Уходила юность в 41-й - Сонин Н. Т.

куча железа! Эх...

Он выругался, потом крикнул:

— За мной держи!

Танк попятился на берег, под кручей которого густым малиновым блеском

отсвечивала вода. Мотор вдруг взревел, машина дрогнула, рванулась вперед. Уже на

ходу водитель выбрался из люка и прыгнул на землю. А танк, грузно заваливаясь набок,

обрушил огромную земляную глыбу и вместе с ней тяжело ухнул в пучину. Высокий

фонтан искрящихся брызг долго оседал перед глазами.

Танкисты, сняв шлемы, стояли неподвижно, глядя, как внизу шипела и пенилась

вода. Капитан глухо вымолвил:

— Не обижайся и прощай, наш друг. Ты свое сделал, а нам еще воевать!

У моста стоял, виновато мигая глазами, врач. Он пропускал [53] свои машины с

ранеными. Протянул руку подошедшему капитану:

— Спасибо, герой. Узнал, что побитый на поле враг — ваших рук дело. И за это, и

за добрую душу спасибо!

Нахлобучив шлем на лоб, чтобы плотнее держалась повязка, капитан молча

шагнул на мост. Старшина поспешил за своим командиром.

2

Весь день сильными артналетами противник периодически беспокоил наши

боевые порядки. Не обошлось без потерь. У соседей, во второй батарее лейтенанта

Тараненко, тяжело ранило трех бойцов. Повинны были в том прежде всего они сами.

Поленились, а командиры не заставили глубже зарыться в землю. И вот их,

окровавленных, перевязанных, срочно отправили в тыл. Это для всех — наглядный

урок.

Под вечер к нам прибыл начальник разведки полка. Когда в нашем блиндаже

собрались командиры, он начал исподволь свой разговор. Дескать, каково

предназначение корпусной артиллерии? Да-да, контрбатарейная стрельба! Ну, а если

полк пока не располагает материальной частью? Точно, надо полагаться на гранаты —

карманную артиллерию. К ним немалое подкрепление — бутылки с горючей смесью.

Кто-то из командиров, не выдержав такой тянучки, спросил: «Нельзя ли

конкретнее, товарищ майор?» — «Конечно, можно, если вижу таких боевых и,

следовательно, нетерпеливых!» Он сообщил, что готовится поиск в тыл врага. Пойдут

три группы в разные места, но примерно на одинаковое расстояние. Должен получиться

своеобразный огневой налет. Одна из групп уничтожает артиллерийскую батарею, что

беспокоит нас своим огнем (ее засекли наши звукометристы). Другие цели — на

рокадной дороге, по которой замечено большое движение.

Майор показал на карте расположение батареи фашистов. Находилась она как раз

возле хутора, где накануне нас угощали яблоками. Мы с Погожиным переглянулись, и

он заявил майору: «Этот объект нам доверьте!»

Прежде чем разойтись, сверили часы. [54]

...Уже третий час наши плащ-палатки легко скользили по росной траве. Ночь хоть

в глаза коли — ничего не видно. Лишь впереди грохочет и полыхают зарницы, на

мгновение освещая окрестности. Одной из вспышек из темноты выхватило церковь.

— Вот откуда фашисты корректируют свои артналеты, — шепнул Козлихин. —

Только как пальнуть по божьей обители?

— Тс-с! — отвечаю ему. — Сворачивай вправо. До хутора шагов триста.

Знакомые старики встретили нас радушно. Хозяйка перекрестилась, глядя на

образок. Старик в ответ на наше предложение согласился, не задумываясь: «Проведу. А

як же? Знаю, де ти гарматы. Сам солдат!» Пока он надевал постолы, я поинтересовался:

как, мол, фашисты ведут себя? Тот выговорил зло и отчужденно: «Враг он и есть враг!»

— Ты, стара, ось що, — он обратился к жене. — Хату замкни, и на сеновал. Шоб

нияких подозрений. Я скоро...

По дороге к селу наш проводник сипящим шепотом рассказывал, как фашисты,

расположившись утром на постой, согнали со всей округи девушек и молодых женщин

к школе, где якобы надо было убрать, вымыть полы. И Маринка, их внучка, оказалась

там. Фашисты учинили над всеми гнусное насилие. Гоготали, мерзавцы, на все село. А

потом вышвырнули свои жертвы из школы голыми, в чем мать родила. С тех пор никого

из несчастных не видно. Разбежались, кто куда, и в родные дома не показываются. И

они не знают, что стало с внучкой.

