Подземные. Жив - Джек Керуак

многих унижений нагроможденных на нее, не на ее способность к страданию но беспричинно на ее маленькие женские гордости. – Ах мне не следовало так поступать, заниматься лажей, длинный список попоек и пьянок и загулов и все разы когда я сбегал от нее, последняя встряска в такси вместе она очень просит чтобы я отвез ее домой (спать) а сам могу идти увидеться с Сэмом один (в баре) но я выскакиваю из машины, безумно («Я никогда не видела ничего маниакальнее»), и бегу в другое такси и срываюсь прочь, оставив ее в ночи – поэтому когда Юрий ломится к ней в дверь на следующую ночь, а меня нигде нет, а он пьяный и лезет, и прыгает на нее как он это обычно делает, она уступила, она уступила – она сдалась – забегая вперед в рассказе, сразу же называя по имени своего врага – боль, почему должен «сладкий таран их броска в любви» который вообще-то не имеет никакого отношения ко мне ни во времени ни в пространстве, быть как кинжал у меня в горле?

Проснувшись, затем, после веселья, в Небесном переулке, снова у меня пивной кошмар (теперь еще и после джина) и с угрызениями и снова почти и теперь уже безо всякой причины отвращение маленькие беленькие частички-шерстинки от подушки набившиеся ей в черные почти проволочные волосы, и ее припухшие скулы и маленькие припухшие губы, мрак и сырость Небесного переулка, и еще раз «Надо идти домой, прийти в себя» – как будто никогда я не был с нею прям, а кривил душой – никогда не вдали от своей химерической рабочей комнаты и удобного дома, в чужой серости всемирного города, в состоянии БЛАГОПОЛУЧИЯ… «Но почему тебе вечно хочется срываться так скоро?» – «Наверное чувство благополучия дома, то что мне нужно, быть прямым – как…» «Я знаю бэби – но я мне не хватает тебя так что я ревную что у тебя есть дом и мать которая гладит тебе одежду и все такое а у меня нет…» «Когда мне вернуться, в пятницу вечером?» – «Но бэби тебе решать – сам говори когда». – «Но скажи чего ТЫ хочешь». – «Но я не должна». – «Но что ты имеешь в виду не должна?» – «Это как говорится – об – ох, да не знаю я» (вздыхая, переворачиваясь в постели, прячась, целиком зарывая виноградное тельце, поэтому я подхожу, переворачиваю ее, хлопаюсь на постель, целую прямую что сбегает с ее грудной кости, углубление там, прямо, вниз до самого пупка где она становится бесконечно малой линией и продолжается будто прочерченная карандашом дальше вниз а затем длится так же прямо под низ, и необходимо ли человеку добиваться благополучия от истории и мысли как она сама сказала когда у него есть эта суть, но все же). – Тяжесть моей нужды пойти домой, мои невротические страхи, похмелья, ужасы – «Мне не надо было – нам не стоило переться к Бернарду вообще ночью – по крайней мере надо было пойти домой в три вместе со всеми». – «Я так и говорю бэби – но боже» (смеясь со всхлипываньем и смешно изображая голосок еле ворочающий языком) «ты никада ни делаишш шшо я прашшу». «Оо прости меня – я тебя люблю – ты меня любишь?» – «Чувак, – смеясь, – о чем это ты» – глядя на меня с опаской – «Я о том чувствуешь ли ты ко мне расположение?» хоть она и обхватила уже смуглой ручкой мою напряженную большую шею. – «Естественно бэби». – «Но что за – ?» Я хочу спросить все, не могу, не знаю как, какова тайна того что я хочу от тебя, что такое мужчина или женщина, любовь, что я имею в виду под любовью или почему мне нужно обязательно упираться и спрашивать и почему я ухожу и бросаю тебя потому что в твоей бедной убогой квартирке – «Меня само место угнетает – дома я сижу во дворе под деревьями кормлю кота». – «Ох чувак я знаю что здесь душно – хочешь я подниму жалюзи?» – «Нет тебя все увидят – я буду так рад когда лето кончится – когда я получу эти бабки и мы поедем в Мексику». – «Ну чувак, давай как ты говорил поедем сейчас на те деньги которые у тебя есть сейчас, ты говоришь мы действительно можем поехать». – «Ладно! ладно!» мысль набирающая силу у меня в мозгу пока я делаю несколько долгих глотков выдохшегося пива и обдумываю глинобитную хижину скажем под Тешкоко за пять долларов в месяц и мы идем на рынок ранним росистым утром она в своих сандалиях на милых смуглых ножках шлепая как жена как Руфь следуя за мною, мы приходим, покупаем апельсины, нагружаемся хлебом, даже вином, местным вином, мы идем домой и готовим чистенько у нас на плитке, сидим вместе за кофе записывая сны, анализируя их, мы занимаемся любовью у нас на постельке. – Вот мы с Марду сидим обсуждая это все, грезим, одна большая фантазия – «Ну чувак, – а зубки выпирают смехом, – КОГДА мы это сделаем – типа это был такой маленький отходняк, все наши взаимоотношения, все эти нерешительные облака и планирование – боже». – «Может нам следует подождать пока я не получу эти гонорарные башли – ага! в натуре! так будет лучше, потому что так мы сможем купить пишущую машинку и трехскоростной вертак и пластинок Джерри Маллигана и одежды для тебя и всего что нам нужно, типа того как сейчас мы ничего не можем». – «Угу – не знаю» (раздумывая) «Чувак ты знаешь у меня глаз никак не лежит на эти истерические дела бедности» – (утверждения такой внезапной силы и хипоты что я бешусь и иду домой и размышляю над ними много дней). «Когда ты вернешься?» – «Ну ладно, давай тогда в четверг». – «Но если ты в самом деле хочешь в пятницу – не позволяй мне мешать тебе работать, бэби – может лучше если тебе уходить на подольше». – «После того что ты – О я люблю тебя – ты…» Я раздеваюсь и остаюсь еще на три часа, и ухожу виновато поскольку благополучие, ощущение того что я должен бы принесено в жертву, пусть в жертву здоровой любви, что-то во мне нездоровое, утраченное, страхи – к тому же я понимаю что не дал Марду монетки, хлеба в буквальном смысле, а только болтовню, объятья, поцелуи, я покидаю дом а ее чек по безработице до сих пор не пришел и ей нечего есть – «Что ты будешь есть?» – «О у меня еще