Всем смертям назло - Вадим Давыдов

– Проходили, Гур, – шёпотом подтвердила Рэйчел. Говорить громче она не могла из-за слёз, сжимавших ей горло. – Проходили, конечно.

– Вот видите, отче, – бестрепетно улыбнулся Гурьев. – Девочка моя понимает меня – чего же мне ещё надо от этой жизни? Уверяю вас, отче – ничего. Ровным счётом.

Твоя девочка тебя понимает, Яшенька, подумала Рэйчел. Потому что она – твоя. Поэтому. Только твоя – и ничьей больше никогда не была и не будет. Не будет – и тебя никому не отдаст.

Рэйчел вдруг встала и шагнула вперёд, заслонив Гурьева собой. И голос её, поднявшись к сводчатому потолку каминного зала, обрушился на всех присутствующих, как невыносимая тяжесть самого Неба:

– Я понимаю. Лучше всех понимаю! Я знаю – и попрекнут, и погонят. И скажут: богатство твоё неправедное. И скажут: крови пролил – море, и головы рубил – не считая, и женщин любил – никого не спрашивал! А то, что упрашивали, умоляли – приди, помоги, оборони, выучи! – забудут. Забудут сразу и накрепко, словно и не было ничего. Ты прав, Гур. Именно так всё и случится. Поэтому ты уйдёшь – прежде, чем они сказать такое посмеют, а я – уйду с тобой. Нам с тобой ничего ведь от них не нужно, правда? Только прошу тебя – давай уйдём сейчас. – Она повернулась к нему. – Прямо сейчас.

– Я не могу, родная моя, – глухо проговорил Гурьев, тоже вставая. – Я слово давал.

– Они не стоят твоего слова!!!

– Ты стоишь, родная моя. Честь стоит. Родина стоит, Россия. Да и люди, в общем-то, не виноваты. Прости меня. Я так не смогу. Но в одном ты совершенно права: сейчас нам точно пора уходить, и пусть закончится этот разговор. – Он уже полностью взял себя в руки и обнял Рэйчел, которую колотила нервная дрожь, прижал к себе. – Пойдём, моя девочка. Утро вечера мудренее, и… Я с тобой. Идём. Спокойной ночи, господа.

Гурьев почти насильно увёл её – и не позволил оглянуться. И не оглянулся сам. Двери за ними закрылись, затворились беззвучно, словно те самые врата, и в зале повисла такая тишина, что её можно было резать ножом и раскладывать по тарелкам. Трое, оставшиеся сидеть в креслах у камина, никак не могли набраться мужества взглянуть друг на друга.

Химия. Химия. Он твердил про себя, – химия! – словно мантру, боясь, что сходит с ума. Понимая уже, что химия кончилась – и началось что-то совершенно иное. Он думал, что понимает. А оказалось – не так. Омываемый потоком её прикосновений, слёз и поцелуев, он понимал лишь одно, – что сходит с ума.

– Если ты ещё раз так дотронешься до меня, я умру.

– Как? Вот так? – Рэйчел улыбнулась сквозь слёзы, и он снова ощутил её жаркий, мягкий и дразняще-влажный язык на своей плоти. Он застонал, а она засмеялась тихонько. – Вот так, да? Или так?

– Господи…

– Это не «господи». Это я. Только я. Это могу только я. Больше – никто. Нигде. Никогда.

Чувствуя, как под её ласками выгибается дамасским клинком и звенит это сильное, красивое тело, понимая свою над ним безграничную, нежную власть, она уже знала – именно так. Никто. Нигде. Никогда. Кроме неё. Рахиль и Иаков.

Мероув Парк. Июль – август 1934 г.

– Гур, а что мы сегодня ещё будем делать?

– Сегодня мы будем заниматься геополитикой. Знаешь, надутые профессора немецких университетов пишут толстые-претолстые труды по геополитике, поэтому все думают, будто геополитика – это что-то такое очень мудрёное, ужасно научное и архисложное, недоступное человеческому разуму. Сейчас я легко докажу тебе, Тэдди – это не так. Смотри.

Гурьев потянулся, взял из папки с контурными картами сброшюрованный лист Европы и быстро заштриховал на нём Германию. И пододвинул лист к мальчику:

– На что это похоже?

– В каком смысле?!

– Тэдди, у тебя же есть воображение, правда? Включи его. На что это похоже?

Мальчик некоторое время разглядывал заштрихованное поле, потом медленно проговорил:

– Это похоже… На огромного волка. Волка с разинутой пастью, – и посмотрел на Гурьева вопросительно.

– Верно, – улыбнулся Гурьев. – В самую точку! А теперь посмотри ещё внимательнее. Что тебе кажется?

– Мне кажется, – немного неуверенно начал мальчик, – что у него… Очень большая пасть. Гораздо больше, чем… нужно.

– Отлично, Тэдди, – потрепал его по плечу Гурьев. – Отлично, просто здорово! Молодец. Мне тоже именно так это представляется. А теперь скажи мне вот что. Животное с такой громадной, всё время разинутой пастью, маленьким туловищем, без передних лап и задних, для опоры – может оно быть жизнеспособным? Как ты считаешь? Подумай.

