Рейд на Сан и Вислу - Петр Вершигора

И скоро впрямь на наших глазах разгорелось яростное сражение. На каждое занятое воробьями гнездо нападают по пять, по шесть, а то и по десять ласточек. Они цепляются крохотными красноватыми лапками, быстро трепыхают своими острыми крыльями, клюют воробьев и вышвыривают их вон. Как ошпаренный вылетает непрошеный гость из чужого гнезда.

Через несколько минут были очищены все гнезда. Из кругленьких отверстий — лазов высунулись головки настоящих хозяев птичьего поселка.

Но вот среди ласточек опять поднялся переполох. Оказывается, в одном из гнезд продолжал отсиживаться воробей. Он даже не выглядывал оттуда.

— Этот воробей самый грамотный в смысле тактики, — пошутил я. — Видите, он занял жесткую оборону, и теперь его ничем не проймешь.

Но это оказалось заблуждением. Ласточки слетали к реке и сбились в живой клубок у гнезда, занятого воробьем.

— Теперь они напоминают пчелиный рой, — восторженно шепнул ярый пчеловод Базыма.

Рой этот продержался не более двух минут. Затем вся стая разлетелась, оглашая окрестности победным писком, и нашему взору открылась неожиданная картина. Гнездо представляло собой сплошной, без единой трещинки и отверстия, шар.

— Живьем замуровали нахала, — захохотал комиссар.

— Не хочешь освободить квартиру для настоящих хозяев — сиди, — ухмыльнулся и Ковпак.

— Он думал, это крепость, а они превратили ее в саркофаг, — заливался смехом Радик. — Папа, смотри, настоящая Хеопсов а пирамида, только вверх ногами!

…Так было теперь и под Олевском. Точно ласточки воробья, наглухо замуровали партизаны гитлеровские гарнизоны, предназначенные для охраны немаловажной дороги между Коростенем и Сарнами.

* * *

Два дня прошли во встречах и беседах. Я раздумывал: «Людей — сотни, люди — разные. Но важно прежде всего, чтобы крепок был командный и политический состав, за которым партизаны пойдут в бой. Не прирос ли Бакрадзе к своей линии обороны? В боевой ли форме Платон Воронько, Павловский, Мыкола Солдатенко? А как посмотрят на новое задание Кульбака, Матющенко? Лучшие командиры, ветераны партизанской борьбы, как они отнесутся к моему назначению на место Ковпака? Как встретят прибывшие со мной свежие силы: Цымбала, Намалеванного, Кожушенко?.. И этого немца Кляйна, венгра Тоута?..

А в обстановке какие изменения? Первое и главное — сократился партизанский плацдарм. Коренные советские районы Правобережной Украины уже освобождены от противника. Осталась только Западная Украина. Как это скажется на нашем продвижении и пополнении людьми? Каково будет отношение к нам местного населения?»

В общем, было над чем подумать…

Под вечер в штаб набился народ. В конце Нового года хлопцы устроили партизанский салют по всей линии Бакрадзе.

— Всполошили фашистов и в Олевске, и в Белокоровичах. Наверно, до самых Сарн переполох был, — рассказывает оживленно Михаил Иванович Павловский.

— Будут помнить нашего Ковпака. Это ведь он Олевскую операцию надумал.

— Не дал дед киевские трамваи в Германию уволокти.

Сейчас, пожалуй, сам в Киеве на тех трамваях разъезжает, — философствовал бронебойщик Арбузов.

— Ты, Тимка, так рассуждаешь, как будто нет в Киеве трофейных машин, — возразил ему ездовой Ковпака Политуха.

Бронебойщик Тимка Арбузов охотно принимает это возражение. Трофейных машин ему, конечно, не жалко для своего легендарного командира.

А я слушаю эти разговоры, и у меня зреет текст первого приказа, который подпишу ночью, а завтра связные развезут его по ротам и батальонам.

Вместе с начштаба Войцеховичем мы усаживаемся за перегородкой.

— Так для начала будет добре? — Вася передает мне «шапку».

«Приказ по войсковой части 117, № 449, село Собычин, 2 января 1944 года. На основании приказа Украинского штаба партизан за № 269 от 24 декабря 1943 г. сего числа принимаю на себя командование соединением…»

— Как? — спрашивает начштаба. — Это констатация факта. А насчет политики вы сами набросайте.

Я почесываю в нерешительности бороду:

— Надо бы и Мыколу позвать.

Минут через пять начштаба вернулся с Мыколой Солдатенко — кандидатом в замполиты, и мы вместе написали продолжение:

«Приступая к исполнению служебных обязанностей, напоминаю, что наша часть выросла и окрепла в двухлетних многочисленных боях с немецкими захватчиками. Рейды по глубоким тылам врага под руководством героев партизан…»

— Кого писать раньше?

— По–моему, раньше Руднева, — предлагает будущий замполит. — Все–таки погиб смертью храбрых и партийную линию вел.

— Но все же командир всегда на первом месте.

— Тогда давайте напишем через тире. Как два Федоровых делают.

— Да Ковпак–то ведь один. Его не спутаешь с другим. Спор решаю я, заканчивая фразу следующими словами:

— «…Ковпака и Руднева выковали наш коллектив в боевом духе».

«Историческая» часть приказа давалась нам особенно тяжело. Между Войцеховичем и Солдатенко опять вспыхнул спор.

— Ну ладно, хватит, — одергиваю я спорщиков. — Так мы до утра не напишем. — И, склонясь над бумагой, продолжаю:

«Комиссар Руднев и командир Ковпак оставили нам богатое наследство — это традиции части, ее боевой дух и моральный облик бойца–партизана, которого любит народ и ненавидит, боится враг».

— Давай теперь ты, Васыль.

Васыль садится и пишет о рейдах, о дисциплине, бдительности, взаимоотношениях с населением.

Забежал связной, поглядел на склонившиеся головы, перепутавшиеся чубы и тихо шепнул кому–то за дверьми:

— Стенгазету выпускают… а може, и стратегику разрабатывают.

Мыкола нахмурился. Связной на цыпочках вышел.

— Будет, хлопцы! — говорю я. — Длинный приказ не так ударит в точку. Давай два — три пункта «приказываю» и подписи.

«ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Свято хранить боевые традиции части, ненависть к врагу, преданность Родине, боевую дружбу. Хранить военную тайну, усилить революционную бдительность».

— Хватит, может быть?

— Эге. А приказ двести? — спохватывается Мыкола.

Мы улыбаемся.

— Приказ двести — расстрел на месте[2]. Так, что ли, и писать? — смеюсь я.

— Нет, нет, тут и есть самая главная политика. Пиши, — диктует Мыкола, — «не забуваты, що наша сыла в народе. И его любови до нас. Правильный подход к народу — тут и есть увесь толк, уся политика»… Ну, а дальше давай: «Приказ довести…»

— Приказ объявить всему личному составу, — формулирует последнюю фразу Войцехович и ставит подписи.

Затем начальник штаба садится за пишущую машинку, а мы с Мыколой идем в роту.