Тайна заколдованной крипты - Эдуардо Мендоса

Глава IX. Поездка за город

В телефонном справочнике было десять абонентов с фамилией Негрер. Я давно уже пришел к выводу, что власти не правы, позволяя разным людям иметь одну и ту же фамилию: довольно часто это приводит к путанице и вообще лишает фамилии всякого смысла. Только представьте, что стало бы с нашей почтой, если бы разные населенные пункты назывались одинаково? Если бы была не одна Сеговия, а, скажем, двадцать? А как стали бы взимать штрафы, если бы у нескольких машин были одинаковые номера? И какое удовольствие получали бы мы от еды, если бы все блюда в меню ресторанов именовались „суп“?

Однако было не время размышлять над этим: предстояло решить другой вопрос, гораздо более трудный. Судьба, до сих пор благоволившая ко мне, на этот раз, похоже, от меня отвернулась. Пришлось сделать девять звонков, прежде чем я попал куда нужно, и женский голос, пропитанный алкоголем, как мне показалось, признал, что принадлежит Мерседес Негрер.

— Рад приветствовать вас, сеньорита, — затараторил я. — Мы звоним вам с телеканала „Телевисьон эспаньола“, из нашей студии на Прадо-дель-Рей. Позвольте представиться: Родриго Суграньес, директор программы. Вы могли бы уделить нам несколько секунд своего драгоценного времени? Могли бы? Разумеется, мы даже не сомневались. Видите ли, мы сейчас готовим новую программу, очень актуальную, в духе времени. Называться она будет так: „Молодежь и демократия“, и в связи с этим мы берем интервью у молодых людей, которые появились на свет в пятидесятые годы и которым довелось уже голосовать. Ну, вы понимаете, о чем я… Вы, по нашим данным, родились где-то в… минутку, дайте мне уточнить… — я быстро подсчитал в уме: „Шесть лет назад ей было четырнадцать… Семьдесят седьмой минус двадцать…“ — в пятьдесят седьмом. Правильно?

— Нет, неправильно, — ответил голос. — Я родилась в… Да какое вам до этого дело? Вы хотели поговорить не со мной, а с моей дочерью.

— Простите великодушно, сеньора, но как я мог предположить, что имею дело не с ней, слыша такой юный и звонкий голос! Не будете ли вы так любезны подозвать к аппарату вашу дочь?

Моя собеседница как-то странно замялась.

— Нет… Ее нет дома.

— А скажите пожалуйста, когда она вернется?

— Она здесь не живет.

— В таком случае вы не могли бы дать мне ее адрес?

Снова заминка. Может быть, дочь — позор этой семьи и они ее знать не хотят?

— Я не могу сказать вам, где сейчас проживает моя дочь. Поверьте мне сеньор, не могу.

— Но, сеньора, как вы можете отказать в помощи нашему каналу, который каждый вечер приходит в каждый дом нашей родины?

— Мне сказали, чтобы я не…

— Послушайте меня, сеньора Негрер! Я не знаю, кто и что вам сказал, но я говорю сейчас не от своего имени и даже не от имени миллионов телезрителей, которые смотрят нас каждый день. Открою вам тайну: за нами стоит сам министр информации и туризма, если эта высокая инстанция до сих пор носит именно такое название. Сеньор министр лично заинтересован в скорейшем выходе пилотной программы. Сеньора, прошу вас, ответьте на мой вопрос!

Я боялся, что она повесит трубку. Я слышал ее взволнованное дыхание. Я почти видел, как поднимается и опускается могучий бюст, как стекает вниз по ложбинке капелька пота. Мне с трудом удалось отогнать от себя это видение. И тут сеньора заговорила:

— Моя дочь Мерседес живет в Побла-де-Л'Эскорпи. Если сеньор министр, как вы говорите, заинтересован… может быть, он заступится за нее перед… Может быть, он положит конец нашей разлуке?

Я не мог понять, о чем она говорит, но я получил от нее нужную информацию, и это было главное.

— Не волнуйтесь, сеньора: нет такого рычага, на которое телевидение не могло бы нажать. Большое спасибо и всего доброго. Мы в эфире!

Я вышел из вонючей кабины и посмотрел на восьмиугольные часы, украшавшие здание корсетной мастерской, что находилась через дорогу: половина седьмого. Позвонил в справочную и узнал номер железнодорожной компании. Раз сорок набирал номер и чудом дождался соединения. Последний поезд на Побла-де-Л'Эскорпи отходил через двадцать минут с пригородного вокзала. Я остановил такси и пообещал водителю хорошие чаевые, если он домчит меня до места за четверть часа. Мы проехали одну половину пути по тротуарам, но подъехали к вокзалу, когда до отхода поезда оставалось две минуты. Воспользовавшись тем, что пришлось остановиться на светофоре, я выскочил из такси и сбежал, лавируя между автомобилями. Таксист не мог выйти из машины и броситься в погоню, ему пришлось удовлетвориться проклятиями в мой адрес. Я вбежал в вестибюль именно в тот момент, когда поезд должен был трогаться. Еще минуту пришлось потратить на то, чтобы выяснить, с какого пути он отправляется. Когда я наконец оказался на нужной платформе, то узнал, что поезд, на который я так спешил, все еще „формируется“ — я часто слышу это слово, но до сих пор так и не понял, что оно обозначает. Ставшая уже притчей во языцех непунктуальность наших железнодорожников на сей раз пришлась мне очень кстати.

