Прощай, Гари Купер! - Ромен Гари

Ей очень хотелось попросить стакан молока, но тут такого не подавали. У них в Швейцарии был самый высокий процент самоубийств. Впрочем, этот процент самоубийств у всех был самым высоким: в Швейцарии, в Дании, в Швеции, в Сан-Франциско… Показатель благосостояния. Одну вещь ей все-таки никак не удавалось постичь. Хорошо, она была согласна на спираль. Но если вы, скажем, еще ни разу, как же тогда поставить эту спираль? Прямо квадратура круга какая-то.

Она взяла свой стакан и подошла к пианисту: Эдди Вейс, из Лос-Анджелеса. Молодые американцы заполонили Европу. Weltschmerz. Sehnsucht.[17] Вьетнам. Они удирали, как молодые разъяренные бычки бегут у Бласко Ибаньеса, в его «Крови и песке».

— Как дела, Эд?

— Не знаю, Джесс. Я стараюсь не всматриваться. Этот парень за стойкой сам не свой до твоего зада. Ему только электродрели не хватает. В Америке, там грудь, а в Европе всегда почему-то ляжки. Почему?

— В Европе — другая цивилизация, Эд. У них несколько иные ценности, чем у нас. Она скрылась в туалете, чтобы исчезнуть из поля зрения, а вернувшись, обнаружила, что судьба наконец-то ей улыбнулась. У бара стоял, облокотившись на стойку, Франсуа, и она была почти уверена, что в прошлый раз вернула ему долг.

— Франсуа, я очень тороплюсь, не одолжишь мне триста франков? Он поднес палец к губам: тсс! Он слушал, как какой-то тип возмущается в телефонную трубку. Умник из разряда «чего не хватает нашей молодежи, месье, так это войны». Естественно, он говорил об искусстве:

— Нет, я умываю руки. Я не доверяю рынку. Слишком высоко, это долго не продержится. Продавайте всё. Не торгуйтесь, старина. Я сказал: продавайте. Сплавляйте всех этих Пикассо, Браков, Хартунгов и Сулажей. Дюбюффе тоже. Знаю, знаю, он поднимается очень быстро, но скоро он свернет себе шею. Купите мне что-нибудь восемнадцатого. Рисунки, неважно… И редкие книги. Какие? Редкие, я вам говорю. Пора залечь на дно. Наступает время надежных ценностей.

Он повесил трубку. Франсуа смотрел на этого друга. Будто примерялся к его скальпу.

— Сколько ты сказала, Джесс?

— Четыреста. Я верну.

— Можешь ничего не возвращать, но и не бегай от меня. Вот, держи, здесь пятьсот. Ты ведь знаешь, я по-прежнему без ума от тебя.

— Не говори так, иначе мне обязательно придется вернуть тебе их.

— Ты сегодня газеты открывала? Жозетт Лонье арестована как девушка по вызову. Одна из самых богатых семей в Швейцарии. Ты можешь это понять?

— Думаю, она хочет быть независимой. Так, я побежала. Спасибо.

— Я тебя люблю.

— Франсуа!

— Ладно, ладно, беги. Она, как всегда, столкнулась с вращающейся дверью, выскочила наконец на улицу и остановилась в некотором замешательстве. «Белые зубы, свежее дыхание» все еще был здесь, и волосы у него были еще светлее, чем прежде, если такое возможно. В общем, совсем блондин.

— Только подумать, вы уже полчаса улыбаетесь. У вас что, судорога? Он вдруг стал очень серьезен.

— Послушайте, это вы здесь консул США, да? Я имею в виду эту табличку «КК»? Что вас так насмешило? У меня авария. Настоящая катастрофа, если хотите. Я на мели и никого здесь не знаю. Вы не могли бы меня репатриировать? Бог мой, и нет тут ничего смешного! Мне сказали, что консулы, в общем, могут репатриировать.

— Нужно обратиться в консульство и доказать им, что у вас нет средств к существованию.

— Доказать? Да им стоит только заглянуть в мой бурдюк. Там уже три дня как ни крошки не было. Я не просто голоден, я возмущен.

Они рассмеялись. Бедняга, он и в самом деле был симпатичный малый. Она достала пятьдесят франков.

— Возьмите. Она уже направилась к своему «триумфу», а он остался стоять там, где был, с деньгами в руке, и все летело к чертям. Он чувствовал Ангела у себя за спиной, как если бы тот и правда был здесь и чиркал ногтем о свою зажигалку: такие нервные, эти арабы, не то что их верблюды. Он отпустил ее еще на несколько шагов — тридцать метров, подходящее расстояние для стрельбы по мишени; девчонки, которые умеют твердо говорить «нет», как эта, от них ведь потом не отвяжешься.

— Эй! Она остановилась как вкопанная. Только этого и ждала. Он подошел. Сейчас, стреляя в упор, он при всем желании не мог промахнуться. Настоящая бойня.

— Зачем вы это делаете?

