Петербуржский ковчег - Сергей Зайцев

Наконец Федотов познакомил Аполлона с Холстицким.

Господин Холстицкий показался Аполлону мягким покладистым человеком. Даже не верилось, что такой может вспылить и покромсать ножом портрет, над которым долго трудился. По всему видать, сильно обидел его тот полицеймейстер...

Михаил Холстицкий, оказалось, был давний друг Федотова (живописец в юности брал у Федотова уроки анатомии) и во всем, кроме живописи, уступал ему роль принципала — первого. Поэтому Василий Иванович обыкновенно задавал тон. Замысел издать отечественный анатомический атлас принадлежал тоже Федотову...

Лекарь и живописец нагрянули как-то к Аполлону вечерком, и Холстицкий в пять минут набросал оловянным карандашиком вполне приличный и даже романтический портрет Аполлона. Холстицкий был хороший художник: он подметил и сумел изобразить беспокойство в глазах Аполлона. Глядя потом на портрет, Аполлон сам изумился, как верно передана была деталь и насколько портрет соответствовал душевному состоянию изображенного.

Потом они все трое спустились проведать дочку Захара.

Насте-Настюхе было лет двенадцать. Она очень тяжело перенесла простуду, но теперь уже пошла на поправку. Василий Иванович, послушав ей грудь трубочкой, сказал, что теперь выздоровление пойдет совсем быстро, ибо вредный северозападный ветер сменился на южный.

Пока Федотов выслушивал ей легкие, пока разговаривал, девочка все посматривала на Аполлона — чем-то он приглянулся ей. Когда Василий Иванович замолчал, Настя спросила Аполлона, умеет ли он танцевать.

— Умею, у меня был хороший учитель из Рима, — улыбнулся Аполлон, вспомнив женолюбивого Риккардо. — А почему ты спрашиваешь?

Глаза у девочки блестели.

— Мне приснилось сегодня, будто мы с вами танцевали.

— Вот как! — вскинул брови Аполлон. — А разве ты видела меня прежде?

— Нет, я впервые вас увидела во сне...

— Ну и что же мы танцевали? Мазурку, гавот?..

— Нет... Мы танцевали на крышке гроба.

— Какой странный сон, — Аполлон изменился в лице; он подумал: достойна сочувствия девочка, которую тревожат подобные сны.

— А вокруг была вода... Вы думаете, это пророческий сон? — девочка, сев в постели, заглядывала Аполлону в глаза. — Разве в этом сне нет ничего такого?..

— Я в этом не понимаю. Никогда не разгадывал сны и никому не поверял то, что сам видел.

— Вот и напрасно... А мне было хорошо-хорошо, словно бы вы — мой жених...

Тут Захар, который сегодня был трезв как стеклышко, и что-то шил на коленях, ловко управляясь с граненой шорной иглой, перебил дочь:

— Настюха! Не испугай молодого господина. Может, он не собирается в ближайшее время жениться, — улыбнувшись, он перекусил суровую вощеную нить.

Но девочка продолжала:

— А я будто бы не я, а госпожа Милодора...

Наверное, Аполлон побледнел в этот миг — каким образом эта маленькая болезненная девочка, только начавшая жить и неискушенная в знании человеческих характеров и поступков, эта мышка, не покидавшая неделями своей норки, сумела рассмотреть тайну его сердца?..

Настя заулыбалась и стала успокаивать его:

— Не пугайтесь... Я часто вижу такие сны — особенно когда болею. Но воду, много воды, видела впервые. К чему бы это?.. Не знаете? — обратилась она к Федотову.

— Нет, детка... Знаю только, что тот, кто понравится тебе, — хороший человек. Поэтому за господина Романова я спокоен.

— Да, он мне нравится...

— Может, у нее опять жар? — подсказал Захар.

—...но он что-то побледнел, — продолжала Настя, не обращая внимания на отца. — Не пугайтесь! Что мои сны!... Как дым!... Вот папеньке не так давно наяву дьявол показался, с копытами и с деньгами, пахнущими козьим навозом. А глаза у дьявола горели огнем и голос был скрипучий, как дужка у нашего старого ведра.

Захар засмеялся:

— Антип говорит, что я пьяный был — вот и привиделось. А я ведь ни в одном глазу...

Федотов велел девочке больше спать и греться на солнце. А отцу ее — чаще варить кашу и добавлять в котелок масло... да на зелень медяка не жалеть... да меньше рассказывать ребенку всякой чепухи. У девочки и без того болезненное воображение — это скажет всякий, кто переговорил с ней хоть пять минут...

Захар, слушая наставления доктора, мыл руки. Потом тщательно вытер их о фартук и достал потрепанную книгу из-под подушки:

— Почитаю ей. Она любит. Некто Пушкин...

Глава 10

Прошел уже месяц с тех пор, как Аполлон поселился в доме Милодоры. Работа его продвигалась, и он отнес Черемисову пять первых эклог[7]. Издатель был доволен и почти без правки отправил тексты в набор. Расплатился, как всегда, книгами.

