Точка росы - Дмитрий Черкасов

— Да, может, кто гоп-стопом здесь промышляет? Ты бы отпустил меня, Миша! Позарез сегодня надо! Не лыбься, я по делу, между прочим! Сведения из архива здравоохранения забрать!

— Все со своими ямами? А пахать я за тебя буду? Всегда как отпустишь вас, так самая работа начинается... Помнишь, что опер сказал? У нас один шанс прищучить резидента!

— Ты же с ним поцапался!

— Это так... от недовольства жизнью. Ходи.

Но Морзик не успел положить карту, как в динамике послышался встревоженный дискант Ролика:

— Ребята! Ребята! Меня, кажись, грабить идут! У меня нету бабок! Ай!..

— Морзик, вперед! — гаркнул Тыбинь. — Вот, блин, накаркал! Живее ворочай задницей!

Черемисов, смешно переваливаясь, поспешно убежал в темноту, к подъезду, и через минуту вернулся вместе со стажером.

— Ерунда! Шпана шалит. Человек пять. Разбежались.

— Ничего себе ерунда! — воскликнул Ролик. — Он там целое побоище устроил!

— Ну, пришлось сунуть пару раз, чтобы не лезли...

— Там чьи-то зубы остались!

— Радуйся, что не твои. Пусть гордятся, что зубы им выбил чемпион Петербурга!

— Не понимаю я таких... — ворчал дрожащим голосом Ролик, поспешно, как обиженная болонка, забираясь в теплый салон на заднее сиденье и устраиваясь поудобнее. — Вот так запросто пойти, избить кого-нибудь... Маньяки какие-то...

Старый с Морзиком оглянулись и уставились на него.

— Чего вы смотрите? Вы что — тоже вот так ходили и били кого ни попадя?

— А ты в детстве был паинькой? Ох, прости, детство-то еще не кончилось!

Морзик захохотал. Старый хмыкнул. Ролик надулся и притих.

— Я в ментовке начинал с трудных подростков, — сказал Тыбинь, разминая затекшее тело, насколько позволял салон машины. — Тогда у меня и слова какие-то убедительные были... А сейчас нету у меня никаких слов.

— Аргумент — во! — Черемисов выставил здоровенный кулак.

— Их не забьешь. Оторвы... С ними говорить надо — а сказать нечего. Грабьте — только не попадайтесь, больше ничего не могу придумать.

— Ты смотри, Кляксе этого не брякни!

— Пока сказать людям нечего — будет только хуже, — педантично закончил Тыбинь. — Ладно, подежурим час в машине. Я поближе встану...

— Хорошо бы “глазик” напротив Изиной квартиры поставить, — подал голос обиженный Ролик. — Сидеть себе и смотреть...

— Надо Кляксе сказать, чтобы менял нас, — буркнул Старый. — Третий день уже тут отираемся... засветились.

Потянулись минуты ожидания. От безделья Морзик запустил на прослушку запись, сделанную в парке Победы с помощью “уха” — переносного акустического пеленгатора. В группе Кляксы это мощное устройство на зиму было замаскировано под ящик для зимней рыбалки, передняя стенка которого была забрана тонкой сеточкой. Обычная портативная кассета для записи вставлялась прямо в гнездо задней стенки, как в магнитофон. Летом “ухо” перекладывали в простую коробку из-под женских сапог супруги капитана Зимородка.

Пеленгатор позволял прослушать разговор шепотом на расстоянии в полкилометра, но, как все сверхчувствительные приборы, имел серьезный недостаток — он улавливал все звуки подряд, несмотря на ухищрения умельцев из технической службы управления, мастеривших для него всевозможные фильтры. Достаточно было где-нибудь неподалеку заработать тракторишке — и всей прослушке наступала труба: ничего, кроме тарахтения дизеля, разобрать не удавалось. Зато движок был слышен великолепно, до последнего писка, хоть диагностику проводи.

Из динамика раздавались невнятные резкие вскрики.

— Его что там — бьют? — полюбопытствовал Ролик.

— Это вороны, дурашка. Вот сейчас Миша настроится — и будет слышно.

“А мне говорили, — всхлипнул Дербенев, — что вы интеллигентные люди...”. “Ну вы же сами понимаете, что методы определяет ситуация, так... — скороговоркой произнес Арджания. — Будем сотрудничать — и вы убедитесь, что мы очень милые ребята, и с нами можно делать дела...”. “Как будто, вы оставляете мне выбор!”. “Ну почему же... можете пойти и сдаться в ФСБ, так... Там вам покажут...”.

И тут все накрыло громыхание проезжавшего мимо грузовика, а потом в обрывки разговора вмешались чужие женские голоса, очень громкие: видно, говорившие находились ближе к пеленгатору, чем вышибала со своей жертвой. Ролик, вслушиваясь с напряженным любопытством, поцокал языком.

— Не слышно ни фига!

