Без купюр о Магадане. Ироническая проза - Владимир Данилушкин

А нерп в окрестностях Магадана, Олы и Атаргана развелось столько, что кета с горбушей не могут пробиться в русло рек, чтобы, подняться по течению, отложить игру, полить молоками и умереть с чувством исполненного родительского долга. Вот и мы, чуя зов природы, притащились брусничным спецназом поесть шаурмы и умереть, а там видно будет, вскрытие покажет.

Гляди-ка, народ-то подтягивается. Охотники до шаурмы. Известный литеравт Ломоногов, автор мемуаров, народные исказители. Слуги народа и слуги слуг. Люди бизнеса с хроническим катаром желудка. Здесь каждый хмырь находит шмару: кто за лаве, а кто на шару.

Пир горой, – говорится. Но тогда на местности должны быть горы – Казбек, Арарат. Есть, правда, Капрановский перевал. Там надо экзотический ресторан построить. Типа «Что-то я не то съела». Сколько раз было, на Капране застревали путники, женщины приносили потомство в кабине грузовика и давали сыновьям имена водителей. А есть в Магадане одна профессиональная певица – фанатка собственного мужа, песни его сочинения исполняла, имела успех. Заслуженная вокалистка. Ехали, было дело, на гастроли, и где-то на Капрановском перевале упали с дороги, метров 50 свободного падения. Оркестр, туш! У нее сотрясение мозга. И продолжает петь. Мне нравится. Да жить можно даже при ампутации мозга. Китайцы своей древней медициной и до этого дошли. Да и так сказать: людей с мозгами немало, а вот голос редко кому дан. Если залучить ту певицу – веселее застолье пойдет, несомненно.

В нашем городе пир горой – это пир сопкой, похмелье – ущельем, туманом и росой. Разгрузочный бег галопом, загрузочный – трусцой и рысцой.

Петров – солидный горец, таким себя самоощущает, на скамейке в сквере не будет пиво пить, ему затейливый интерьер подавай, меню в папочке из крокодиловой кожи и соответствующую этническую посуду с музыкально-шумовым эффектом.

Да и я с годами понял: хочешь приласкать желудок с комфортом, а через него душу согреть, – отдайся в руки профессионалов. Времена общепита и дешевых рыгаловок канули в лету, теперь легко можно не только пропить, но и безалкогольно проесть немалые деньги. А если платишь – заказывай музыку зурны к своей шаурме. А будешь мямлить – ни денег, ни уважения тебе, как своих ушей, а ля Ван Гог.

В «Стамбуле» публичные обеды стилизованы – в свадьбу, в юбилей, в поминки. Это большой спектакль с прологом и эпилогом. Во что выльется сегодняшний вечер? Обещан сюрприз, надо набраться терпения, спектакль в театре еды начинается. Слышите, гонг!

Всю ночь мерещилось, что жена жарит пирожки с мясом. Их дымный аромат и во сне сводил с ума. Проснулся, потянулся на кухню: у меня жена большой оригинал, иной раз среди ночи что-то варит и парит до востребования. Но нет, холодная плита, и пирожки – всего лишь сон. Надо же, какой реальный! Как во сне, варю себе кофе, сижу, анализирую.

Итак, по порядку: вечером купил два килограмма теста в кафе «Сказка». Одновременно приобрел в хлебном отделе гастронома «Полярный» так называемый лаваш, храня верность совершенной три десятка лет назад поездке на юг СССР.

Ночью предавался дурной привычке – смотрел американские видеофильмы ужасов, а они разжигают у меня зверский аппетит. Ел, не доел лаваш, хлебное изделие лежало на столике в непосредственной близости от носа, навевая пищевой сон. Конечно, пирожковых заведений, аналогичных тем, что были в студенческие времена в голодном Новосибирске, когда покупал горяченькие пирожоки-расстегайчики с мясом-луком и костный бульон на студенческие деньги, нет и в помине.

Помню черные дни юности, когда начерно писал белые стихи, чтобы в белые ночи набело перемарывать. Вынес из огня себя на уме, обмотав вокруг головы, материю сознания. Зато теперь все принимают за своего – словно я городской сумасшедший, даже женщины не стесняются, говорят о сокровенном. Мол, я цыганк а, юбку через голову не надеваю. Завидно стало, да? То-то же! Но не парься, не пиарься. В смысле попарься, открой поры, ими будешь впитывать грязь и яд жизни. Возможно, водкой отмоешься от пошлости. И будешь приятно поражен – в правах. А главное – разуй глаза: вывеска «Стамбул-Мамбул» видна издалека и ласкает сердце через желудок, если шаурму есть глазами. Присоединяйся! Корабли шаурмуют бастионы.

