Русский эксперимент - Зиновьев Александр Александрович

Повсюду — на крышах домов, в витринах магазинов, на заборах, на стенах домов и на специальных щитах — писателю нагло и вызывающе лезли в глаза рекламы и вывески западных фирм и товаров на английском и на русском языке с западными словами, заполонившими русский язык. Сновали люди, в одежде которых было что-нибудь западное, а молодежь вообще выглядела так, как в любом западном городе, причем — в подчеркнуто западном виде. Поражало обилие по-русски красивых девушек и молодых женщин. Но, приглядевшись к ним, Писатель стал замечать, что и их уже коснулась эпидемия западнизма.

В 1942 году Писатель принимал участие в долговременной десантной операции на оккупированной немцами территории. Теперь он испытывал то же ощущение оккупированной врагами русской земли. Только тогда было ясно, кто враг и где враг. И где-то оставалась недосягаемая для врага Москва, готовая до последней капли крови сражаться вместе с народом против врага. И была уверенность в том, что рано или поздно мы победим. А теперь Москва была оккупирована врагами. Москва без боя капитулировала перед врагом, который не рассчитывал на такой щедрый дар со стороны русских. Москва предала Россию и русский народ. Москвичи во главе с руководителями партии и государства стали власовцами Холодной войны. И враг теперь был другой. Он был повсюду и, вместе с тем, незрим. Он как бы растворился во всех людях. Тогда, в ту войну, враг глубоко проник на территорию России. И мы его прогнали туда, откуда он пришел. Теперь враг проник глубоко в души людей. Враг оккупировал души россиян. Бороться против него некому и негде.

Он вышел на площадь, которая раньше называлась площадью Космонавтов, а теперь переименована в Екатерининскую. Боже, чем же космонавты помешали новому режиму?! Заставь дурака Богу молиться, он рад лоб расшибить. Двадцать лет назад на площади был сооружен стационарный лозунг «Да, здравствует коммунизм — светлое будущее всего человечества!», вдохновивший Писателя на сатирическую книгу о советском обществе. К удивлению Писателя, лозунг сохранился. Лишь слово «коммунизм» было в лесах. Неужели лозунг решили отремонтировать?! Писатель сказал об этом Философу, когда вернулся домой.

Ф: Что ты! Это не ремонт, а перестройка! Сначала лозунг хотели снести. Потом решили сохранить, заменив слово «коммунизм» на слово «капитализм». Даже не все слово, а лишь буквы «оммун» заменить на «апитал». А когда начали переделывать, оказалось, что в слове «капитализм» на одну букву больше, чем в слове «коммунизм». А из-за одной лишней буквы пришлось бы переделывать всю первую часть лозунга. Так вот и живем с не разрушенным до конца коммунизмом и не достроенным даже до первой стадии капитализмом. Вот тебе символ нашей эпохи! Сюжет для новой книги.

П: Сюжет действительно хорош. И реалистичен: в России и такое возможно, что переход к западной социальной системе может сорваться всего из-за одной буквы. Но мне теперь не до смеха.

С чего начинать

Ф: Представь себе, у нас тут на полном серьезе обсуждают проблему: с чего начинать возрождение России — с восстановления Храма Христа Спасителя, переделки лозунга или со строительства Статуи Свободы. Любой из этих вариантов стоит огромных денег. В стране более 80 процентов населения живет на уровне нищеты, а они носятся с идиотскими планами! Начали переделывать лозунг. Разворовали деньги. Бросили. Статую Свободы хотели заказать в США. Почему сорвалось — не знаю. Теперь носятся с Храмом. Хотят деньги по всей России собирать. А чего стоят эти деньги?! И кто даст?!

П: Теперь строить храмы — значит еще глубже погружаться в трясину деградации.

Ф: А с чего ты предложил бы начать возрождение России? Не с восстановления же Лозунга!

П: Это было бы не самое глупое начало. Вся наша советская история начиналась с лозунгов. А ты что предлагаешь?

