Агент, бывший в употреблении - Богомил Райнов

«Ты, Эмиль, никогда не будешь носить погоны. Такая у тебя, браток, судьба. И не мечтай о форме, потому что единственная форма, которая возможна для тебя, — это арестантская роба, в том случае если враг, схватив тебя, пожалеет для тебя пулю».

Впоследствии у меня ни разу не возникло повода усомниться в правоте его слов. Сам же он дослужился до полковника, но в своем мешковатом бежевом костюме больше походил на архивариуса. Манасиев же был начальником совсем другого типа. Хотя он и ходил в штатском, в нем сразу угадывался военный человек. Ввиду этого он едва ли годился для секретных миссий, зато начальник он был экстра-класса. Даже лицо у него было начальственное — продолговатое, худощавое, с маленькими пронизывающими глазками и тонким, агрессивно заостренным носом; лицо всегда серьезное, а при подчиненных — и слегка хмурое.

— Рад за тебя, но не завидую, — поздравляет меня Борислав, когда вечером рассказываю ему о встрече с Манасиевым.

— Значит, не рад. Был бы по-настоящему рад — испытал бы и немножко зависти.

— Не могу. Все эти манасиевы мне до того осточертели, что я бы ни за что не вернулся в их компанию. Но ты — другое дело. Ты ко всему этому прирос душой, и мне хорошо видно: ты прямо-таки болен, оттого что не с ними.

— Не будем преувеличивать. К тому же это пока что одни разговоры.

— Манасиев — не любитель пустых разговоров. Раз он тебе что-то предлагает, значит, он уже все согласовал.

— За что его выгнали и почему потом вернули назад?

— За что выгнали, за то и вернули. Раньше доносил на конкурентов, чтобы устранить их и получить генеральские погоны. Теперь доносит на все прежнее руководство. Наш генерал в тюрьме. Более удобного случая занять его место Манасиеву не найти.

И, помолчав, добавляет:

— Меня, как и тебя, в то время не было в стране, поэтому я не знаю всех подробностей. Спроси о них Однако, он все знает.

Когда на следующий день я поднимаю этот вопрос перед Однако, выясняется, что он вообще не намерен обсуждать эту тему:

— Предатели меня не интересуют.

Этой же темой начинает разговор и Манасиев, когда спустя несколько дней мы встречаемся с ним в том же кафе-гараже.

— Я знаю, что кое-кто из прежних коллег считает меня предателем. Если бы я дорожил их мнением, мне следовало бы обидеться. Но я, Боев, их мнение ни в грош не ставлю. И вообще не упомянул бы об этом, если бы того не требовали интересы дела.

Он замолкает, выжидая, пока девушка подаст кофе. Потом спрашивает:

— Чего это вы с Петко облюбовали этакое заведение?

— Оно недалеко от магазина.

— Я говорил, что нам предстоит серьезный разговор. Пойдешь отсыпаться?

— Попозже.

— В таком случае предлагаю через полчаса встретиться вот по этому адресу.

И протягивает мне листок бумаги.

— Можно было бы поехать вместе на машине, но по ряду причин мне нежелательно, чтобы нас видели вместе.

Бросает: «До скорого» и твердой походкой идет к стоящему поблизости «мерседесу».

«И чем ему не понравилось это кафе?.. — думаю, расплачиваясь по счету. — Разве что отсутствием „жучков“».

Квартира, в которую меня вводит полковник, — служебная, для конспиративных встреч. Казенная мебель, сдвинутые полупрозрачные занавески и спертый воздух. Занавески — с каким-то зеленым орнаментом, отчего скудный свет в помещении тоже кажется зеленоватым. Располагаемся в продавленных креслах, и Манасиев без предисловий переходит к продолжению своего монолога, начатому в кафе:

— Ты знаешь, Боев, — меня идеология не интересует. Я технократ. Им я был раньше, им же я являюсь сейчас, так что у меня нет оснований считать себя предателем. Меняются обстоятельства, над которыми мы не властны — ни ты, ни я. Могут, правда, спросить: почему я раньше служил одним, а теперь служу другим? Как им объяснить, этим твердолобым, что есть нечто гораздо большее, чем правительства, которые приходят и уходят, и что наше призвание — служить этому бо́льшему. Это аксиома, а аксиомы, как известно, не нуждаются в доказательствах.

Он умолкает и смотрит на меня, — вероятно, ожидая одобрения своих слов.

— Верно, — соглашаюсь. — Таблица умножения в доказательстве не нуждается.

— Оставь таблицу умножения. Здесь речь кое о чем повыше. Речь о народе. Об Отечестве. О Болгарии.

