Новый Галлифрей - Вера Космолинская

— Я согласен.

Я еще немного посмотрел на него. Кажется, Шестой что-то возражал. Но я не слушал. Это было неважно.

— Хорошо. В таком случае, рассчитав время появления Давроса — как раз перед полученным нами сигналом, — мы откроем пузырь, наши спутники-преобразователи, заранее нацеленные, выкачают из флота всю энергию без остатка, тысяча… скажем, тысяча токлафанов, блокируют саму станцию и захватят Давроса.

— Мне все это не нравится! — снова вмешался Шестой. — Почему токлафаны?! Это ведь его личная армия, как я понимаю.

— Токлафаны стоят далеков, — спокойно ответил Десятый. — Они отлично приспособлены для того, чтобы противостоять им. Каждый может стоить двух или трех — они прекрасно бронированы и очень подвижны.

— Я знаю других противников далеков! И ты их знаешь, раз я — это ты.

— Не в этот раз, — задумчиво проговорил Доктор.

— Старые враги не подойдут, — кивнул я. — Совсем другой уровень развития. Или о старых мы ничего не слышали, и они здорово отстали от далеков, либо они — участники той самой последней войны в которой погиб и Галлифрей, и доставать их — бессмысленное самоубийство. К тому же, ими я не управляю.

Десятый Доктор кивнул. Шестой пожал плечами и махнул рукой. «Что ж, раз уж вы из будущего и больше знаете, разбирайтесь, как знаете».

— Далее. Машину парадоксов можно использовать и в качестве временной пушки. Весь обездвиженный флот далеков я предлагаю выбросить дальше конца вселенной — за пределы пространства и времени.

— Что мы будем делать с Давросом? — спросила Рани.

— Его мы оставим тебе. Если он так хотел эволюцию, может быть, он ее получит. В любом случае, на твое усмотрение.

— Хорошо, — зловеще кивнула Рани.

— Так что, ни у кого нет возражений?

— У меня есть условие, — сказал Доктор.

Ага.

— Какое?

— Что ты намерен делать с токлафанами потом, когда используешь их? Отправишь обратно, в конец вселенной?

Он спросил это совершенно без выражения. Интересно, какой ответ он хотел услышать? Что да — отправлю? Это было бы не очень хорошо.

— Если, конечно, ты будешь настаивать…

— То есть, ты собираешься использовать их, а потом выбросить? Может быть, за пределы пространства-времени, вместе с далеками, когда они сделают свою работу?

Шестой в стороне усмехнулся, буркнув что-то вроде:

— А ты что, сомневался? Хотя я думаю, он захочет оставить себе эту персональную армию. Я ведь прав?

— Прав, — ответил я. — Мы можем оставить их здесь, на базах, они могут нам всегда пригодиться.

— А что ты сделаешь для них? Какую награду они получат?

— Возможность жить в этом мире, который не распадается, и не распадется еще очень долго, в мире, в котором есть звезды.

— И люди. У которых есть то, чего ты их лишил. И на этот раз они не мишени. Или все-таки мишени? Ты изменил токлафанов так, что — какой у них остался главный инстинкт?

— Разрушать. Я понимаю, что ты хочешь сказать. Если я не предлагаю им завоевывать вселенную и уничтожать ради забавы когда-то себе подобных, то какая цель может их удержать и сделать счастливыми?

— Именно. Когда-то ты превратил людей в токлафанов. Теперь, если ты их используешь, ты должен превратить их снова в людей.

— Они уже другие. Они практически неуязвимы. Они способны автономно перемещаться в пространстве, они почти всесильны по сравнению со слабыми людьми. Думаешь, они будут счастливее, если забрать у них это?

— Они смогут жить.

— Они и так живут. И они могут быть нам полезны.

— Их шесть миллиардов. Ты можешь, если понадобиться, выпустить других.

И так раздробить исподволь прекрасную армию?

— И сделать затем то же самое?! Куда мы денем столько людей, которых тут быть не должно?

— И я против, — сказала Ривер.

— Хотя, наверное, мы как-то можем рассмотреть возможность, на одну-то тысячу… Но я не уверен, что мы этим сделаем им подарок.

— А если спросить их самих? — поинтересовался Шестой.

— Их мозг изменен, — ответил Десятый. — Их агрессия повышена, они практически возвращены в детское состояние — дети жестоки. И они ничего не могут знать о собственных человеческих желаниях…

— А почему бы не спросить наконец людей? — нахмурившись, спросила Ривер. — Среди нас есть представитель человечества. Это капитан Харт. Почему бы не спросить его, что бы он предпочел? Оставаться человеком? Или оставаться смертоносной машиной, если уж кто-то стал подобной машиной и, может быть, вошел во вкус?