— Что? Она не оборачивалась. Затылком чувствовала опасность, бедняжка. А хуже всего, что он тоже чувствовал опасность, и, кажется, ту же самую. Сердце бешено колотилось о стенки аорты. Он приготовил свою шикарную идиотскую улыбку, но никак не мог ее нацепить. Внезапно он понял, что это было. Нехватка высоты. Он отвык. Он спустился слишком низко. Вот и результат.

— Зачем вы дали мне эти деньги? Я не это просил. Идите вы на фиг. Я вас еще не целовал, так что не за что меня благодарить.

Он не узнавал собственный голос. Он-то думал, что ломка уже прошла. Что ж, значит, он все еще мог разреветься только потому, что папа не пускает его гулять во двор и по телику нет ничего интересного?

Она обернулась:

— Не сердитесь. Вы мне их как-нибудь потом отдадите. — Она посмотрела на его лыжи и улыбнулась. — Вьетнам, значит?

— Не совсем. Скорее — объявление.

— Какое объявление?

— Ну, знаете, то, которое Кеннеди развешивал на каждом углу: «Не спрашивайте, что ваша страна может сделать для вас, спросите, что вы можете сделать для своей страны». Когда в один прекрасный день, в семь тридцать утра, я прочитал это на стене, я тут же смотал. Так быстро и далеко, как только было возможно. Она смеялась.

— Не знаю, догадываетесь ли вы, но это очень по-американски, ваша реакция. Индивидуалистическая, как раньше говорили.

— Да, раньше. Но сейчас с этим покончено. У меня есть один приятель, который даже написал про это песню: «Прощай, Гари Купер». Помните, тот парень, что идет всегда один, никто ему не нужен, и в конце он всегда побеждает плохих. Она внимательно смотрела на него.

— Да, правда, — сказала она. — Нам следовало бы сделать ее нашим новым государственным гимном. Что ж, прощай, Гари Купер!

Ока хлопнула его по плечу и села в машину. Нельзя не признать, что некоторые из этих юных американцев были чертовски красивыми парнями. Кажется, данный феномен следовало отнести на счет нового способа их кормления в младенчестве. Она научилась некоторым правилам по уходу за грудными детьми и даже работала в одних яслях в Конго, когда они с отцом были там в консулах.

Она искала ключи, которые держала в руке.

— Я скоро верну вам эти деньги. Где вас можно увидеть?

— Забудьте. Я богата до противного. Но если вам так необходимо, можете найти меня на озере, вон там. Я бываю там каждый день. На пристани, где собираются птицы. Приходите, если уж так хочется.

У нее сегодня днем должен был быть урок древнееврейского с израильским студентом, но это можно было перенести. Как бы там ни было, она больше не собиралась ехать работать в киббуц, куда рвалась в прошлом году. Не собиралась она и торчать каждый день под мостом, ожидая его. Он все равно не пришел бы, да это теперь и не важно. Бедный мальчик, такой потерянный. Куда смотрит ОЗЖ?[18] Нет, надо ехать, сейчас же, а то он Бог знает что может подумать. Она еще немного помедлила, но — нет, ничего: слишком робкий оказался. Она решилась наконец найти ключи и отчалила, дружески махнув ему рукой. Бедный, он в самом деле был очень похож на птенца, вывалившегося из гнезда. Ленни сел на тротуар. Ангел вылезал из «форда». «Форд», надо заметить, был вовсе не черный. Зеленый. Не его тачка, это точно.

— Здорово провернул. Ленни попробовал заговорить прежним голосом. Сначала — осторожно. С такими типами, как этот, нужно общаться по-мужски.

— Видел, да? До басов немного не дотягивало, но все же работало. Он взял предложенную сигарету, добравшись тем самым до зажигалки.

— Должно получиться, Ленни.

— Получится.

— Иншалла, дай Бог. Ленни обалдел. Он не знал, что этот друг, оказывается, еврей.

— Ты кто вообще-то? То есть откуда, из какой страны?

— Алжирец.

— Алжирец? У него вдруг появилось сомнение. Предчувствие. Они всегда плохие, эти предчувствия, даже странно. Ни у кого никогда не было хорошего предчувствия. «Гороскоп, — вспомнил он.

— Ну вот, приехали».

— Надо же… а вот Мадагаскар, слышал про такой? Это, случаем, не в Алжире, нет?

— Нет, зачем тебе?

— Низачем. Ты уверен? Потому что если Мадагаскар — это в Алжире, то я — пас, с девчонкой будешь разбираться сам.

— Да что тебе дался этот Мадагаскар?

— Скажем, мне там отказано в визе.

— Расслабься, это не в Алжире.

— Уверен?

— Черт, иди вон спроси у легавого, он тебе скажет, где этот твой Мадагаскар. Ладно, хоть одной заботой меньше.

Глава IV

Шапка из серого барашка, длиннющие черные усы, вощеные, с острыми концами, словом, таракан в горах, лицо, поражающее своей болезненностью, рябое (успокаивало хотя бы то, что оспой он уже переболел), грудная клетка бенгальского улана, все это вместе — в объективе «Полароида», с ореолом «Независимого швейцарского банка» над серым барашком. Пли!