Жена мудреца (Новеллы и повести) - Артур Шницлер

— Знаешь, когда мы виделись в последний раз? — воскликнул он.

— В воскресенье.

— Да, и то лишь издали.

— Как? Ты же был у нас.

— Да-да... у вас. Ах, больше так продолжаться не может. К вам я вообще больше не приду. Что с тобой?

— Мимо нас проехал чей-то экипаж.

— Милая, тем, кто сегодня катается по Пратеру, право же, не до нас.

— Да, конечно. Но вдруг кто-нибудь случайно заглянет в нашу коляску.

— Сейчас все равно никого не узнаешь.

— Прошу тебя, поедем куда-нибудь в другое место.

— Как хочешь.

Он окликнул извозчика, но тот, видимо, не услышал. Тогда Франц наклонился и тронул его за плечо. Извозчик обернулся.

— Поворачивайте обратно. И зачем вы так нахлестываете лошадей? Мы не спешим. Поедем на... знаете, аллея, которая ведет к Имперскому мосту.

— На шоссе?

— Да. Но не гоните так, в этом нет никакой надобности.

— Пожалуйста, сударь; это все буря, из-за нее кони так бесятся.

— Что и говорить, буря. Франц сел на свое место.

Извозчик завернул лошадей. Они поехали обратно.

— Почему я тебя вчера не видела?

— Где бы ты могла меня видеть?

— Я думала, что моя сестра тебя тоже пригласила.

— Ах, так!

— Почему ты не пришел?

— Потому, что я не в силах встречаться с тобою на людях. И больше этого не будет. Никогда.

Она пожала плечами.

— Где мы сейчас? — спросила она немного спустя. Они проехали под железнодорожным мостом и свернули на шоссе.

— Скоро Большой Дунай[6], — сказал Франц, — мы едем к Имперскому мосту. Знакомых ты здесь не встретишь, — добавил он насмешливо.

— Экипаж ужасно трясет.

— Да, мы опять едем по мостовой.

— Почему он едет такими зигзагами?

— Это тебе кажется.

Он, однако, и сам считал, что качало их гораздо сильнее, чем следовало. Но говорить он об этом не хотел, чтобы не напугать ее еще больше.

— Сегодня нам нужно о многом серьезно поговорить, Эмма.

— Тогда начинай, в девять я должна быть дома.

— Все можно решить двумя словами.

— Господи, что же это такое?.. — вскрикнула она.

Коляска каким-то образом оказалась между рельсами конки и теперь, когда извозчик попытался выехать, накренилась так, что едва не опрокинулась. Франц схватил извозчика за шиворот.

— Остановитесь, — закричал он. — Вы же пьяны.

Извозчик с трудом остановил лошадей.

— Но, сударь...

— Давай сойдем, Эмма.

— Где мы?

— Уже у моста. Буря теперь приутихла. Пройдемся немного пешком. Когда едешь, все равно толком не поговоришь.

Эмма опустила вуаль и последовала за ним.

— Приутихла, говоришь? — воскликнула Эмма; не успела она выйти из коляски, как ветер едва не сбил ее с ног.

Он взял ее под руку.

— Следуйте за нами, — крикнул он извозчику.

Они, не спеша, двинулись вперед. Поднимаясь на мост, оба хранили молчание; потом они услышали внизу шум воды и остановились. Густая мгла обступала их. Под ними катила свои воды река — серая и безбрежная; вдали виднелись красные огоньки, которые отражались в воде и, казалось, парили над нею. С берега, только что покинутого ими, в воду падали дрожащие полосы света; на другом берегу река как бы терялась в черных лугах. Вдруг послышался далекий, все нарастающий гул, — оба невольно взглянули туда, где мелькали огни; между железными арками, неожиданно выхваченными из ночного мрака и тут же, казалось, опять потонувшими в нем, проносился поезд с ярко освещенными окнами. Мало-помалу гул стих, наступила тишина, нарушаемая лишь неожиданными порывами ветра.

После долгого молчания Франц промолвил:

— Надо уехать отсюда.

— Конечно, — откликнулась тихо Эмма.

— Надо уехать; я имею в виду: уехать совсем, — живо сказал Франц.

— Это невозможно.

— Потому что мы трусы, Эмма; только поэтому.

— А ребенок?

— Он бы оставил его тебе, я совершенно уверен в этом.

— И как? — спросила она тихо. — Убежать ночью, тайком?

— Зачем? Ты просто скажешь ему, что жить с ним больше не можешь, потому что принадлежишь другому.

— Ты в своем уме, Франц?

— Если хочешь, я избавлю тебя и от этого, — я сам поговорю с ним.

— Ты не сделаешь этого, Франц.

Он попытался разглядеть ее лицо, но в темноте ничего не увидел, кроме того, что она вскинула голову и повернула ее к нему. Он помолчал немного, Потом спокойно сказал:

— Не бойся, не сделаю.

