Изоляция - Андрей Ливадный

Сначала он старался обходить их, но костей становилось все больше, на многих виднелись отметины от зубов, что подсказывало: некоторые из животных выжили при ядерных ударах и еще какое-то время влачили жалкое существование среди руин.

Невозможно психологически подготовиться ко встрече с уничтоженным миром. Здесь не помогут никакие тренинги, ведь глубина сопереживания определяется не рефлексами, а качествами души. Антон не смог равнодушно пройти по костям, окидывая руины безразличным взглядом, – панорама уничтоженной цивилизации вызывала противоречивые, глубоко ранящие чувства. С каждым шагом становилось все труднее, и в конце концов он не выдержал, поддался внезапному порыву, свернул с намеченного пути.

Карабкаясь по уступам руин, Антон добрался до нескольких уцелевших зданий.

Брызги оплавленного стекла и комья хрусткого шлакообразного пластика выстилали ровный участок сохранившегося фрагмента городского уровня. Громады жилых комплексов со всех сторон обступали небольшую площадь. Титанические постройки приняли и выдержали ударную волну ядерных взрывов, лишь оконные проемы, опаленные по краям, сочились сумраком.

Здесь еще угадывалась планировка небольшого парка. Несколько деревьев с почерневшей, осклизлой от дождей, отслаивающейся корой упрямо цеплялись мертвыми корнями за бесплодную почву.

Отовсюду слышались протяжные, скребущие по нервам, гулкие звуки. Аллеи разбегались от центра, вели ко входам в здания. Нижние этажи занимали магазины.

Вряд ли Антон мог однозначно ответить, зачем поднялся сюда, почему теряет драгоценное время.

Охватившая его дрожь не имела ничего общего со страхом. В эти минуты, чувствуя, что безнадежно проигрывает моральную схватку с мертвым, безмолвным миром, он инстинктивно искал для себя новую точку опоры, ведь его прежняя жизнь таяла, стремительно превращаясь в призрачное воспоминание, – она уже никогда не вернется.

Мир детства и юности безжалостно бросили в тигель. Сейчас он плавился, теряя очертания, но что же будет отлито из обжигающей массы?

Антон вошел в здание сквозь разбитую витрину. Разгромленный магазин встретил его настороженной сумеречной тишиной. Шаги звучали громко, отчетливо. Под ногами похрустывали осколки стекла и пластика.

Он остановился, всматриваясь и вслушиваясь.

Дымчатая облицовка стен обгорела до дыр, обнажая скрытые за ней кибернетические блоки. На полу в разных местах лежали три скелета. Один из них принадлежал ребенку.

Душа Антона заблудилась среди жутких образов. Воображение упрямо пыталось дорисовать картину мира, силясь представить, каким он был.

На помощь внезапно пришла автоматика. Системы экипировки отреагировали на настойчивые, повторяющиеся мысленные образы, восприняли их как команду, и вдруг мрачная обстановка начала видоизменяться: сначала подернулась дымкой, а затем приняла иные очертания.

Очередная реконструкция?

Антон медленно повернулся.

Стереоизображение сместилось. Он увидел город, устремленный в лазурные небеса. Транспортные потоки текли повсюду. Машины напоминали бесчисленных насекомых – одни двигались по тверди магистралей, другие по воздуху, третьи появлялись из дымки, роились, ожидая сигнала, а затем стремительно и филигранно вливались в движение.

На разных высотах виднелась растительность. Вогнутые чаши парков парили между мегакварталами без видимой опоры.

Мир стали, стекла и зелени.

В магазине было полно народа, но, присмотревшись, он понял: большинство продавцов и покупателей – голограммы, так же как товар, за редким исключением демонстрационных образцов.

Лишь мальчик застыл у витрины да молодая женщина о чем-то эмоционально говорила с пожилым сутуловатым мужчиной, часто и беспокойно оглядываясь.

«Откуда исходят данные?» – Он осмотрелся, но датчики экипировки молчали, в разрушенном помещении не работало ни одно из устройств.

Тем не менее, подойдя ближе к двум призрачным фигурам, Антон вдруг отчетливо услышал их голоса:

– Они не решатся напасть. Так говорит мой муж.

Продавец лишь покачал головой.

– Многие боятся покидать убежища. Обстановка тревожная. Неужели вам не страшно?

– Я так долго искала эту запись. – Женщина оглянулась на сына. – Почему ее невозможно купить через сеть?

– Микрочип антикварный. Обычно их не копируют, иначе ценность уникальной записи будет утрачена. Такова политика нашей торговой сети.