– Ну… наверное, нет. Наверное, такому… Я думаю, нет.

– Хорошо. А теперь давай представим, что нужно сделать, чтобы этот уродец превратился во что-нибудь полноценное. Давай приделаем ему туловище и лапы. Попробуешь?

Тэдди, закусив нижнюю губу, взялся за грифель. Гурьев внимательно следил за его работой. Наконец, мальчик закончил и положил грифель:

– Вот.

– Неплохо, – кивнул Гурьев. – Даже, можно сказать, хорошо. А теперь давай подумаем вот в каком направлении. Если бы во всей Европе жили одни только немцы, в той картинке, что ты нарисовал, не было бы ничего… страшного. Правда?

– Да.

– Но беда в том, что в Европе живут десятки наций и народов. Как ты думаешь, нравится ли им зверюшка, которую мы с тобой нарисовали?

– Нет, – улыбнулся мальчик и покачал головой.

– А теперь представь себе, что ты – немецкий император. Скажем, кайзер Генрих. И перед тобой стоит задача – чтобы вот этот нарисованный на карте зверь наполнился жизнью, государственной кровью, чтобы всё заработало. Что тебе нужно для этого? Чтобы завоевать, покорить, подчинить всех, кто не согласен с твоим рисунком. В первую очередь?

– Армия?

– И армия тоже, но сначала всё-таки нужны заводы для того, чтобы наделать достаточно ружей, пушек, танков и самолётов. Правильно?

– Да.

– Как ты думаешь, это легко?

– Нет, – уверенно сказал Тэдди. – Думаю, это сложно. И очень дорого.

– А где бы ты взял для этого деньги?

– Из казны. Из налогов.

– А если не хватит?

– Тогда… Надо будет увеличить налоги. Ввести пошлины.

– Акцизы, пошлины, налоги… Это довольно хлопотно, правда? Смотри, что у нас выходит. Для того, чтобы накормить и напоить нашего зверя, нам нужно очень много всего. Как ты думаешь, а люди, которые живут в твоей стране – им понравится то, что ты делаешь? Если ты увеличишь налоги, заставишь их делать пушки и ружья вместо велосипедов, заберёшь их сыновей в армию, заставишь их воевать и многих из них, в общем-то, просто убьёшь? И совсем не очевидно, что у тебя всё получится гладко и с первого раза. А?

– Думаю, им это совершенно не понравится, – нахмурившись, сказал мальчик. – Я думаю, они решат, что я очень плохой император и меня нужно свергнуть.

– Это правильное предположение. Но даже если люди согласились кормить этого крокодиловолка. Смотри, что получилось.

Гурьев снова подвинул себе карту и быстро заштриховал область германской оккупации к концу Великой войны.

– Видишь?

– Да.

– Что?

– Опять пасть! Ещё больше. Вообще необъятная. И так разинута – сейчас лопнет.

– Кстати, именно так и случилось в восемнадцатом году. Ну, отступление к старым границам, – Гурьев стёр ластиком лишнее. – Вот. Отступили. А дальше?

– Что?

– Что дальше, Тэдди? Смотри, кайзера больше нет. А пасть – есть. Вот ты уже не кайзер, а демократически избранный канцлер. А зверь-то – он остался прежним. Как быть?

– Ну… наверное, надо что-то придумать, чтобы… Я не знаю, – сердито сдвинул брови Тэдди.

– Сердиться не надо, – мягко проговорил Гурьев. – Надо думать. Сердиться гораздо проще и приятнее. Особенно приятно сердиться, когда ты – самый главный. Особенно – когда ты король. Или император. Когда сердится император, все вокруг начинают дрожать: какой ужас! Император в гневе! Скорее несите ему варенья, поите его сгущенным молоком с сахаром! – Тэдди широко улыбнулся. Но Гурьев не собирался разделять его веселье: – Напрасно ты смеешься, дорогой мой. Получается, никто не думает о том, как объяснить тебе, что ты ошибаешься. Наоборот, все стараются уверить тебя, что всё хорошо. А когда на самом деле всё плохо, они, чтобы ты не сердился, будут тебе врать. А когда ты узнаешь, что тебе врут, ты рассердишься ещё больше. И они снова станут врать тебе, чтобы ты не сердился. И ты перестанешь понимать, что творится у тебя в государстве. Потому что все, боясь твоего гнева и права императора казнить и миловать, будут врать, врать, врать безостановочно, громоздить выдумку на ахинею, чепуху на идиотизм, – лишь бы ты не сердился. И подсовывать тебе игрушки и сладости. И вместо того, чтобы руководить, принимать решения, править страной и людьми, ты будешь топать ногами, лопать мармелад и слушать враньё. И так до бесконечности. Хороший из тебя выйдет император?

– Нет. Ужасный, – продолжая улыбаться, покачал головой Тэдди.