За это время Аполлон сдружился с Милодорой. И все больше удивлялся широте ее познаний. Поначалу ему казалось, что Милодора намеренно выводит разговор на те темы, которые знает, о которых читала с утра, и потом блещет знаниями, но когда заговорил с ней о другом, о третьем, убедился, что был не прав. Милодора с легкостью поддерживала разговор на любую тему. Беседы с ней доставляли ему истинное удовольствие... Порой, дабы не попасть впросак, приходилось Аполлону в значительной мере изощрять свой ум. Но как бы он ни изощрял его, он ни на секунду не забывал, со сколь красивой женщиной общается. И за возможность быть с этой женщиной рядом, наслаждаться ее красотой и обаянием часто благодарил Создателя...

Подружился Аполлон и с Настей. Не однажды встречал ее во дворе, где девочка по настоятельному совету доктора Федотова прогревала на солнышке легкие. Она не пропускала ни один солнечный день.

Настя, в отличие от детей многих других петербургских ремесленников и артельщиков, умела читать. Специально для нее Аполлон выписал из «Одиссеи» несколько сюжетов и оформил их в виде сказок. Настя была от этих сказок без ума и читала их на заднем крыльце, на солнышке,— а теплый весенний ветерок тихо перебирал страницы и шелестел ими.

К середине мая в доме появился еще один жилец. О нем Аполлону рассказала Устиша (Аполлон девушке нравился очень, но она старалась быть ненавязчивой)...

Звали нового жильца Карнизов, и он был офицер. Но в каком полку служил — то трудно разобрать человеку неискушенному, той же госпоже Милодоре. Ведь у мундира всякого полка свои внешние отличия: цвет воротника и отворотов, галуны, обшитые шнуром обшлага; совершенно особые поясные шарфы... Офицер — и офицер; этого вполне было достаточно, чтобы уже сложить кое-какое мнение о человеке... Как говорится, встречают по одежке...

Аполлон слушал рассказ горничной вполуха.

... Но в доме офицер Карнизов появился с некоторой странностью. Не ударила рында — отвязалась бечева от языка. Поэтому дворник Антип и не сразу услышал вошедшего, проспал. Каркнула ворона... Оказывается, ворона сидела в клетке. У Карнизова не было с собой никаких вещей, кроме этой клетки... Милодоре не понравилось ни то, что отвязалась бечева от языка рынды, ни клетка с вороной, ни сам офицер — круглолицый, молчаливый, с запавшими в глазницы внимательными (с каким-то даже пронизывающим холодным взглядом) глазами. Но офицер спрашивал про зал. Он прочитал в афишке, что сдается в этом доме целый купольный зал. А его любимой птице необходимо было пространство. И Карнизов готов был неплохо платить за зал.

Новый жилец сулил хороший доход, и Милодора посчитала необходимым прикрыть глаза на странную привязанность этого офицера к птице — не к веселой канарейке, не к сладкоголосому соловью, не к говорящему попугаю, не к скворцу... а к вороне, ничем не примечательной, отвратительной на вид, пугающей даже вороне...

Карнизов изволил сразу же осмотреть зал. А осмотрев, уже не захотел уходить. Зал был просторный и светлый. Карнизов выпустил ворону из клетки и несколько раз громко хлопнул в ладони. Испуганная птица моргнула черно-сизым глазом, взлетела под потолок, облетела люстру, смахивая с нее крылом пыль, и уселась на багетный карниз-Офицер был доволен. Он расхаживал некоторое время от стены к стене, скрипя начищенными ваксой сапогами и осматривая пыльные углы. Мельком глянул в окно, на мощенную брусчаткой улицу, на чугунную ограду, провел рукой по панели и, брезгливо скривившись, сдул с пальцев пыль...

«Здесь еще не убрано, — сказала госпожа. — Зал давно не используется ни по назначению и... никак...»

«Кар-р-р!...» — хрипло и как бы простуженно отозвалась сверху ворона, и помет ее звучно шлепнулся на подоконник.

Карнизов улыбнулся и сказал, что вещи его подвезут позже, а пока он хочет отдохнуть. Госпожа Милодора, Антип и горничная вынуждены были покинуть зал.

Госпожа Милодора призналась позже, что у нее почему-то стало тяжело на сердце в тот миг. Пока Устиния толкла ей в ступке сухой корень валерианы, Антип не удержался от того, чтобы заглянуть в зал через замочную скважину. Очень любопытно было старику, что делает этот странный офицер в неубранном зале. Господин Карнизов в задумчивости прохаживался туда-сюда и чистил нос. Потом он вдруг повернулся к двери и погрозил в ее сторону пальцем — будто почувствовал, что за ним смотрят. Но Антип все смотрел. Тогда Карнизов схватил какую-то тряпку с диванчика и, скомкав, швырнул ее в дверь — точно в замочную скважину. Старику Антипу запорошило пылью глаз. Антип потом еле проморгался, целый вечер ворчал и наконец дал себе обещание больше в замочную скважину не заглядывать...