– Хорошо, я беру, – торопливо произнесла женщина.

– Может, для начала прослушаете?

– Нет, позже. Вы правы. Нам действительно надо поскорее вернуться в убежище.

Антон вдруг ощутил себя пятилетним мальчишкой. Стоял и завороженно смотрел в туманную даль, где пики сверхнебоскребов тонули в дымке, сливаясь с небом.

Внезапно у горизонта что-то сверкнуло. Яркая точка зародилась в лазурной дали. Она стремительно приближалась, полыхая, роняя капли огня. За ней тянулся жирный клубящийся черно-серый след.

– Мама, смотри, как красиво!

Женщина торопливо взяла микрочип, расплатилась.

Болидов тем временем становилось все больше. За считаные секунды синеву неба густо расчертили длинные шлейфы дымов, где-то вдали зарокотало, мгла у горизонта начала сгущаться, приобретая белесый оттенок пыли.

– Пойдем, быстрее! – Мать взяла сына за руку.

Они не успели.

Внезапно и близко сверкнула ослепительная вспышка. Два соседних мегаквартала вдруг начали оседать, погружаясь в бледно-серые клубы, мир стремительно терял краски, а через доли секунд, сжигая пыль, хлынул нестерпимый свет; витрина разлетелась расплавленными брызгами, раздался невыносимый грохот, земля вздыбилась судорогой, и реальность потонула в багряных сумерках…

Антон обернулся.

…Серые низкие облака текли над руинами.

Чернели три дерева с обломанными ветками. Повсюду виднелись следы пожаров, взрывов, локальных техногенных катастроф.

Он так и не сумел понять, чем торговал этот магазин. Голографические предметы выглядели незнакомыми, лишенными практического смысла.

Сигнал сканеров заставил его обратить внимание на слой спрессованного пепла. Под твердой коркой датчики очертили контур микроскопического носителя информации.

Он присел, осторожно освободил из-под праха микрочип, мимолетно удивился, что тот не пострадал, стер липкий налет, но контактов не обнаружил.

Частица прошлого. Предмет из утраченного навсегда мира.

Что же записано на нем? Наверное, очень важная информация, если женщина пришла сюда в канун нападения?

Нервно моргнул индикатор. Чип, зажатый между пальцами, внезапно активировался: системы экипировки установили связь с ним, считывая поврежденные данные.

Идет попытка восстановления.

Через некоторое время Антон вдруг услышал тревожный, постепенно нарастающий, но удивительно чистый, прозрачный звук, насторожился, оглядываясь, однако не обнаружил его источника и лишь тогда догадался – это и есть информация?!

Звуков стало больше, они вдруг приобрели объем и неожиданно сплелись в мелодию, которая звучала секунд пять, затем оборвалась, началась снова, еще раз исказилась – так повторялось, пока система не восстановила данные.

Антон завороженно слушал. Он перешагнул неведомую грань реальности. К мелодии добавился мужской голос – человек пел на незнакомом языке, возможно, древнем, уже не используемом на момент гибели цивилизации, но это не имело значения!

Никогда ранее Антон не слышал такого богатства оттенков звучания, не имел понятия о музыкальных инструментах и сейчас невольно затаил дыхание. Его взгляд блуждал средь красноватого сумрака руин, но видел мир, нарисованный интонациями голоса, ритмом, теплой красотой насыщенного звука, завораживающей мелодией, несущей (как ему казалось) тревогу и надежду, смешанные в невыразимом, но потрясающем сочетании.

Это был удар в самое сердце.

Мелодия из прошлого до предела обострила восприятие настоящего – город, лежащий в руинах, выстланный останками людей, до краев наполнил душу чувством невосполнимой, горькой, обжигающей утраты.

Моральную схватку с мертвым миром Антон безнадежно проиграл, да иначе и быть не могло, ведь Альбион не выучил его цинизму. Экстремальная среда выживания в отсутствие явного внешнего врага сформировала у подрастающего поколения особое отношение к окружающему.

Слишком много горя и запоздалых прозрений выпало на долю их приемных родителей. Они воспитывали в детях жизнелюбие, с малолетства прививали им понятия добра, взаимовыручки, ставя во главу угла неоспоримую, не подверженную сомнению ценность человеческой жизни.

Здесь, на Земле, где все буквально пропиталось агонией, полученное им воспитание вошло в жесточайший конфликт с действительностью.

Нет, Антону не изменило мужество. Он рос стойким, терпеливым, привычным к опасностям, но каждая смерть в Анклаве воспринималась как личная невосполнимая утрата – этого не отменить, не вытравить, не изгнать из души.