Ф: Пустить все на самотек. Махнуть на все рукой. Растить картошку, как делает моя жена, чтобы не подохнуть с голоду. И пусть все само собой приходит в обычное для русских состояние. Ты будешь смеяться, но я вижу главную надежду в том, что мы все делаем халтурно. Халтурно коммунизм построили и благодаря этому в нем мало-мальски терпимо жили. И так же халтурно ломаем его. Помяни мое слово, мы так и не доломаем его до конца. На полдороги остановимся.

П: Что же, это тоже выход. Сажать картошку и жрать ее вместе с ботвой. И так триста лет. За эти года нынешние «татаро-монголы» сами разложатся, выродятся, ослабнут. И тоже начнут жрать картошку. Вот тогда мы и воспрянем.

Ф: Думаешь, ракеты лучше? Ракетами сыт не будешь.

П: Но и на картошке долго не проживешь. Как говорил Клаузевиц: если страна не будет кормить своих солдат, ей придется кормить солдат завоевателей.

Ф: Опять историческая миссия?! Наш народ на это больше не пойдет!

П: А кто и когда спрашивал согласие нашего народа на историческую миссию?! Его заставляли ее выполнять. И реформаторы сначала хотели его подстегнуть на историческую миссию — подняться на уровень передовых стран Запада. Только это оказалась совсем не миссия. Миссия — это когда впереди и новые пути эволюции. А тут — и не впереди, и не новое.

Ф: Так что же, может быть, совсем без миссии-то лучше?!

П: Кому как. Для русских это — потеря цели и смысла бытия. Наша судьба сложилась так, что мы были поставлены перед выбором: либо великая историческая миссия, либо историческое небытие. Миссия для нас стала необходимостью выживания вообще. Без нее мы обречены на исчезновение с арены истории. Западные стратеги Холодной войны понимали это. Советских предателей во главе с Горбачевым превозносили на Западе прежде всего за отказ от исторической миссии.

Ф: Значит, начинать надо все-таки с Лозунга?!

П: Что начинать?! Лежать на смертном одре и думать о начале жизни?! Это тоже наша национальная черта. Надо думать о достойном конце, а не о каком-то начале.

Ф: Как ты его себе представляешь?

П: В безвыходных ситуациях настоящие люди всегда находили один выход: бросить все житейские хлопоты, встать во весь рост и...

Ф: На автоматы и пулеметы?!

П: На что угодно. Будущего для нас все равно нет и не будет. Мы уже прошлое. Оклеветанное, забытое, растоптанное. Так если уж прошлое, то героическое своей последней минутой.

Ф: Пусть твой «Русский эксперимент» и будет таким — «во весь рост на автоматы и пулеметы».

П: Эти «автоматы» и «пулеметы» строчат здесь, в России. И кто знает, может быть, правящие силы застрочат без кавычек. Я думаю, что правящие силы уже решили, с чего они начнут: с пробы возможностей власти.

Ф: Что ты имеешь в виду?

Тоска по сильной власти

П: Ты говорил, что большинство интеллигенции мечтает о сильной власти. Об авторитарном режиме, как пишут в газетах, боясь слова «тоталитаризм».

Ф: Не только интеллигенция. Я думаю — большинство населения, не вовлеченного в сферу преступности.

П: Вот именно. Только каков процент таких невовлеченных и каково их влияние на ход дел? Ладно, оставим эту мелочь. Поставим вопрос: а что такое сильная власть? И на какой срок — как временная чрезвычайная мера или устойчивое, постоянное, нормальное состояние общества?

Ф: Одни считают, что это — временная мера, другие — что Россия обречена на это навечно.

П: Если оценить положение в стране трезво, то тут любая попытка такой власти, если она удастся, будет надолго. Но вот удастся ли она?

Ф: А что может этому помешать?! Верховный Совет? Его наверняка скоро разгонят. Массы населения не будут его защищать. Вместо него придумают какую-нибудь липу в солженицынском духе. Это наверняка будет лишь прикрытие «сильной власти» президента.

П: Внешне — да. Но не по существу.

Ф: Почему ты так думаешь?

П: Возьмем за образец сталинскую власть.

Ф: Почему сталинскую?! А Пиночет?!

П: Я бывал в Чили. С Пиночетом лично знаком. Это не сильная власть. Ее лишь в западной пропаганде так изобразили. Не нравится образец Сталина, возьмем Наполеона. Или Гитлера.