руке с вызовом.

— Дай-ка.

Парень решил, что победа близка, протянул Мише закурить. Тот повертел, выглядел удовлетворенно — дукатские, улыбнулся парню в глаза:

— Вадик, а ты, кажется, с фильтром курил?

Вода хлестала в поилку.

— А «Примочка» откудова? Московская. На «Примочку» для экономии перешел? На чужую!

Хлестала всласть вода.

— Мои кончились… А эта… на полу…

Ох, не надо было врать.

— На полу? — еще вкрадчивей, еще примирительней. И парень понял, что все проиграно и пропало. Дернул черт доставать.

— Поедем в магазин — отдам, — пробормотал, свежея с лица. Этого говорить уж вовсе не надо было.

— Отдашь, значит? — Миша качнулся с пяток на носки. Парень был в его руках.

А парень недоумевал: ничего, в сущности, он против Миши никогда не имел. Ничем его Миша не хуже и не лучше. Но всегда чуть заспорят, всякий раз в конце Миша прав. Будто нарочно подманивает то небрежностью, то дружелюбием, выжидает, чтоб подловить пообидней и сильней ударить.

— Нас нет, мы работаем, — все качался Миша, — а он по рюкзачкам шарит. Вещички перетрясает. Приятно будет всем узнать. Ведь Люда там и деньги…

Это уж было невпроглот. Парень драться не умел, удар пришелся Мише ниже лица и вскользь. И Миша кивнул благожелательно, отступил только на шаг:

— Не, бить не буду. Наябедничаешь, скажешь, что со зла поклеп возвожу… — Однако сам дрожал, в узду влез, но еле сдерживался.

А парня понесло. Все у него задергалось, сошло с осей, раскорячилось, бороденка вспенилась. Глаза кругло выкатились; он закричал тонким голосом и фальшиво:

— Сам вор, ясно? Сам вор!

Верблюды бесстыдно хлебали из желоба, и вода все прибывала, падая не на каменное звонко, а в полное булькаясь.

Миша впился в парня глазами, темнотой наливаясь снутри. — Что-о? Что ты сказал? — все круглей раззевались его губы от изумления.

— Что слышал! — Парень закусил удила. Так и казалось — вскочит сейчас Мише на спину, вцепится в загривок, будет клевать в темя. — Про богомола забыл, про богомола, думаешь, не знает никто. А он твой был, твой? Его Салтыков поймал, а ты в банку. Стащил и в банку. Украл богомола…

— Паскуда, — шипел, переполняясь, Миша и медленно шел вперед. — Все вынюхал, но только зря. С больной головы на здоровую валишь?

Он ударил правой прямой, но парень был быстрей, нервней, пугливей. Отшатнулся, голову пригнул, но все долбил Мише дырку в голове.

— И богомола украл, — кричал, — и овцу! Всех украл, вор, вор…

Миша ударил вновь, но без прежней убежденности. Рисунок парня смущал его. В армии видал, как — чуть что — рвут рубаху на груди, но не так. Да и не на ровном же месте.

— Богомол этот твой, что ли?

— Вор, вор… — Парень тряс головой, конечности его дрожали. Он с ненавистью глядел — растерзанно, взъерошенно.

— Дурак же, — пуще удивлялся Миша. — Богомол, если хочешь знать, не тот вовсе. Я его еще в первые дни поймал, хоть у Людки спроси. В маршруте. А вчерашнего не видал, дурак ты, — заключил, злясь на себя за пространные объяснения, сожалея, что хоть и посасывал парень нижнюю губу после второго удара, момент для хорошей драки упущен, потерян. Сплюнул, отвернулся.

— Хочешь, скажу? — услышал за спиной. — Я один сегодня был. Водовоз приезжал. Так он сказал: Телеген все знает.

— Интеллигент?

— Телеген, он вчера у нас был. Его племянник пас отару, а собака кишки принесла. Теперь они знают, что вы овцу своровали.

— Может, чужие какие кишки, — неуверенно и без нажима начал было Миша. И тут же: — Постой, постой, а ты чему радуешься? — Его как ударило. — Ты ж, ты ж… — Не хватало вздоха, забулькал от ненависти. — Ты ж сам жрать будешь. Первый.

Парень согнулся, успел упереть локти в живот, как шарахнуло по лбу, долбануло по шее, хрястнуло по ушам, жахнуло по носу и — сильно — садануло ногой по бедру.

— Ногами! — взвизгнул от возмущения он, словно руками мог простить, а чтоб ноги поднимать — никогда. Правой длинной своей конечностью парень облапил Мишину ляжку, защемил пальцами сзади, рванул, будто клок вырвать хотел.

Скача на одной ноге, крича победоносное, Миша дубасил его по спине, но тут ртом уперся в душное, заелозил щекой по шершавому. Парень изловчился, набрал полную пасть Мишиных кудрей, дернул, насел, от боли Миша заспотыкался, и оба повалились в пыль, вопя и давя друг друга.

Замерли, словно обоих холодным полили. То ли на одном из атаковавших поилку верблюдов, то ли на своем верхом сидела женщина и смотрела поверх их голов отрешенно, как бронзовая. Миша вспрыгнул на ноги, отряхиваясь по-собачьи; парень поднялся на колени, кивая головой, лакомясь кровью из ноздрей…