Смертельный нокаут. Уральский криминальный роман - Геннадий Мурзин

– Хорошо. Вернемся к вопросу, заданному мною ранее. Скажите, с другими лидерами НТПС какие взаимоотношения у мужа? Надеюсь, это-то образование знаете?

– Знаю, – подтвердила женщина. – Общественно-политический союз. Участвовал в выборах. Муж стал депутатом. Заважничал после этого. Солидности прибавилось. Лаяться, как собака, уже не стал. Культурные словечки стали появляться.

– Не уходите в сторону, – напомнил следователь.

– Я не ухожу. Просто: мне сказать нечего. Ни хорошего, ни плохого. По-моему, тоже дружки, но не так близки, как Курдюков. Колобов, жаль, погиб недавно. Кобяков? Плохо его знаю. Кравец? Интеллигентный, мне кажется, человек. Кто там еще?.. Ну и так далее. Хотите верьте, хотите нет, но муж, в самом деле, дома не любил говорить о делах. Извините, что не помогла.

Глава 4. Сокамерники

1

Он сидел на нарах нижнего яруса (коллеги по камере, в основном, всякая, по его мнению, шантрапа, учли, что вновь прибывший имеет заслуги, в авторитете; как-никак, а три срока уже оттянул, поэтому достоин привилегий) и злился на всё и вся. Злился из-за того, что с воли нет никаких вестей, что не вызывают на допросы и потому он в неведении, что происходит на воле, что в камере вонь и духота, что кормят хуже, чем свиней, что нет рядом ни одного достойного собеседника, с которым бы можно было обсудить его личные проблемы. Не повезло так не повезло! Но не это главное.

Он сидел, почесывая волосатую грудь, а из головы не выходил сон, приснившийся ему истекшей ночью. Ближе к полуночи, когда сокамерники угомонились, он задремал. Сидит, будто бы, он в гостевом кабинете ресторана «Высокогорье» в окружении трех юных и соблазнительно прекрасных полуодетых блондинок. Блондиночки обхаживают его, всячески ублажают, а изящная ручка одной из них, осмелев, нахально залезла ему в штаны, нежно поглаживая его мужское достоинство. Он не возражает. Наоборот, ему даже приятно и он готов терпеть подобное нахальство сколько угодно.

Но в самый разгар его блаженства, когда он был на седьмом небе от испытываемых удовольствий, без стука отворилась дверь кабинета и тихо, на цыпочках, вошел «Спиридон». Блондиночка, ну, та, что занималась баловством, вмиг отскочила и села, как ни в чем ни бывало, на краешек соседнего кресла. Он, заметив, как зарделось пухленькое личико блондиночки, подумал: «Чем не ангел, а?» Странно то, что, увидев «Спиридона», он ничуть не удивился, а рукой показал на то место на диване, которое только что занимала нахальная блондиночка: присаживайся, мол, коли пришел. Странно то, что о чем бы он ни спрашивал, на какую тему ни заговаривал, «Спиридон», ни слова не произнеся, лишь сокрушенно покачивал головой и пристально заглядывал ему в глаза. Так, не проронив ни слова, посидев минут пять, которые для него показались целой вечностью, «Спиридон» встал, тщательно отряхнул с костюма приставшие пылинки и растворился в воздухе. Именно растворился, так как он отчетливо помнит, что «Спиридон» не подходил к двери, через которую вошел.

Он проснулся, так как стежоная харя, что над ним, жутко захрапела. Выматерившись, он встал, сильно ткнул храпуна кулаком в бок, отчего тот повернулся со спины на левый бок и затих. Он лег. И снова сон. Но уже другой.

Сидит, будто бы, он на берегу реки Тагил. Рассвет. Туман стелется над водой. Тихо-тихо вокруг. Сидит и видит, как из тумана, напротив, выплывает фигура. Очертания размыты, поэтому он не может понять, кто это? Однако вглядывается, силится разглядеть. На фигуре – белая кисея, которая еле-еле шевелится. На голове – ничего. Волосы лежат на плечах. Фигура висит над водной гладью и чуть-чуть раскачивается. Ног не видно. Очевидно, предрассветный туман у воды гуще и скрывает. В один какой-то момент он отчетливо видит лицо – лицо «Курдюка», а потом черты лица вновь размываются. Через какое-то время фигура стала медленно-медленно удаляться от него. И когда «Курдюка» уже было почти не разглядеть, из-под кисеи, окружавшей его, показалась волосатая рука – рука орангутанга. Рука, поднявшись вверх, грозила ему указательным пальцем.

Он недовольно покрутил головой. Сны ему не нравились. Потому что рождали нехорошие воспоминания. В животе заурчало: требует пищи, а ее все нет и нет. Где они, суки? Морят, сволочи!

К нему подошел «Касатик». Он – новичок. Ему карачится первая ходка. Кликуху ему эту дали сокамерники. Дали после того, как он обмолвился в разговоре, что его так, Касатиком, часто называла бабушка.

