Камикадзе. Эскадрильи летчиков-смертников - Гордон Оллред

Уголком глаза я наблюдал за ребятами, сидевшими вокруг меня. Они были заворожены. Я видел, как тонкие пальцы женщины двигались по струнам инструмента. Я закрыл глаза и стал мечтать. При этом мне удалось забыть обо всех. Боров, мои друзья – все они исчезли. Я остался наедине с женщиной и сидел рядом, глядя в ее блестящие глаза. Когда песня закончилась, она медленно подняла на меня взгляд, и ее губы раскрылись. Женщина подняла руку от инструмента и коснулась моих губ.

Музыка стихла слишком быстро. Мы поклонились Борову, горячо поблагодарив его. В свою очередь, жена Ногути поклонилась нам, звонко рассмеявшись, словно маленькая девочка. Но это был смех зрелой женщины, которая смеялась не от веселья, а из вежливости. Женщина поклонилась каждому из нас, и мы вышли – с одними и теми же чувствами. Нет, она даже не узнала, как близко к ней я сидел и как она прикоснулась ко мне в тот момент, когда все остальные исчезли.

Глава 10

Короткое воссоединение

Наконец базовая подготовка закончилась. Я выдержал ее! Я прошел через все! Им не удалось сломать меня, и я гордился этим. Их психология была обычной. В последние дни наказаний стало меньше, и с сержантами у нас установились более дружеские отношения. Командующий офицер собрал нас утром перед нашим отъездом, заговорил о наших будущих обязанностях и напомнил, что теперь мы стали настоящими мужчинами. Наснаучили рукопашному бою. Мы окрепли, могли выносить боль и видели смерть. Умершие тоже сослужили хорошую службу, укрепив дух остальных, и помогли нам понять, что слабый никогда не выживает.

Когда мы собрались в последний день, над базой висел легкий туман. Пока командующий говорил, он рассеялся, и выглянуло яркое восходящее солнце. Восходящее солнце! Это было знамение. Наш командир был маленьким человечком, но его манеры говорили о мощи. Каждый его жест был выразительным и впечатляющим.

Я наблюдал за тем, как солнце плыло над ним, и в ярких лучах заблестели выполненные в виде орлов кокарда и значки на воротнике кителя. Когда он закончил свою речь, пятьдесят курсантов продекламировали Имперское предписание без единой запинки. Когда слова срывались с губ ребят, я услышал вдалеке гул самолетов. Два этих слившихся звука символизировали нашу новую приобретенную силу. Я являлся частью чего-то великого и значительного. Тогда, стоя на солнце, я знал, что Императорский путь управляет миром.

А сейчас мне предстояло возвращение в Ономити в двухдневный отпуск. Моя семья собралась на станции и с нетерпением ждала, чтобы вести меня домой.

– Тосифуми специально приезжает, чтобы с тобой встретиться! – взволнованно воскликнула Томика.

– Тосифуми! – поразился я. – Едет из Токио… чтобы встретиться со мной?

– Ну, может, твой брат поздоровается и с нами, – сказал папа, и мы все вместе рассмеялись.

Жизнь вдруг показалась слишком хорошей, чтобы быть реальностью. Целых два дня в кругу семьи, с моими родственниками и друзьями. И вернусь я в Хиро уже не зеленым новобранцем.

Наш дом никогда не выглядел таким великолепным. Стоял май, и стены сада были украшены цветущими азалиями. Зеленели горы и поля.

Прежде всего я хотел принять горячую ванну, погрузиться в нее по шею. Войдя в дом, я через несколько минут уже сидел на маленьком табурете в ванной и яростно намыливался.

– Братик, – прозвенел голос Томики, – хочешь, я потру тебе спину?

– Ага! – ответил я. Мне показалось, что сейчас был самый подходящий момент, чтобы спину мне потерла женщина. Я стал настоящим мужчиной. Когда сестра вошла, я наклонился и согнул колени, подставив ей свою спину. То, что произошло в следующий момент, стало для меня полной неожиданностью.

– Ясуо, что они сделали с твоей спиной? – вскрикнула Томика.

Я совсем забыл о следах побоев, но было приятно произвести этим впечатление на сестру.

– А, ничего особенного. Просто напоминания об одной веселой игре, которой нас научили.

Но мои раны не так-то легко было забыть. И я не очень представлял, какое впечатление произведут они на Томику. Конечно, она разволнуется, но все вышло гораздо хуже. Сестра мягко провела пальцами по моей спине и разрыдалась.

– Братик мой родной! – причитала она.

– Томика, со мной все в порядке. Все хорошо! Эти шрамы – ничто. Они меня совсем не беспокоят. Я даже ни разу не дрогнул, когда получал их!

Явная неправда в последних словах только усилила ее стенания. Слезы хлынули из глаз сестры. Она прошла в нишу и бросилась нататами, горестно оплакивая своего маленького брата.

