Подражание театру - Феликс Кривин

Петридис. Отлично. Кто еще?

Посейдон (встает). Я солдат и привык подчиняться приказу. Если мне будет приказано изменить свою точку зрения, я ее изменю, а до тех пор я буду ее отстаивать. (Садится.)

Гелиос (встает). Я тоже изменю. Если будет приказано. (Садится.)

Петридис. А теперь буду говорить я. Солнце вокруг Земли, Земля вокруг Солнца — все это никому не нужная астрономия. Наша цель — директор департамента. Если эта цель, как я теперь понимаю, слишком мала, можно взять объект пошире: департамент, министерство, наконец — земной шар…

Зевс. Шарик есть — шарика нет…

Петридис. Вот именно. И именно вам, Зевс, я думаю поручить эту операцию.

Зевс. Мне?

Петридис. Только вам, больше некому. Вы у нас бывший Громовержец и с тысячелетним опытом в этих делах. Как это вы сказали: шарик есть — шарика нет? Вот так и действуйте.

Зевс. Я не могу, у меня не получится.

Петридис. Получится, получится, вспомните свою операцию с троянским конем.

Посейдон. Вспомните, Зевс. Вы же можете вспомнить.

Гелиос. У вас получится, Зевс!

Гермес. Еще как получится!

Зевс (после паузы). Хорошо, тогда я скажу… Да, я бывший Громовержец, владыка богов и людей. В свое время я безраздельно царил на Олимпе. Так, как вы, господин Петридис… Когда-то это доставляло мне удовольствие. Но потом я понял, что власть не приносит радости, особенно, если она — вечная власть. Пожар за пожаром, потоп за потопом — от этого, знаете ли, устаешь. Повиновение утомляет больше, чем непокорство. И тогда я перестал метать на землю громы и молнии, и люди перестали в меня верить, потому что они верят только в любовь или ненависть, а мне они были глубоко безразличны. Единственное, что я могу — это их понять, ведь я и сам ни во что не верю. И даже в вас, господин Петридис, извините меня. Вы — случайный человек, на вашем месте мог бы быть и другой, вы не отобрали у меня власть, вы просто ее подобрали. И теперь вы занялись тем, чем я занимался тысячи лет, чем только и можно заниматься у власти. Шарик есть — шарика нет, вот к чему сводится власть, божественная и человеческая. Но для того, чтоб ее утвердить, достаточно этого шарика и совсем не обязателен земной шар.

Петридис (сдерживая себя). Кто-нибудь еще хочет высказаться?

Гермес (смотрит на Гелиоса и Посейдона и, видя, что они не собираются говорить, встает). Я вот что скажу: говорить мы умеем, а как дойдет до дела… Вот я внимательно слушал господина Зевса: вроде все сказано правильно. Но возникает вопрос: что стоит за этими словами? Куда нас ведет господин Зевс? Это, конечно, в переносном смысле, потому что в прямом нас ведет не Зевс, а господин Петридис, и это наше счастье, что нас не ведет господин Зевс, а то бы он нас привел… Я так скажу: мне стыдно за вас, господин Зевс, стыдно, что я дышу рядом с вами, хожу с вами по одному Олимпу… У меня все, господин Зевс. У меня все, господин Петридис! (Садится.)

Петридис (не сдержавшись, срывается на крик). Чушь! Олимпийские фокусы! Будет так, как я скажу! Так, как я посчитаю нужным!

3

Дионис (вполголоса, по-прежнему не открывая глаз). Почему ты кричишь, Петридис?

Все смотрят на Диониса. Петридис со страхом, Зевс с интересом, остальные с недоумением.

Ты не выдержал? Ты испугался? Давно пора… Да, Петридис, смертный человек, вот и кончилась твоя власть на Олимпе. Я знал, что ты здесь недолго продержишься, слишком это высоко для тебя — Олимп. Правда, ты всегда питал страсть ко всему высокому. Помнишь, ты еще сравнивал жизнь с колесом? Что ни год — оборот? Или с палкой, которая чем короче, тем крепче? Я многое понимаю в тебе, я понимаю эту манию силы при полном бессилии, я понимаю твое величие в мелочах и мелочность во всем, что другие считают великим, но я не понимаю: зачем тебе понадобилось сравнивать жизнь с колесом?