Обслуживание в заведении вежливое, но строгое. Словно на режимной территории. Нет, я не исправучреждение имею в виду, может, и базировалась тут какая-то часть воинского целого, только зачем врачебную тайну ворошить? Военнослужащих в городе осталось – кот наплакал. Ни танкистов, ни ракетчиков. База подводных лодок, где служил мичман Александр, растворилась в тумане пацифизма. Ракетная часть, о которой из-за секретности знали далеко не все, всплывает в ассоциативном ряду с рэкетом, что, согласитесь, не одно и то же.

Лишь число охранников в городе, как и во всей стране, выросло, их на просторах России уже больше двух миллионов, и высшее руководство всерьез рассматривает возможность призыва секьюрити на воинские сборы. С собственным оружием и сухим пайком. Подобно казакам царских времен, якобы станут служить они всю жизнь президенту и отечеству: каждая станица – боевая единица. Только кто командует той несметной силой, какие офицеры и генералы – я не знаю. Может, бывший специалист мебельного производства, как нынешний министр обороны, может гинеколог, каким был генеральный директор бывшей авиакомпании.

Зато прикольно. Не умеешь работать, – учи других. Не умеешь учить – охраняй. Бей своих, чтобы чужие боялись.

Повара в этой харчевне с огромными кривыми ножами по совместительству исполняют не только охранные, но и боевые функции. Им ведь что цыпленка, что барашка зарезать. Что заложника лишить залога. Разумеется, не из бесконтрольного садизма, а чтобы самим насытиться и других накормить. Вы все еще носитесь с культуропитейством? – им ведомо культуроубийство, а рядовому едоку получить шашлык из рук кудесника – это особое дело, как говорят англичане, – спешл. Кто умеет зарезать, тот искушен. Как приготовить из туши суши – мокрое дело.

Если кормишь – ты кормилец, но если любишь пожрать, ты еще не жрец, – тут умишком владеть надо, посидев на диете.

Чтобы не ожесточать сердца населения, у одного древнего народа есть обычай – не позволять никому, кроме доверенных лиц, резать кур. Пусть в селении лишь один чрезвычайно уполномоченный человек знает об убийстве все, разбирается в нем с дотошностью профессора кислых щей, а остальные могут убить разве что булку хлеба, расчленить на порционные горбушки. Как выразился мой друг, приготовить хлебный шашлык. В другом древнем племени, где и муху не смеют обидеть, аттестуют одну-две должности убийцы мух в звании майора. Намек понятен? Если вы купили масло с рук, то в следующий раз берите из головы. Росточком не выдались, встаньте на принципочки.

Это только так называется – шашлык, а на самом деле в меню и бозартма из баранины, и ярпаг долмасы, и чабан-каурма, и джуджа, и тас-кебаб, и кюфта-шурпа, и таюг-плов и десятки других блюд – язык сломаешь, если раньше не проглотишь его, вкушая яства. Вдыхаешь жирный дым, и, кажется, что баран виртуально стоит рядом и смотрит на тебя – как на новые ворота, сквозь которые твоя душа транзитом проследует в райские кущи.

Потом она вернется, раз-другой, душа, пока не насытится шаурмой выше крыши. И тогда нестерпимо, до сумасшествия, захочется насладиться шашлыком из собственного бедра! Так бы и порезал себя на порционные куски и с горчицей срубал! Странное чувство, оно посещает только здесь, в виртуальном ущелье, на месте геологического разлома, где эхо открытого очага ласково щекотит ухо, где огонь жаровни пахнет солнечной плазмой и каменными испарениями граненых яшм, рубинов и сапфиров. И гасить его можно разве что блинами и пирогами. А синтез этих блюд – шаурма.

В печурке чурки, чурки,

Ах, чурки, чурки, чурки!

Да хорошо горят.

Ах, чурки-окочурки

И восемь чертенят.

Перерождение в резчика по салу начинается с невинных татуировок, которые, в свою очередь, – следствие пищевых пристрастий. Вначале ты любишь сладкое, очень сладкое, но, согласитесь, высшее выражение сладости – горечь. Горечь идет по нарастающей, и вот уже нестерпимо нужна острота ощущений в виде наколок, затем рисунков шрамиками на разных участках тела, выполняются они глазными скальпелями. Боль нестерпима, но искусство жратвы требует жертв. Иногда применяют анестезию, но не всегда. Увлечение шрамописью на теле делает, в конце концов, необоримой мысль о членовредительстве. Человек ампутирует кончик носа, шмат жира с живота и дольку фейса, удаляет половину желудка, превращается в ящерицу: мол, оторванный хвостик легко отрастет.