К югу от Вирджинии - Валерий Бочков

– А я не хочу… – Полина начала, понимая, что если ей нужна рекомендация, то она должна заткнуться немедленно.

– Чего ты не хочешь? – не поняла Бетси. – Ты про что?

– Не хочу выживать, – смутясь, ответила Полина. – Я жить хочу. Просто жить. Заниматься тем, что люблю и умею.

Редакторша высморкалась и уставилась на Полину, словно видела ее в первый раз. Полина молча встала, взялась за ручку двери.

– Погоди… – сипло проговорила Бетси. – Сядь.

Полина осталась стоять. Редакторша задумалась, повернулась к своему ополовиненному окну. По стеклу ползли серые потеки дождя, капли нудно тюкали по жести карниза.

– Не знаю… – Бетси пожала плечами, свесив вниз худые жилистые руки. – Может, ты и права. – Она говорила не поворачиваясь, будто беседовала не с Полиной, а с кем-то невидимым, сидящим на подоконнике. Полина отчего-то подумала, что редакторша вдруг стала похожа на усталую прачку.

– Может, ты и права… – повторила она. – Ведь тут, пока наверх заберешься, столько раз душу свою заложишь, что под конец уже и не понять – а ради чего? Чего ради? Ради денег? А деньги зачем? Чтобы быть свободным! Правильно? – Редакторша повернулась к Полине. – А на кой черт нужна свобода, если от души ничего не осталось?

Разобраться с аппаратом оказалось непросто, Полина ни разу в жизни не пользовалась факсом. Она вложила резюме и рекомендацию, сняла трубку на витом шнуре, набрала номер и стала ждать. Пропиликали гудки, потом в трубке что-то хрипло затрещало, Полина вздрогнула. Листы медленно поползли внутрь, через минуту на экране появилась надпись, словно из старого фантастического кино про космические приключения: «Трансмиссия прошла успешно».

В полдень Полина спустилась вниз, вышла на промокшую серую улицу. Дождь перестал, от асфальта поднимался теплый сырой дух, солнце пыжилось, но ему удавалось лишь на миг зажечь края лохматых облаков. Хотелось курить, а есть не хотелось совсем. Полина дала себе слово курить не больше пяти раз в день, на сегодня оставалось три. Она покрутила ненужный зонт, зажала его под мышкой и, нервно сунув руки в карманы, быстро пошла в сторону парка.

– Полина! Рыжик!

Полина остановилась, повернулась.

– Мона! – удивилась она. – Ты ж собиралась в…

– Не! – Мона прижала ее к монументальной мягкой груди. – В Бруклине осталась. Тоже школа. Но уж лучше, чем Цинциннати.

Мона засмеялась.

– Ты выглядишь… – Полина сделала шаг назад, восторженно развела руками. – Улет!

Мона похудела, белое платье в крупный красный горох было перетянуто широким пунцовым поясом (кто бы мог предположить наличие талии!), вместо курчавого афро, похожего на черное мочало, на голове была короткая стрижка, дедушкины окуляры с толстыми линзами, которые превращали глаза в беспомощные поросячьи глазки, на носу сидели стильные очки в красной оправе. Даже бородавка на подбородке выглядела почти пикантно.

– Да… Ты тоже… – Мона отвела глаза, потом сразу оживилась. – А ты как? Ты-то где?

Полина посмотрела на здание: в угловом окне, выставив живот с широким галстуком, маячил Грингауз.

– Нигде… – Она отвернулась. – Я – нигде.

Солнцу наконец удалось выбраться, мокрый тротуар вспыхнул зеркалом, витрины брызнули сотней зайчиков. Мона зажмурилась, улыбаясь сказала:

– И у меня выходной! Давай махнем на Кони-Айленд?

Полина скосила глаза на угловое окно, главред стоял с кружкой в руке и глядел вниз, прямо на нее.

Вагон, клацая на стыках, грохотал по Бруклинскому мосту. Половина неба расчистилась и сияла девственной, почти весенней голубизной, косматые серые тучи покорно уползали на запад. С высоты моста открывалась даль залива, утыканная крошечными парусами и лодками. Сбоку торчала зеленая фигурка статуи Свободы, мизерная, не больше пешки. За ней стеклянным утесом поднимались из воды небоскребы Уолл-стрита.

Поезд снова нырнул в черноту, потом выскочил наружу, но уже среди коренастых кирпичных халуп с белыми тарелками на плоских, залитых гудроном крышах. Понеслись мимо по-деревенски убогие фасады магазинов и лавок, украшенных пестро и жалко, полетели пыльные деревья, заборы, стены, каракули граффити, линялые рекламные щиты страховых компаний и «Вестерн Юнион».

Доехали до конечной. Состав уткнулся в тупик, тяжко выдохнул, распахнул все двери и внезапно замолк, словно умер. Полина и Мона вышли на платформу, открытую, с низкой крышей, под которой, мешаясь с вонью горячего мазута и железа, гулял морской бриз. Мона радостно махнула рукой, там между серых зданий сиял океан.

