Рассказы - 1 - Висенте Бласко

Молодые люди ждали, пока пройдетъ шумный отрядъ. И по мр того, какъ онъ удалялся, до ихъ слуха изъ храма снова постепенно стала доходить мелодія небеснаго хора.

Испанецъ казался обезкураженнымъ, умоляющимъ и, недавно еще грозный и ршительный, онъ теперь кротко просилъ:

— Луна! Лунита! To, что ты говоришь, неправда! He можетъ быть правдой! Ты хочешь, чтобы мы разстались такъ! He слушай никого. Слдуй велніямъ сердца! Мы еще можемъ стать счастливыми! Вмсто того, чтобы хать съ этимъ человкомъ, котораго ты не можешь любить, котораго ты, несомннно, не любишь, лучше бжимъ!

— Нтъ, — отвтила она ршительно, закрывая глаза, какъ бы боясь, что, увидя его, можетъ поколебаться. — Нтъ… Это невозможно. Твой Богъ не мой Богъ, твой народъ не мой народъ.

Въ сосднемъ католическомъ собор, остававшемся невидимымъ, протяжно, съ безконечной грустью, прозвучалъ колоколъ. Въ протестантской церкви двичій хоръ началъ новый гимнъ, словно вокругъ органа порхала стая шаловливыхъ соловьевъ. Издали все слабе, теряясь въ покрытыхъ ночнымъ мракомъ улицахъ, слышался громъ барабана и игривые звуки флейтъ, воспвавшихъ залихватской цирковой мелодіей міровое могущество Англіи.

— Твой Богъ! Твой народъ! — грустно воскликнулъ исианецъ. — Здсь, гд существуетъ столько боговъ! Здсь, гд каждый принадлежитъ къ другому народу! Забудь все это! Вс мы равны передъ жизнью. Существуетъ одна только истина:- любовь.

— Тамъ — тамъ! — стоналъ колоколъ наверху католическаго собора, оплакивая смерть дня. — Къ свту! Къ свту! — пли въ протестантской церкви голоса двушекъ и дтей, разсиваясь въ безмолвіи сумерекъ, окутывавшихъ площадку.

— Нтъ! — жестко проговорила Луна съ выраженіемъ, котораго Агирре раньше не слышалъ у нея, словно говорила другая женщина. — Нтъ. Ты имешь свою землю, свою родину. Ты можешь смяться надъ народами и врованіями, выше всего ставя любовь. Насъ же, гд бы мы ни родились, какъ бы законъ ни равнялъ насъ съ другими, всегда называютъ жидами и жидами мы вынуждены волей-неволей остаться. Нашей землей, нашей родиной, нашимъ единственнымъ знаменемъ является — религія нашихъ предковъ.

И ты требуешь, чтобы я ее покинула и бросила своихъ. — Безуміе!

Агирре слушалъ ее изумленно.

— Луна, я не узнаю тебя! Луна, Лунита, ты стала другой! Знаешь, о комъ я думаю сейчасъ? О твоей матери, которую не зналъ.

Онъ вспоминалъ т ночи жестокой неувренности, когда еврейка Абоабъ рвала свои ярко-черные волосы передъ постелью изъ ковровъ и маленькихъ матрасовъ, на которой тяжело дышала ея дочка, пытаясь обмануть ненавистнаго демона У_э_р_к_о, пришедшаго похитить ея дитя.

— Ахъ! Луна! Я понимаю простую вру твоей матери, ея наивное легковріе! Любовь и отчаянье упрощаютъ нашу душу, срываютъ съ нея пышную мишуру, въ которую мы ее рядимъ въ часы счастья и гордости, длаютъ насъ робкими и заставляютъ благоговть передъ тайной, какъ безразсудныхъ животныхъ. Я чувствую то же самое, что твоя бдная мать чувствовала въ эти ночи. Я чую У_э_р_к_о около насъ. Быть можетъ это старикъ съ козлиной бородой, повелвающій твоимъ народомъ. Это — вс твои, народъ положительный, лишенный воображенія, неспособный познать любовь. Кажется невроятнымъ, чтобы ты, Луна, вышла изъ этого народа.

He смйся надъ моимъ безуміемъ, но мн хочется стать здсь на колни, передъ тобой, броситься на землю и закричать:- У_э_р_к_о, чего ты хочешь? Ты пришелъ, чтобы отнять у меня Луну? Луниты здсь нтъ. Она ушла навсегда! Здсь только моя возлюбленная, моя жена. Пока у нея еще нтъ имени, но я ей дамъ его. Мн хочется взять тебя въ свои объятія, какъ длала твоя мать, и защищать тебя отъ чернаго демона, а потомъ, когда я увижу, что ты спасена, что ты моя навсегда, я скрпилъ бы ласками твое новое имя и назвалъ бы тебя… Единственной, да, именно такъ, моей милой боготворимой Единственной. Теб нравится это имя? Я хочу, чтобы наши жизни слились вмст и чтобы нашимъ домомъ былъ весь міръ.

Она грустно пркачала головой.

Все это очень красиво. Но и это не боле, какъ сонъ. Недавно эти слова растрогали бы ее, заставили бы ее плакать, — но теперь! И съ жестокимъ упрямствомъ она повторяла:

— Нтъ, нтъ, мой Богъ не твой Богъ. Мой народъ не твой народъ. Къ чему итти противъ судьбы!