На платформе, как и на всем вокзале, царила полная неразбериха. Уже началось мощное и чрезвычайно прибыльное нашествие туристов, которые из года в год наводняют в этот сезон нашу страну: их привлекает ласковое солнце, обилие пляжей и дешевые обеды, состоящие из жидкого гаспачо, подозрительных котлеток и ломтика дыни. Растерянные путешественники тщетно пытались перевести на родные языки скороговорку, что раздавалась из рупоров. Воспользовавшись суматохой, я стянул у какого-то мальчишки кусочек коричневого картона, дающий право путешествовать на законных основаниях. Чуть позже мне довелось увидеть, как мать мальчишки давала ему пощечину за пощечиной под строгим взглядом контролера. Беднягу было немного жаль, но я утешился мыслью, что случившееся послужит ему хорошим уроком.

Уже стемнело, когда поезд оставил позади пределы города и за окнами замелькали унылые поля. Вагон был переполнен, и многим приходилось ехать стоя в узком коридоре, но рядом со мной никто не сел — явно из-за ужасного запаха, исходившего от моих подмышек. Я к тому времени уже настолько устал, что решил воспользоваться человеческой брезгливостью: удобно улегся на скамье, вытянув ноги, и заснул. Мне снились эротические сны, в которых не обошлось без дипломированного социолога Ильзы.

Через два часа поезд остановился на полустанке: несколько саманных домиков, почерневших от времени и сажи. На платформе выстроились в ряд металлические бидоны не меньше чем в метр высотой. На бидонах этикетки: „Молочные продукты „Мамаса“. Побла-де-Л'Эскорпи“. Я понял, что приехал, и сошел с поезда. От полустанка в деревню вела каменистая узкая тропинка. Я пошел по ней. Небо было темным и звездным. В ночной тишине слышались только шелест листьев и жужжание насекомых.

Деревня казалась вымершей. В лавке при постоялом дворе мне сказали, что Мерседес Негрер можно найти скорее всего в школе. Произнеся это имя, хозяин постоялого двора (нетрудно было догадаться, что человек, с которым я разговаривал, был не кто иной, как хозяин) закатил глаза, пощелкал языком и потянул волосатую руку к той части своего необъемного туловища, что была скрыта за прилавком. Я покинул постоялый двор и направился к школе, в одном из окошек которой горел свет. Заглянув в это окошко, я увидел пустой класс. За учительским столом сидела молодая женщина с очень короткими черными волосами. А вот лица ее было не разглядеть — его закрывали стопки ученических тетрадей. Я осторожно постучал в оконное стекло, и девушка вздрогнула. Я приник лицом к стеклу и попытался улыбнутся, чтобы успокоить учительницу, то есть Мерседес Негрер, потому что именно она работала здесь учительницей.

Когда она сняла очки и подошла к окну, я узнал ее. В отличие от своей подруги Исабелиты Перапланы, Мерседес Негрер изрядно изменилась. Не столько потому, что черты ее лица претерпели метаморфозы, связанные с биологическим развитием, сколько из-за того, что выражение глаз стало совсем другим, не похожим на то, какое я видел несколькими часами раньше на фото в глянцевом журнале „Розы для Марии“, и возле губ пролегла жесткая складка.

Я не мог не отметить, что черты лица ее были мелкие, правильные и приятные, ноги в обтягивающих брюках из черного вельвета — прямые и длинные, бедра — круглые, талия — узкая, а под обтягивающим шерстяным свитером вздымались два соблазнительных упругих бугорка. Я подумал, что ей, наверное, даже бюстгальтер не нужен. Такие мне больше всего нравились.

Вышеописанная сеньорита подняла на несколько миллиметров оконную раму-гильотину и спросила меня, кто я и что мне нужно.

— Мое имя вам ничего не скажет, — начал я, стараясь просунуть в щель губы, — но мне нужно с вами поговорить. Пожалуйста, не закрывайте окно до того, как я все вам расскажу. Послушайте, — я просунул под раму мизинец, — если вы сейчас опустите раму, то будете виноваты в том, что я останусь без пальца. Я знаю, что вас зовут Мерседес Негрер, и ваша мать, очаровательнейшая дама, дала мне ваш адрес — сами посудите, могла ли бы любящая мать поступить подобным образом, если бы не была уверена, что у меня самые благородные намерения? Я прибыл из Барселоны, чтобы обсудить с вами один вопрос. Я не причиню вам зла. Прошу, выслушайте меня.