Кровь не вода (сборник) - Мария Метлицкая

Некоторые, например пенсионеры, свободные люди, могли обсудить с Анной Васильевной и погоду, и новости, и, конечно же, сплетни.

В этот день хоронили соседа. Доложила дочь Людка: соседа с третьего этажа – старика.

– Илюшку, что ли? – ахнула бабка. – Ну и дела!

Людка бросила злобно:

– Ах, какие события! Деду сто лет. Ты, мам, прям удивилась!

– Не сто, – возразила Анна Васильевна, – он еще молодой. Моложе меня!

– Ага! – злорадно подхватила дочь. – Пацаненок! Жених! Молодец!

Анна Васильевна спорить не стала – Людка была бабой вредной, но смотрела за ней хорошо. Грех и пожаловаться.

Она махнула рукой и подалась вперед – не пропустить бы чего. Похороны ведь! Событие, так сказать. Для нее – почти мирового масштаба.

Народу было совсем немного – Элла, племянница. Которая за Ильей и ходила. Еще пара соседок-старух, какой-то дед – весь в медалях. Родня? Бывший сотрудник? И немолодой седой мужчина – лицо-то знакомое, а вот кто? А, Элкин муж! Бывший в смысле. Пожили они недолго и разошлись. А вот подмогнуть пришел! Значит, приличный человек, не скотина.

Гроб с Илюшкой стоял на табуретках – люди прощались. Анна Васильевна тоже было хотела. Да Людка как гаркнет:

– Сиди! Отсюда простись – сделай ручкой. И смотри не выскочи из окна! От любопытства.

Нет, стерва, конечно. Да черт с ней. Чего ее слушать?

Анна Васильевна высунулась уже по пояс и окликнула Эллу:

– А че дочки-то нет? В смысле – Эмки?

Элла вытерла красные, заплаканные глаза и сказала:

– Трудно ей. Сама нездорова. А тут… на такое смотреть!

– Трудно, – хмыкнула бабка Анна, – ишь, фифа какая! Не проводить отца – где это видано?

Еще она услышала – а может быть, показалось? – как Элла сказала бывшему мужу:

– Прости меня, Валера!

А тот отвернулся и только махнул рукой. Простил? Или нет? Интересно!

Потом подъехал ритуальный автобус, гроб с Ильей погрузили, и – ту-ту! В дальний, последний, так сказать, путь. Пухом тебе, Илюшка, земля! Отмучился, парень.

В любую погоду Анна Васильевна по-прежнему торчала в окне – на боевом посту, как шутили соседи. В двенадцать дня, ну, или чуть позже Элка со второго выкатывала кресло с сестрой.

Та что-то недовольно бурчала, но сестра тщательно проверяла, застегнуты ли пуговицы на ее куртке, поправляла ей шарф, укутывала ноги старым пледом и везла ее в парк. Воронцовский парк теперь был красавцем – цветы и скамейки, дорожки и фонари. Мамки с колясками, влюбленные парочки. Эх, красота! Жаль, ноги не ходят. Идти до него – с полчаса. Да разве эта стерва Людка попрется? Да и коляска старая, совсем развалюха. Не то что у этих… Сестричек.

Элла с трудом сдвигает коляску с места и – в путь. А это в гору, между прочим.

Возвращаются они через пару часов – но Анна Васильевна в это время обедает. У нее на посту перерыв. На обед гороховый суп. Отличный, с копченой рулькой. Молодец, Людка! Умеет сварить.

Видит так, краем глаза – приехали! Прибыли в смысле.

Гулко хлопает входная дверь, тяжело скрипят пружины – и Элла тащит коляску наверх.

Но Анне Васильевне уже не до них – после обеда ее клонит в сон. Дочь провожает ее в комнату и помогает улечься.

Засыпая и чуть похрапывая, она думает о соседках: «Вот ведь семья! Всю жизнь – друг за друга. Братья, снохи… Вот старики воспитали! И эти, сеструхи. Детей не родили, семей не сложили, а вместе. Всю жизнь. Всю жизнь на подмоге! Кровь не водица, как говорится. Сильная вещь… А я, старая дура, второго родить побоялась! Время ведь такое было – эту бы поднять, обуть, накормить, дуру свою, Людмилу. А зря. Зря я боялась. Вот помру – и кто рядом с Людкой останется? Муж? Да где он, тот муж? Давно у бабы другой. Сын? Мой внучок? Так и этого нет – сидит в Краснодаре и в столицу обратно не хочет: там сад, там хозяйство. Жена и детишки. Женина родня – и он там прижился…»

– А Людка? Вот если помру… – бормочет старуха и громко вздыхает: – Ох, надо бы было. Сестричку. И душа была бы спокойна!