Когда ея родственники съ негодованіемъ говорили ей о ея любви, о которой знаетъ весь городъ, когда «духовный вождь» предсталъ передъ ней съ гнвомъ древняго пророка, когда случай или доносъ единоврца заставилъ вернуться ея жениха, Луна почувствовала, какъ въ ней пробуждается что-то, до сихъ поръ дремавшее. Осадокъ вры, ненависти, надеждъ поднялся со дна ея души и измнилъ ея чувства, возложивъ на нее новыя обязанности.

Она еврейка и останется врна своему народу. Она не хочетъ потеряться одинокой и безплодной среди чужихъ людей, ненавидвшихъ евреевъ инстинктивной унаслдованной ненавистью. Оставаясь среди своихъ, она будетъ пользоваться вліяніемъ супруги, которую выслушиваютъ на семейномъ совт, а когда она состарится, ея сыновья окружатъ ее религіознымъ поклоненіемъ. Она чувствуетъ, что не вынесетъ ненависти и ревности въ этомъ враждебномъ мір, куда ее хотла увлечь любовь, въ этомъ мір, дарившемъ ея народъ только мученіями и издвательствомъ. Она хочетъ остаться врной своему народу и продолжать то оборонительное шествіе, которое ея единоплеменники совершали сквозь вка гоненій.

Потомъ ей вдругъ стало жалко упавшаго духомъ недавняго жениха и она заговорила съ нимъ съ большей нжностью. Она не можетъ боле прикидываться спокойной и равнодушной. Ужели онъ думаетъ, что она можетъ его забыть? О! эти дни были лучшіе въ ея жизни. To былъ романъ ея жизни, голубой цвтокъ, о которомъ вс женщины, даже самыя обыкновенныя, сохраняютъ память, какъ о вяніи поэзіи.

— Или ты думаешь, что я не представляю себ какъ сложится моя жизнь? Ты былъ — неожиданностью, которая скрашиваетъ жизнь, радостью любви, которая видитъ счастье во всемъ окружающемъ и не думаетъ о завтрашнемъ дн. Ты не походилъ на большинство людей. Я это признаю. Я выйду замужъ, буду имть много дтей, цлую кучу, — вдь нашъ народъ такъ плодовитъ! — а по ночамъ мужъ цлыми часами будетъ говорить мн, сколько мы нажили днемъ… Ты — ты нчто совсмъ другое. Быть можетъ, мн пришлось страдать, напрягать вс силы, чтобы сохранить тебя и всетаки ты мое счастье, моя мечта!

— Да! Я все это, потому что люблю тебя! — возразилъ Агирре. — Понимаешь ли ты, что длаешь, Луна? Представь себ, что передъ твоимъ дядей Забулономъ вдругъ выложатъ на прилавокъ тысячи фунтовъ, а онъ повернется къ нимъ спиной съ презрніемъ, чтобы пойти въ синагогу. Разв онъ такъ поступитъ? Такъ вотъ. Любовь — тоже даръ судьбы! Какъ и красота, богатство и власть. Вс мы, рождающіеся на свтъ, можемъ получить одну изъ этихъ счастливыхъ случайностей, но немногимъ он даются! Вс живутъ и умираютъ, думая, что они познали любовь, думая, что она вещь обычная, потому что смшиваютъ ее съ удовлетвореніемъ животнаго чувства. А на самомъ дл любовь — привиллегія, случайный лотерейный выигрышъ, какъ милліоны, какъ красота, которыми пользуются лишь немногіе. И вотъ, когда любовь становится на твомъ пути, Луна, Лунита, когда судьба подноситъ теб своей рукой счастье, ты поворачиваешься спиной и уходишь! Подумай хорошенько! Еще есть время! Сегодня, гуляя по Королевской улиц, я видлъ расписаніе пароходовъ. Завтра одинъ уходитъ въ Портъ-Саидъ! Достаточно небольшого усилія! Бжимъ! Тамъ подождемъ парохода, который повезетъ насъ въ Австралію.

Луна гордо вскинула голову. Исчезла сострадательная улыбка, меланхолическая грусть, съ которой она слушала молодого человка. Глаза ея блестли жесткимъ блескомъ, голосъ ея звучалъ жестоко и рзко:

— Доброй ночи!

И она повернулась къ нему спиной и бросилась бжать. Агирре послдовалъ за ней, на разстояніи нсколькихъ шаговъ.

— Такъ ты уходишь! — воскликнулъ онъ. Такъ! И мы больше не увидимся! Разв возможно, чтобы такъ кончилась любовь, которая была для насъ цлой жизнью?

Въ протестантской церкви замеръ гимнъ. Умолкъ колоколъ католическаго собора. Военная музыка затихла гд-то далеко въ город. Гнетущее безмолвіе окутало влюбленныхъ. Агирре казалось, что міръ опустлъ, что свтъ погасъ навсегда, и что среди хаоса и вчнаго молчанія жили только онъ и она.

— Дай мн по крайней мр руку! Мн хочется въ послдній разъ почувствовать ее въ своей! He хочешь?

Она, казалось, колебалась, потомъ протянула ему правую руку, такую безчувственную и холодную!..

— Прощай, Луисъ! — сказала она коротко, отводя глаза, чтобы не видть его.

Она продолжала однако говорить. Она почувствовала потребность утшить его, какъ вс женщины въ минуту великаго горя. Пусть онъ не отчаивается. Жизнь ждетъ его съ ея сладкими надеждами. Онъ увидитъ свтъ. Онъ еще молодъ.

Агирре говорилъ сквозь зубы, обращаясь къ самому себ, какъ безумный. Молодъ! Какъ будто для горя существуютъ возрасты. Недлю тому назадъ ему было тридцать лтъ! Теперь онъ чувствуетъ себя старымъ, какъ міръ.