— Ось школу б, хлопцы, поджечь, спалить их, поганых! — горячо шепнул старик.

— Перепились, зверюги, после своих забав, сплят небось вповалку.

Это не входило в наши планы, но Пожогин толкнул меня в бок: «Может, уважим

старика?» Козлихин запротестовал: «Ведь школа, товарищи командиры!» Проводник

проворчал: «Хто в ту школу тепер пийде? Наши вернутся, нову сбудуем!»

Договорились так. На батарею со своей группой и вместе с проводником пойдет

Василий. Мы с Козлихиным и другими бойцами займемся школой.

В ту ночь на нашем участке загремели гулкие взрывы, взметнулись в черное

летнее небо жаркие костры. Долгое протяжное эхо будоражило окрестности.

Вернулись перед рассветом, уставшие и довольные. [55]

Одной из разведывательных групп удалось пленить немецкого фельдфебеля, что

было у нас в новинку и перед чем как-то вдруг померкли наши боевые успехи.

Наш оборонительный рубеж занимали части 195-й стрелковой дивизии. Нас

отводили во второй эшелон.

Нам долго не спалось. Мы с Пожогиным прилегли на пригорке, откуда виделось

широкое приволье, далеко раскинувшееся по речной пойме. Внизу затаилось местечко,

вдали на посветлевшем горизонте темной грядой проступал лес.

— Красотища какая! — промолвил Василий и вздохнул: — Очень похоже на

Поплевино, мое родное село. Наша речка Ранова, конечно, поменьше, чем Стырь. Луга,

заводи... И ребятни вокруг — не перечесть! Я еще в детстве пристрастился к рыбалке.

Сидишь, бывало, с удочкой на зорьке. Тишина, благодать! Лишь иногда за спиной

прогромыхает поезд из Рязани в наш Ряжск. Гляжу сейчас и думаю: доведется ли

побывать в отчем краю? Шел давеча на фашистскую батарею, — продолжал он, — и,

признаться, вдруг робость почувствовал. Глухая ночь, неизвестность... Дед-проводник,

видно, заметил, подбадривает: не бойся, сынок. И вот они, фашисты, у костра. Взялись

за руки и воют песню. Пьяные, наглые, морды красные... Ах, думаю, гады этакие! На

чужой земле как хозяева? Мы крадемся, а они? Наших девчонок бесчестить?!

Остервенение нахлынуло. «Круши, — кричу, — ребята, их гранатами!» За пять минут

управились. Огонь под самое небо, и мертвяки вокруг! Дал команду на отход.

Вот ведь каким стал он, мой Василий! Мне почему-то вспомнился наш первый

день в училище. Загорелый, крепкий, застенчиво стоял в сторонке, у окна.

Чувствовалось, он часто бывал в зное полей. Рыжеватые волосы его словно опалены

солнцем. При всей своей стеснительности Пожогин оказался общительным, какими

обычно бывают люди со щедрой и доброй натурой. Василия полюбили товарищи.

Вскоре он выдвинулся в число лучших курсантов. Кто первым на турнике освоил

трудное и смелое «солнце»? Он! Кто на лыжне неутомим и быстр? Опять он, курсант

Пожогин!

Вот заговорил Василий о рыбалке. А мне вспомнился им же рассказанный случай.

Еще мальчишкой однажды наудил он полное ведерко карасей, пескарей,

плотвичек. Собрался было домой. [56]

А тут односельчанин, один из передовых механизаторов, подходит: «Повезло,

Васятка?» — «Как видите...» — «О-о, ну молодец! Дай-ка десяток карасей взаймы». И

поведал Захар Петрович о своей неудаче. Всю ночь провозился на неотложной работе.

Отдохнуть бы, но влекла рыбалка. Ловил, ловил и... уснул. «Теперь жена застыдит, коль

приду с пустыми руками. А там снова за дела».

Василий отдал незадачливому рыбаку половину улова. С тех пор они

подружились. Взял Захар Петрович в уборочную парня на свой комбайн, научил

управлять степным кораблем, и, еще будучи школьником, стал Вася Пожогин

настоящим механизатором.

...Василий загасил цигарку и откинул плащ-палатку, под которой курил.