Услышав плач, в ванную вбежала мама. Томика не могла вымолвить ни слова.

– Все хорошо, мама! – сказал я. – Она просто увидела небольшие шрамы у меня на спине.

Мама велела Томике замолчать, затем подошла и начала бережно мылить мне спину. Деревянным ковшом она зачерпнула воду из ванны и полила мою спину.

– Не горячо?

Вода была действительно горячей!

– Немножко, – ответил я.

Быстро охладить вмурованную в пол ванну было трудно, поскольку отец всегда держал воду на грани кипения. Мама положила пропитанное благовониями полотенце мне на спину и стала лить воду через него.

Когда она повернулась, чтобы уйти, я заметил и в ее глазах слезы.

– Спасибо, – поблагодарил я, но мама быстро вышла, ничего не сказав в ответ.

Смыв с себя мыло, я погрузился в другую ванну. Сначала я опустил в воду одну ступню, дал ей привыкнуть к температуре, затем опустил всю ногу. Наконец, вцепившись в края, я медленно погрузился весь, стал часто дышать сквозь зубы, когда вода коснулась моей исполосованной спины, и с довольным фырканьем лег. Боль ушла, и тепло становилось все более успокаивающим и блаженным. Ни разу за три месяца я так не расслаблялся. Даже в ту холодную ночь под душем вместе с Окой и Ямамото.

Во время отпуска мне хотелось сделать так много, но сейчас ванна была настоящим лекарством и буквально не выпускала меня. Казалось, она растворяла всю боль, накопившуюся во мне за три месяца, и в то же время навевала усталость. Я с трудом поднялся из воды, вытерся насухо полотенцем, надел кимоно, тапочки и поднялся в свою комнату. Некоторое время я смотрел из окна на горы. Прохладный ветерок приятно обдувал лицо и грудь. Мои глаза закрывались. Горы померкли. Я с трудом заполз на свой хлопчатый матрац, и меня охватил неодолимый сон.

Когда я проснулся, солнце уже начинало садиться, освещая комнату янтарными лучами. Некоторое время я лежал, моргая, и никак не мог сообразить, где нахожусь. Затем дверь скрипнула и слегка приоткрылась. Из тех двоих, что шептались на пороге, одна точно была Томика, но кто пришел вместе с ней? Я вскочил и закричал:

– Тосифуми! Ты приехал! Прямо из Токио!

Присев передо мной на корточки, брат потрепал меня за волосы.

– Привет, монах, – улыбнулся он, указав на мои постриженные волосы. – Ты изменился! Почти мужчина!

Последнее замечание мне не очень понравилось, но я улыбнулся в ответ. Сколько же мы с Тосифуми не виделись! Он уже не был похож на того мальчика, который до войны боролся и прыгал с нашим братом Сигэру. Благородный и привлекательный, Тосифуми теперь удивительно походил на отца. Даже сединой, которая была большой редкостью для японца его возраста.

Брат спустился вниз, а я стал одеваться. Часа через два из Иносимы приехали дядя и тетя. Да, мое возвращение стало настоящим событием. Несмотря на все увеличивавшийся дефицит еды, мама и Томика устроили настоящее пиршество с моими любимыми деликатесами. Как я был тронут такой теплой заботой. К 1944 году снабжение продуктами резко ограничили, и даже рис было трудно достать. Накануне мама и Томика ходили за несколько миль в деревню, чтобы купить у крестьян отборного риса. Этот отборный товар хозяин не продал просто за деньги. Томике пришлось пожертвовать своим красивым дорогим кимоно, которое было частью ее приданого. Взвалив на спину тяжелые мешки, они отправились домой.

Я был им очень благодарен за такое искреннее проявление любви. Когда во время ужина я напомнил о жертве сестры, Томика улыбнулась и ответила:

– Ничего, ничего. К тому времени, когда кто-то возьмет меня в жены, у меня будет сто таких кимоно.

– Ну-ну! – засмеялся Тосифуми. – Многие мужчины хотели бы получить такую жену. Только подожди!

Томика улыбнулась, но взгляд ее стал серьезным, когда она опустила глаза и сказала:

– Мне двадцать шесть лет.

– В свое время у Томики будет муж, – заявил папа. – Когда мы найдем достойного мужчину с подобающим положением в обществе. А об этом лизоблюде я даже говорить не хочу. Как там его зовут?

– Тебе обязательно надо унижать дочь перед родственниками? – с укоризной произнесла мама.

Томика встала и, пряча покрасневшее лицо, быстро направилась к двери.

– Вернись! – приказал отец. – Не надо быть такой обидчивой!

Томика вернулась и села, покорно глядя в пол.

– А где Рэйко? – спросил я.

– Мы… нам пришлось ее отпустить, – ответила мама и улыбнулась моим дяде и тете. – Держать прислугу – лишние затраты. Я хотела сказать, это глупо во время войны, когда в доме сейчас живут всего три человека.