Капитан Харт присутствовал на Совете как глава службы безопасности на Антее (глава под моим непосредственным руководством, разумеется). Когда он появился тут впервые, то сделал это случайно, выслеживая своего бывшего коллегу Харкнесса. Теперь Харкнесса среди нас не было, а Харт оставался. Харкнессу нам предложить было практически нечего, а Харту было предложено почти бессмертие — возможность стать повелителем времени, после достаточного времени, которое он будет помогать нам. Он проживет спокойно свою человеческую жизнь, но из образцов его тканей мы готовим особого клона, в которого затем будет перемещено его сознание, как было уже перемещено сознание доктора Сьюзан Келвин. И его следующая жизнь может быть совсем другой. Если, конечно, он не сделает ничего такого, что даст нам повод с чистой душой в любой момент разорвать контракт. Но в любом случае, тут он наверняка может получить больше, чем где бы то ни было, даже на самых обычных условиях. Да и шансы у него, как у агента времени, которых тоже во вселенной почти не осталось, были неплохие.

Харт, как действительно разумный человек, проявил к гуманизму Доктора естественное недоверие, заверив его, что человеческие желания и помыслы далеки от совершенства, и он не видит причины, по которой токлафаны должны быть несчастными в своем теперешнем состоянии.

— Вот видишь, Доктор, — засмеялся я. — А ты еще сомневался, что они самые страшные существа во Вселенной. Они и сами готовы сказать тебе это! И подумай, неуязвимость!

— Я бы оставил все как есть, — сказал разумный Харт. Я одобрительно улыбнулся ему и кивнул.

— Но они не могут жить нормальной жизнью, — возразил Доктор. — Ощущать ее вкус, прикасаться к чему-то, дышать полной грудью, предаваться вредным привычкам, пить вино, заниматься сексом, наконец. Неужели вы бы променяли все это на существование какой-то сферы в вакууме?

— Послушай, — снова сказал я. — Мы можем сделать это с ними позже. После какого-то определенного срока службы.

— Во время которого они будут убивать?

— Ну… не обязательно.

— Тогда — зачем? Оставим детей детьми. И сделаем их детьми. Пусть не во всем, но проект Утопия осуществится. Не все, но хоть кто-то из них, действительно получит жизнь, будущее в здоровой нераспадающейся вселенной, в которой есть звезды!

— И оставят потомков, целые поколения, которых быть не должно, но теперь будут.

— Мастер, с каких пор ты вдруг стал так чувствителен к парадоксам?

— С тех пор, как ты пытаешься мне сказать, что их не существует прямо здесь, в этой комнате.

— Я просто говорю о показаниях сканеров.

— И это еще более странно и ненормально! Но хорошо. Согласен — тысяча токлафанов, затем становящихся людьми — это действительно пустяк! — Для меня. Если он согласен в принципе со всеми моими машинами парадоксов и самим по себе использованием токлафанов, это совершенно ничтожная уступка, хотя и будет лишняя возня для не очень довольной этой идеей Ривер. — Пусть будет продолжение проекта Утопия!

— А еще мы можем использовать их для сдерживания развития далеков. Например, токлафаны станут народом талов…

А Доктор разошелся… Но почему бы и нет. Если в этом будет что-то неправильное, мы узнаем об этом первыми.

— Я против, — снова мрачно сказала Ривер.

— Мы попробуем, — сказал я. — Посмотрим, что получится с нашей экспериментальной тысячей.

— А я хочу изучить далеков, — вмешался Шестой.

— Хорошо, получишь далеков. Усовершенствованных. — О которых тебе незачем знать. Но ладно уж… сами разберутся. — Так значит, все за?!

— Единогласно! — сказал Шестой.

Ничего себе…

— Что ж, тогда я вас покидаю, мне надо кое-что подготовить с технической точки зрения.

Я забежал в свою Тардис, и замер перед консолью, с вытянутой уже было рукой, чтобы сразу нажать нужную кнопку — уставившись на здоровенный черный куб, загромождающий пространство. Откуда тут взялась эта штука? Я недоверчиво обошел неизвестный объект, покрытый расположенными кольцом письменами на его боках. Со всех сторон он был одинаков и казался монолитным, хотя на самом деле явно таковым не был. Что следовало и из надписей, в которых содержалась какая-то не в меру пафосная чушь об абсолютном зле. Спасибо за намек, дорогое мироздание, но если ты думаешь, что я буду трогать эту штуку… Я осторожно просканировал куб отверткой, пятясь, вышел из Тардис, запер ее, выдохнул, и, чувствуя, как нарастает не то злость, не то растерянность, поспешил снова к залу заседаний.