— Ничего, спецы разберут! — успокоил его Морзик. — У нас знаешь какие акустики! Из Военно-морской академии! Те, что эхолоты для подводных лодок делают. Все отфильтруют в лучшем виде, до словечка. будешь слушать — не поверишь, что так можно.

— А это что воет?

— Это ветер... в мачтах стадиона, наверное...

— Как черт в трубе...

— Не знаю, не слыхал!

Старый под их треп медленно впадал в привычное бездумное оцепенение, как медведь в спячку. В последнее время оно посещало его все чаще. Иногда он не мог заставить себя поесть или умыться. Тыбинь уже начинал бояться этой тягучей пустоты, понуждал себя к жизни, подстегивал неожиданными и порой жестокими выходками, разогревая кровь. Но даже это уже надоедало. Каждое черное зимнее утро в его тяжелой голове, одиноко лежащей на подушке, возникал один и тот же вопрос: “Зачем?”. Дурацкий вопрос, заразный, как чума. Счастливо нынешнее племя, поверившее в простые, как мычание, ответы. Эти ответы спасут нацию... или превратят нас в идиотов.

Когда ему в окошко машины осторожно побарабанили пальцами, Тыбинь только скосил глаза, не желая выходить из комы. Темная фигура склонилась к стеклу, поскреблась еще раз. Морзик со стажером уставились выжидательно. Фигура, скрипя по снегу, обошла машину спереди и побарабанила в окошко пассажира.

Черемисов приспустил замерзшее стекло, и в щель сразу же повалил морозный воздух.

— Мальчики, девочку не хотите?

— Чего?

Морзик, а за ним и Ролик открыли дверцы, выглянули из машины. Старый не шевельнулся, глядя через лобовое стекло на дверь подъезда. Его как будто не касалось происходящее.

На снегу у машины “наружки” переминался, сунув руки в карманы, мужичонка в черном потертом полушубке из искусственного меха и ушаночке. Лицо его было хитрое и пропитое. Рядом с ним стояла рослая девочка в детском клетчатом пальто с пушистым воротником, шапке с помпонами, перебирая в руках сумочку с вышитым медвежонком.

— Дочка, что ли, твоя? — недобро прищурившись, спросил Морзик.

— Ага, дочка... По стольничку с каждого... на час. Вас там трое? На троих отдам за двести пятьдесят.

Ролик выпучил глаза, утратив дар речи от изумления. Черемисов, поразмыслив несколько секунд, взял девочку за плечи и подтолкнул к стажеру.

— Посади в машину. Ну и дворик нам попался...

— Вот и молодцы! — засуетился папаша. — Не пожалеете! Она у меня обученная... все умеет!

— Сам, что ли, обучал? — мрачно спросил разведчик.

— Что ты! Побойся Бога! Что я, дерьмо последнее, что ли? Жить, знаешь, надо, а мы люди пьющие... нам деньги нужны...

— А мать?

— Умерла. Два года как умерла. Ты деньги давай вперед, пожалуйста, чтобы я, значит, вам не мешал...

Мужичонка шумно и нетерпеливо потянул ноздрями чистый морозный воздух и выразительно потер палец о палец. Вовка зажмурил глаза и помотал головой, точно отгоняя мух. Потом достал из кармана куртки перчатку и медленно, смакуя момент, натянул ее на правую кисть.

— Ты это чего? — беспокойно бегая руками по пуговицам шубы, спросил заботливый папаша.

— Да чтоб об тебя не замараться!

С этими словами Морзик, не прибегая к заморским ухищрениям мордобития, тяжелой пятерней отвесил папаше здоровенную простонародную затрещину. Мотнув пятками, тот улетел в сугроб и, не задавая лишних вопросов, подхватив ушаночку, на карачках улепетнул в сторону. Судя по сноровке, это он проделывал не первый раз. “Значит, не все соглашаются”, — с облегчением подумал Морзик.

Отбежав на безопасное расстояние, мужичонка оглянулся и крикнул:

— Так, значит! Платить не хотите! Ну, мы вас сейчас!..

Из темноты послышался скрип снега, и из морозного воздуха нарисовались трое с обрезками труб в руках. У Морзика от ярости покраснели глаза, как у кролика. Ролик, хлопнув дверцей, выскочил на подмогу товарищу, но их обоих опередил Тыбинь. Стряхнув, наконец, оцепенение, Старый, массивный как танк, выбрался из машины.

— Стоять! — хрипло сказал он, выходя навстречу нападавшим, и, прагматично не тратя сил на драку, достал из кобуры под мышкой пистолет с навинченным глушителем. Сноровисто прижимая локоть, он направил ствол в животы подходящим. Он даже с предохранителя его не снял.

Целить в живот — самое действенное дело. Еще страшнее, чем в голову. Честная компания, топая по снегу мигом растворилась в темноте едва освещенного двора. Кто-то наудачу запустил оттуда трубой, но не добросил. Старый убрал пистолет под куртку и подошел к машине, у которой замерли Ролик с Черемисовым.