Петридис. Дионис… я прошу…

Дионис. Ты уже просишь. Ты уже просишь, а это значит конец. Хотя тебе это еще не понятно. Ты и сообразить не можешь, что произошло. При всем, что ты здесь натворил, ты почему-то всегда рассчитывал на хорошее отношение. Ты сентиментален, Петридис, ты любишь любовь, любишь, чтоб тебя любили. Но разве тебе не достаточно, что тебя любит богиня любви? Впрочем, и в этом ты ошибался: богиня любви неспособна любить, это так же закономерно, как твоя тяга к проявлению силы… Помнишь, я тебе рассказывал о твоих похоронах? Тогда это было во сне…(Встает, открывает глаза.)Тогда это было во сне… (Медленно идет к Петридису.)

Петридис (почти в истерике). Полковник Посейдон! Полковник Гелиос!

Посейдон и Гелиос (вместе). Ефрейтор Гермес!

Гермес. Не кричите, я не глухой!

Дионис (медленно приближается к Петридису). Тебя повезут с горы, это будет торжественное и пышное шествие. Тысячи людей будут идти за тобой, тысячи незнакомых тебе людей, даже имен которых ты не знаешь…

Петридис (вскакивает и пятится от Диониса, который на него наступает). Нет! Я знаю! Знаю! Это Семенидис! Степанидис! Самсонидис! Самойлидис! (Его уже не видно, слышен только голос за сценой.)Сергеидис! Софронидис! Стратонидис! Сильвестридис! Сигизмундидис!..

4

Дионис смеется. Глядя на него, постепенно начинают смеяться сначала Зевс, затем Посейдон и Гелиос. Гермес складывает бумаги, подходит к креслу Петридиса и стирает со щита надпись:

«ГОСПОДИН ПЕТРИДИС, ВЛАДЫКА БОГОВ И ЛЮДЕЙ».

Затем оборачивается, ищет, чье бы имя написать. Он уже протягивает руку, чтобы написать, но снова оглядывается и ищет, ищет. Он выходит на авансцену и почти перегибается в зрительный зал, и опять возвращается к главному щиту, на котором все еще ничего не написано. И он снова ходит по сцене и ищет, ищет, кого бы туда написать. Входят Афродита и Гера. Сначала смотрят на всех в недоумении, а потом и сами начинают смеяться… А Гермес все ходит и ходит — от щита к авансцене и обратно к щиту, он перебирает сидящих в зале и стоящих на сцене, и ищет, ищет — кого бы написать. И эти поиски сопровождаются безудержным, разливистым, раскатистым смехом. Смехом богов.

ДУАЬСИНЕЯ ТОБОССКАЯ

(Семейная хроника)

— Ах! — со слезами воскликнул Санчо. — Не умирайте, государь мой, послушайтесь моего совета: живите много-много лет, потому что величайшее безумие со стороны человека — взять да ни с того ни с сего и помереть… Вставайте-ка, одевайтесь пастухом — и пошли в поле, как у нас было решено: глядишь, где-нибудь за кустом отыщем расколдованную сеньору донью Дульсинею…

ДЕЙСТВУЮТ:

Санчо Панса, бывший оруженосец.

Дульсинея Тобосская, бывшая дама сердца.

Муж Дульсинеи, ее муж.

Действие происходит в доме Дульсинеи, у очага.

В глубине сцены большой портрет Дон-Кихота. Под ним кресло, в кресле — Санчо Панса, толстый мужчина лет 60. Рядом с ним, на низенькой скамеечке, Дульсинея, толстая женщина лет 45, вяжет кофту.

Санчо Панса (заключая рассказ). А потом я закрыл ему глаза…

Дульсинея. Ах, Санчо, вы опять разрываете мне сердце! Вот уже сколько лет вы разрываете мне сердце, а я все не могу прийти в себя. Но, пожалуйста, вернитесь к тому месту, где вы встретились с этим рыцарем и ваш господин сказал…

Санчо Панса (возвращается к тому месту). Он сказал: «Сеньор, если вы не разделяете мнение, что Дульсинея Тобосская — самая красивая дама, то я всажу в вас это мнение вместе с моим копьем!»

Дульсинея (ликуя и сочувствуя). Бедный рыцарь! Он был на волосок от смерти!

Санчо Панса. Определенно. Но он не захотел спорить, он сказал, что лично ему не попадалось ни одной приличной женщины и что, быть может, такой и является Дульсинея Тобосская. Он сказал, что наш сеньор счастливее его.

Дульсинея. Бедный рыцарь!

Санчо Панса. Да, он оказался неплохим человеком. И знаете, Дульсинея, ведь мы чуть не убили его. А сколько бывает, что человека сначала убьют, а потом уже выясняют, какой он был хороший…