«Касатик» нерешительно спросил:

– Плохо спалось?

– С чего взял? – буркнул в ответ он.

– Молчишь все утро.

– Молчу – значит, так надо, вишь ты, сопля зеленая.

Он упал на подушку и стал лежать, подложив ладони под голову. По режиму, конечно, не положено, но он срать хотел на режим.

Сокамерники, сгрудившись у стола, разговаривали. «Касатик», которого плохо слушали, в который раз рассказывал, за что он загремел.

Шилов с нар пробурчал, но там, у стола, его услышали:

– Последнее, вишь ты, у деревенской бабки уволок… Крохобор.

«Касатик» откликнулся:

– Дом-то не деревенских, не наших. Дом-то городских, дачников. Дачница, да, бабка, но из города.

Шилов недовольно хмыкнул:

– У городских, думаешь, все с неба валится? Они мантулят, а такие, как ты, крохоборы заваливаются и оставляют людей ни с чем, – он еще жестче повторил. – Крохобор! Молчать бы тебе в тряпицу.

«Касатик решился возразить.

– А ты чем лучше? Взял и «замочил» мужика.

– Может, и «замочил», но за дело. Не за шмотье копеечное, как ты, – «Касатик» опять хотел возразить, но он не дал ему. – Заткнись, падла! С кем споришь? На первый снег ссышь еще, вишь ты. Не пристало старшим возражать! Сходишь столько же – тогда и поговорим на равных… Сравнил, подлюка!

Мужик в авторитете, поэтому все замолчали. Попробуй не замолчать. Вчера, вон, заехал в харю «Суслику». Заехал лишь за то, что тот сплюнул на пол. При этом сказал, что это всего лишь первое серьезное предупреждение. Все поняли, что он скор на расправу. Шутить не намерен. И на это у него есть полное тюремное право. А с тюремным правом не поспоришь. И в адвокаты никто не сунется.

Послышался металлический скрежет. Это открывается в дверях оконце. Значит, принесли завтрак. В окне появился небольшой бачок и полиэтиленовый пакет с нарезанными ломтями хлебом. «Касатик», подскочив, принял пищу и поставил на стол. Оконце с тем же скрежетом закрылось. «Касатик», разлив содержимое бачка по мискам, расставил согласно табелю о рангах.

Шилов встал, сел во главе стола. Здесь его место. Он потеснил «Суслика», который до его поселения ходил в главарях. Он презрительно помешал ложкой супчик, где плавали отдельные листочки капусты и редкие крупинки перловки, и недовольно хмыкнул:

– Заморят, сволочи!

«Касатик» хихикнул и хотел что-то сказать, но под его мрачным взглядом осёкся, усердно стал работать ложкой.

2

А он? Ему также не остается ничего другого. Нет здесь выбора, к которому он привык. Как ни кочевряжься, а организм требует, чтобы он скорее привыкал к этой вот баланде. Даст Бог, скоро выпутается. И тогда уж он нажрется до отвала. Он обязательно выпутается. Он верит в это. Он уверен, что для суда будет мало домыслов и предположений, которые имеет на руках следствие. Нынешний суд – не прежний. Нынче, слава Богу, на одной демагогии обвинение не построишь. Не те нынче времена. Да и он не тот. После последней отсидки сколько прошло? Одиннадцать с половиной лет. Он ведь тоже изменился. Изменился в лучшую сторону. Одно то, что был избран в городскую думу, говорит о многом. Характеризует с положительной стороны. Да, он иногда все же срывается. Не всегда в состоянии управлять своими чувствами. Сегодня он бы кое-что сделал иначе, либо совсем отказался делать. Но… Вчерашнее – не воротишь. Что сделано, то сделано. Осуждает ли себя? Да, еще как! Правда, в этом не собирается никому признаваться. Пусть его душа остается в потемках. В его душе для посторонних места нет. И никогда не будет!

Он держит в запасе еще один ход, другими опробованный ход. Этот ход будет опробован лишь тогда, когда станет ясно, что нет никакой надежды выпутаться. Пока же, не теряя времени, надо присматриваться к надзирателям, охране, налаживать контакт с теми, с кем, при случае, можно кашу сварить. Такие, он уверен, есть. Надо присмотреться, очень хорошо присмотреться. Он людей знает. Насмотрелся. Сверху все чистенькие да светленькие. А ковырни поглубже и увидишь, что такое же дерьмо, как и другие.

Он выхлебал баланду, а остатки подчистил корочкой хлеба. Как говорится, голод – не тетка. Облизав ложку, он встал и положил ее под подушку. Зачем? А черт его знает. Машинально получилось. Он хорошо знает, что его ложку ни одна сволочь не посмеет тронуть. Пока. Конечно, все может и измениться. Если объявится другой авторитет, больше достойный на лидерство в камере. Его появление нового лидера не страшит. Он прошел достаточно, чтобы не дергаться при первом же шорохе.