При этих словах в тоне Манасиева звучит еле уловимая горечь.

— Сегодня, Боев, наша Болгария — это ограбленная страна.

И, немного помолчав, добавляет:

— Ее сделали нищенкой!

В душном помещении повисает тишина. Шум с улицы Царя Шишмана едва просачивается сквозь задернутые занавески.

— Нельзя ли открыть окно? — спрашиваю.

— Не стоит. Я открою дверь в коридор.

В зеленоватом сумраке становится чуть прохладнее. Это некоторым образом сказывается и на эмоциях полковника. К нему возвращается сухой служебный тон:

— Все эти разговоры о том, что разведка у нас упраздняется, могут в какой-то степени касаться военной разведки. Наша же деятельность будет только расширяться. Жулики, воспользовавшиеся неразберихой в стране, чтобы нажиться, поспешили вывезти награбленное за границу. Наша задача — вернуть хотя бы его часть.

— …Чтобы эту часть тут же разворовали другие.

— На этот счет мы уже подстраховались.

— Но ведь существует Интерпол.

— Да. И неплохо работает. Однако он работает не на нас, а на свое начальство. Есть еще международные полицейские и судебные органы, но и там все то же самое. Передать нам мелкого автоугонщика или сутенера — это пожалуйста. А вот когда дело касается какой-нибудь крупной акулы с большими деньгами, тут они нам никогда не помогают.

Снова делает паузу.

— Стало прохладней?

— Чуточку.

— И наверное, хочешь курить?

— Ну…

— Можешь закурить. Здесь где-то должна быть пепельница.

Великодушно дожидается, пока я закурю, и продолжает:

— Я понимаю, что наш разговор напоминает вербовку. Но речь, Боев, идет не о вербовке. Ты завербован с того самого момента, как вошел в систему, с первого рабочего дня. Ты прошел сквозь огонь, воду, уловки врага и идиотизм собственного ведомства. Ты агент, и мне незачем тебя вербовать.

— Я уже не агент.

— Глупости. Священник может стать расстригой, но настоящий агент никогда не станет бывшим.

— Агент агенту рознь.

— Верно. Но я говорю о настоящих агентах, компетентных и незаменимых. Ты ведь слышал о Вернере фон Брауне, создателе первых реактивных ракет. Нацисты этими ракетами уничтожали союзников Америки, однако американцы его не только не расстреляли, но и наделили всяческими привилегиями и предоставили все необходимые условия для создания новых поколений ракет. Ты понимаешь, что я имею в виду? Ты мне нужен как специалист, и мне совершенно безразлично твое мнение относительно того, бытие ли определяет сознание, или наоборот.

— Благодарю.

— Я говорю это потому, что насчет твоей персоны было и другое мнение. О некоторых твоих подвигах — к счастью и к несчастью — все еще помнят. И беда в том, что в случае с такими людьми, как ты, помнят в основном плохое. Можешь, однако, быть спокоен: для меня ты не старый греховодник, а хороший профессионал.

— Благодарю.

— Твоя ирония неуместна. Есть вещи, которые не в моей власти. Но в том, что зависит от меня, можешь всегда рассчитывать на мою поддержку.

На сей раз воздерживаюсь от выражения благодарности, чтобы он снова не упрекнул меня в ироничности.

— Могу ли я все же узнать, в каком качестве я буду работать?

— В качестве Эмиля Боева. Аттестация — выше некуда!

— Не будем льстить друг другу, господин полковник.

— Не буду скрывать — твоя роль будет несколько двусмысленной. Точнее, неофициальной. Не из-за отсутствия доверия, а потому, что этого требует конкретная ситуация. Ты лучше разбираешься в подобных вещах. Ты ведь всегда действовал как нелегал.

— Верно.

— И напрямую контактировал исключительно с генералом.

— Именно так.

— Сейчас будет так же. С той лишь разницей, что вместо генерала теперь буду я.

Скоро девять. Собираюсь уходить, когда появляется Земляк.

— Ты один в офисе?

— Бухгалтер тоже на месте. Наверно, всё свои кроссворды решает.

— Какие еще кроссворды?

— А чем ему еще заниматься, если в магазине нет никакой торговли.

— Ты хочешь, чтобы уже в девять утра была торговля! Надо будет как-нибудь сводить тебя к нам на производство, чтобы ты своими глазами увидел, как идет бизнес.

— Извини, — говорю, — не хотел обидеть твой бизнес.

— У тебя и не получится. Ты разве не видишь, что если так и дальше пойдет, то мы скоро всю Софию зарешетим. Даже не верится, что еще каких-нибудь пять-шесть лет назад люди и не помышляли о решетках.