Они приближались к другому берегу.

— Ты ничего не слышишь? — спросила она. — Что это?

— Это с той стороны, — сказал он.

В темноте тарахтела какая-то повозка; навстречу им плыл красный огонек; скоро они увидели, что это свет небольшого фонаря, укрепленного на переднем конце оглобли; была ли на повозке кладь и ехал ли на ней кто, они не видели. Следом проехали еще две повозки. На последней они заметили человека в крестьянской одежде, он раскуривал трубку. Повозки проехали. Опять слышался лишь глухой шум фиакра, следовавшего за ними в двадцати шагах. Мост теперь отлого спускался к противоположному берегу. Они видели, как теряется во мраке между деревьями дорога. Внизу справа и слева от них расстилались луга; они глядели туда, как в пропасть.

После долгого молчания Франц вдруг сказал;

— Значит, это последний раз...

— Что? — озабоченно спросила Эмма.

— Что мы вместе. Оставайся с ним. Я уйду,

— Ты серьезно?

— Совершенно.

— Вот видишь, все-таки не я, а ты каждый раз отравляешь нам те немногие часы, когда мы можем быть вместе.

— Да, да, ты права, — сказал Франц. — Давай вернемся.

Она крепче прижалась к его плечу.

— Нет, — сказала она нежно, — теперь я не хочу. Так легко ты от меня не отделаешься.

Она привлекла его к себе и долго целовала.

— Куда бы мы попали, — спросила она затем, — если бы поехали по этой дороге?

— Прямо в Прагу, милая.

— Нет, это далеко, — сказала она с улыбкой, — но немножко, если хочешь, можно еще проехать в ту сторону.

Она показала в темноту.

— Эй, извозчик! — позвал Франц. Тот не услышал.

Франц закричал:

— Да остановитесь вы!

Фиакр все удалялся. Франц побежал догонять его. Теперь он увидел, что извозчик спит. Ему пришлось громко крикнуть, чтобы разбудить его.

— Мы проедем еще немного, прямо по этой дороге, поняли?

— Ладно, сударь...

Эмма села в фиакр; за нею Франц. Свистнул кнут; лошади вихрем понеслись по размокшей дороге. Крепко обнявшуюся пару бросало из одного угла в другой.

— Разве в этом нет своей прелести? — шептала Эмма, почти касаясь его губ.

В это мгновение ей вдруг почудилось, будто коляска летит вверх, — она почувствовала, как ее подкинуло, хотела за что-нибудь ухватиться, но вокруг была пустота; ей показалось, что ее закружил какой-то бешеный вихрь; она невольно зажмурилась — и вдруг ощутила, что лежит на земле; наступила жуткая, тягостная тишина, словно весь мир куда-то исчез и она осталась совершенно одна. Потом она услышала какие-то звуки: стук лошадиных копыт, бивших землю рядом с нею, чей-то тихий стон; но она ничего не видела. Теперь ей стало страшно, она закричала — и испугалась еще больше, потому что не услышала собственного крика. Она вдруг совершенно ясно представила себе, что произошло: фиакр налетел на что-то, скорее всего на верстовой столб, опрокинулся, и они вывалились. «Где Франц?» — было ее следующей мыслью. Она позвала его по имени. И услышала свой голос; совсем тихий, правда, но она услышала его. Никто не откликнулся.

Она попыталась подняться, с трудом села. Пошарив руками, наткнулась на чье-то тело. Теперь глаза ее освоились с потемками. Рядом с нею совершенно неподвижно лежал Франц. Она протянула руку и коснулась его лица; по нему текло что-то влажное, теплое. У нее перехватило дыхание. Кровь?.. Что случилось? Франц ранен и без сознания. А извозчик — где он? Она позвала его. Никто не откликнулся. Она все еще сидела на земле. «Я жива и невредима, — подумала она, хотя чувствовала боль во всем теле. — Что же мне делать... что же мне делать... не может быть, чтобы я ничего себе не повредила».

— Франц! — позвала она.

Голос раздался совсем рядом:

— Где вы тут, фрейлейн? Где господин? Ничего поди не случилось?.. Погодите, сейчас, фрейлейн, — я только засвечу фонарь, а то ничего ведь не видать; и чего это мои дьяволы сегодня... ума не приложу. А я, ей-богу, не виноват... на кучу щебня понесло их, окаянных.

Несмотря на боль во всем теле, Эмма поднялась на ноги; то, что извозчик был цел и невредим, немного успокоило ее. Она слышала, как он открыл дверцу фонаря и зачиркал спичками. Со страхом ждала она света. Еще раз притронуться к лежавшему перед нею на земле Францу она не решалась; она думала: когда не видишь, все кажется страшнее; глаза у него, конечно, открыты... должно быть, все обошлось.