Пляжный песок оказался по-летнему горячим. Было безлюдно, широкая полоса пляжа полого спускалась в океан. Тихий, с ленивым прибоем, океан уходил вдаль и там упирался в небо. По горизонту беззвучно полз туманный, похожий на призрак круизный лайнер.

Они остановились у самой воды, песок здесь стал упругим и холодным. Полина поразилась тишине, простору, она вдруг подумала, что в Нью-Йорке нет горизонта, люди живут в нагромождении зданий, словно в лесу. «Все правильно – бежать. Город без горизонта, как можно жить в городе без горизонта?» Она набрала полную грудь свежего соленого воздуха, задержав дыхание, зажмурилась, подставила лицо солнцу.

– Тихо как… – прошептала Мона.

Они молча побрели вдоль полосы прибоя, разглядывая ракушки, подбирая облизанные мутные стекляшки и забавные камушки, обходя черные склизкие гирлянды морской травы, медуз и мелкий океанский мусор. Иногда им встречались местные, по большей части пенсионеры с Брайтон-Бич, Полина безошибочным чутьем угадывала своих. На конце пирса она увидела одинокую фигуру: старуха, вся в черном, с прямой спиной, плоским затылком и тугим пучком на макушке, смотрела вдаль, словно ждала кого-то. Она прижимала к груди обувную коробку. Полине отчего-то стало жутко, она поежилась и отвернулась. Мона тоже заметила старуху.

– Как смерть… – сказала она. – Косы не хватает только. Как ты думаешь, что у нее там в коробке?

Полина сделала вид, что не расслышала, подобрала с песка ракушку, размахнулась и закинула ее далеко в воду.

– Я жрать хочу – сил нет! – Мона остановилась. – Пошли обедать!

Открытые веранды с пестрыми зонтиками прибрежных ресторанов остались позади, возвращаться не хотелось, Мона, поймав Полину за рукав, спросила:

– На первом или втором курсе, помнишь? Мы тут ели в каком-то русском кабаке? Верней, не русском, восточном каком-то, помнишь? Там хлеб такой был еще, с сыром внутри запеченным и мясо кусками на вертеле… Вроде мексиканского, только вкусней.

Полина не помнила, она помотала головой:

– Это без меня, похоже.

– Да ты что! Я помню – была ты. Роббинс был, Майк, Тим Кларк. Еще эта придурочная Тадеско врала, что она затащила Коллинза на крышу нашего факультета, а у того не встал! – Мона засмеялась. – Он высоты боялся, Коллинз, оказывается! Неужели не помнишь? Так ржали…

Полина вспомнила Коллинза, вспомнила крышу.

– Это я была, не Тадеско. На крыше…

Мона смутилась, перестала смеяться.

– Ну так помнишь ресторан тот?

– А вот ресторан не помню.

Они прошли под линией метро, состав как раз прогромыхал над ними. По обеим сторонам улицы теснились лавки, харчевни, вывески были только на русском, на фонарном столбе белело самодельное объявление с крупной надписью «Дантист Кацман – вор!», такой же плакатик висел на стене аптеки и на столбе через дорогу. Было людно, как в выходной, у дверей лавок курили продавцы, лениво разглядывая бюсты и зады проходящих мимо дам.

– Вот он! – Мона остановилась, тыча пальцем в вывеску «Ресторан Мзиури». – Опять не помнишь?

После яркой улицы Полина будто ослепла, дверь сзади завыла пружиной и с оттягом грохнула. Стало темно, как в колодце, Мона ойкнула и ухватила подругу за локоть. На ощупь отодвинув пыльную штору, осторожно ступая по невидимому полу, они пошли вперед. Там из-за глухой занавески пробивался желтый свет, оттуда тянуло табаком и кофе, вкусно пахло жареным мясом.

В тусклой комнате, похожей на низкий подвал без окон, было накурено до синевы. Столы были составлены в один длинный, укрытый белой скатертью. Там сидело человек двадцать – мужчины, юноши, старики, женщин не было. На стенах, небеленых, кирпичных, висели жестяные и медные то ли подносы, то ли доспехи с выбитыми узорами, несколько черных овечьих шкур, кривые сабли и длинные прямые кинжалы в ножнах. Полина с Моной вошли, но, смутясь, замешкались, так и остались в дверях.

Худой старик, седой, с выпуклыми строгими глазами замолчал, он стоял с бокалом в руке в конце стола. Полина поняла, что они прервали тост. Старик мрачно смотрел на них, постепенно и все остальные, один за другим, повернулись в их сторону. Стало тихо, в янтарном свете тусклых фонарей Полина разглядела на столе блюда с помидорами, белыми луковицами и зеленой травой, какие-то плошки с соусом или подливкой. Сочные куски жареного мяса лежали в оловянных блюдах. Полина проглотила слюну.