Зря. Зря не сподобилась. Такую б, как Элка… И все – можно и кони двинуть. Уж нажилась… Так нажилась, что… Нет, врет! Врет ведь себе самой! Пожить еще хоцца! Еще бы чуток. А что? Жизнь только сейчас стала сытая и спокойная – живи не хочу! Не надо ходить на завод – будь он проклят, – с утра, в пять пятнадцать! Не надо думать о деньгах. Пусть думает Людка. О внуках не надо – где они, эти внуки? И муж-кровопийца давно «отдыхает». Пусть спит спокойно – давно все простила. А вот что второго не родила – жаль. Возились бы девки вместе – как эти, соседские. Всю жизнь! Нет, Людка, стерва, – она не возилась бы. Порода не та. А вот другая – ну, та, что не вышла, – та бы возилась. Ну, если б, конечно, была вроде Элки. На таких все и держится!

Мир стоит на таких. Вон как эта скрутила ее, на коляске. Скрутила в виток, в хвост поросячий – и ведь не отбрешешься.

Так и будет таскать ее, инвалидку, до смерти. Только вот непонятно – до чьей?»

Анна Васильевна шумно вздыхает, кряхтя, тяжело переворачивается на правый бок и… И почти тут же, расстроенная, засыпает. И очень громко храпит.

И спится ей сладко – на сытый желудок. Хорош был гороховый суп. Ох, как хорош!

Умница Людка. Хотя стерва, конечно.

Бедная Лиза

Что такое семья? Ну вот вначале – молодые, он и она. Дальше – детки, хорошо, если парочка, а не один. Потом эти детки вырастают. Приводят в дом своих избранников – и семья разрастается. И вот уже не хватает стульев, и даже приходится покупать еще один стол, теперь уже раскладной. Тот, что называется «книжка» и в «спокойные», не праздничные дни хранится на балконе.

«Родственные» приобретения бывают, конечно, разные – приятные и не очень. Но куда денешься! Общаться-то надо. Семья! Так ведь почти у всех, правда? И терпим, и приспосабливаемся, и накрываем столы. Приезжим стелим постель, уступаем родную кровать. С утра до ночи торчим на кухне – вытаскиваются пятилитровые кастрюли и казаны: поди прокорми такую ораву! Теснимся. Раздражаемся, конечно, не без этого. Зато сестра из Ессентуков ждет нас на лето. Уступая (между прочим!) свою собственную спальню. Племянник из Грузии – чудный какой человек, нет, правда, ей-богу, прислал со знакомыми ящик хурмы и чурчхелы. А из Тель-Авива приехало новое лекарство – у нас нет такого.

Так же было и у Головановых.

Как-то так сложилось, что в этой семье рождалось много детей. Головановская кровь была сильной, ядовитой и въедливой, по определению одной из невесток, не слишком полюбившей свекровь и шумные семейные застолья, пропустить которые, между прочим, было серьезным нарушением жизненного уклада и традиционных устоев. А традиции Головановы чтили.

«Старые» Головановы, бабка Лида и дед Алексей, прожили жизнь долгую и мирную. Как и было положено по традиции тех трудных и строгих лет – один брак, куча детей. Правда, в середине семидесятых объявилась дамочка с Украины и предъявила своего «ребеночка» Гошу. Ребеночку – так мамаша его называла – было под двадцать, и головановская порода проступала в нем смело. Гоша был копией деда Алеши. Пришлось признаться, что грудастая хохлушка Зина не аферистка (а жаль!). Случайная, так сказать, подруга. Алексей Голованов, что называется, «попал»: в командировке загулял с чернявенькой Зиной, местной красоткой, и вскоре отбыл восвояси. В полном, надо сказать, неведении.

Лида Зинаиду с ребеночком пустила, накормила ужином и стала стелить постель.

Наклонившись над кроватью, расправляя простыню, она, не оборачиваясь, спросила незваную гостью:

– А приехала-то чего?

Так, между прочим.

Зинаида вспыхнула:

– Ребеночек должен познакомиться с отцом! Или не так?

Лида с тяжелым вздохом выпрямилась, проведя последний раз по простыне ладонью, потерла больную поясницу, посмотрела на Зинаиду и так же ровно спросила:

– Ну, познакомила?

Зинаида плюхнулась на кровать и, закрыв пылающее лицо крупными, крестьянскими ладонями, зарыдала.

– Приятных вам сновидений! – кивнула бабка Лида и вышла за дверь.

Дед Алексей сидел на кухне и смолил папиросу.

– Лида, – осторожно начал он.

– Спать, Леша! – устало откликнулась бабка. – Завтра… надо с ребеночком, – тут она усмехнулась, – гулять! В музей сходить. Или в театр.

Назавтра Зинаида отправилась в ГУМ, а «ребеночек» пошел посмотреть на столицу со сводным братом Димкой и сестрой Ниной – так приказала бабка, сунув им в карман трешку – на пирожки и мороженку.

Зина вечером уехала, «ребеночек» очень смущался и на новую родню глаз не поднимал. Было видно, что мать он осуждает – не за факт своего рождения, а за этот дурацкий приезд. Еще было видно, что матери он почему-то стесняется, ехать к папаше навряд ли хотел и столица ему эта – по барабану. В селе под Полтавой его ждала краля.