Курорт - Антон Секисов

Немецкие бюрократы отказали Мите и в праве на беженство: не нашли для этого достаточных оснований. И в общем, их можно было понять.

«Не гожусь даже на то, чтобы мыть унитазы в немецкой провинции», – думал Митя, пытаясь вчитаться в письмо, мелкие буквы которого как будто бы плавились, медленно текли по краям. Ощущение своей абсолютной ненужности придавило Митю к земле: хотелось лечь и вжаться всем телом в пол, попытаться с ним слиться. Не было сил, чтобы просто смотреть в окно. Что говорить об «Утиных историях». Митя потянулся к подушке, уткнулся лицом. Захотелось, чтобы какой-нибудь незнакомец появился в комнате и схватил за затылок, вдавил Митю в подушку как следует, чтобы он перестал дышать. Митя не стал бы сопротивляться. Хотя, может быть, его тело бы вдруг взбунтовалось – в силу рефлекса, побуждаемое волей к так называемой жизни. Подобные мысли болтались в мозгу, вялые, тупиковые.

* * *

Митя открыл профиль Оли, стал листать фотографии. Он опять представлял, как Оля сидит на свиданиях в ресторане «Тануки». Мужчины меняются, а ресторан остается. Почему именно он? Вдвоем они там никогда не бывали. Впрочем, если подумать, и мужчины были практически одинаковые: клоны актера Данилы Козловского, в рубашках с закатанными рукавами, только рубашки разных цветов.

Митя нашел фотографию, где у Оли было такое лицо, как будто она собирается чихнуть. Такое выражение у нее иногда возникало во время секса, когда дело шло к оргазму. Это было семейное фото: она с отцом, матерью, братом и какой-то неизвестной женщиной, ровесницей матери. Митя расстегнул брюки, подержал в руке член, дожидаясь, когда он затвердеет. Он смотрел ей в глаза. «Ах ты тварь», – думал Митя. Он стал мастурбировать, держа перед собой телефон с фотографией. Параллельно он думал: «Неужели нельзя было выбрать снимок, где Оля одна?» Теперь нужно было тщательно фокусировать внимание, чтобы случайно не задеть взглядом фигуру отца, Павла Петровича. А отец, как назло, как будто наклонялся чуть-чуть, чтобы влезть в зону видимости.

Вообще-то это был приятный мужчина, во многом напоминавший Мите его самого: мягкий, упитанный, с плавной речью, в роговых очках с толстыми стеклами. Казалось, они должны были замечательно ладить. Но Олин отец его презирал и даже особенно не пытался это завуалировать.

Митя вдруг понял, что мастурбирует уже полминуты, думая о разногласиях с Павлом Петровичем. Он увеличил изображение Оли. Вспомнил их второй или третий секс. Митя приехал к ней в Пущино, в академгородок. Она была в старомодном платье в цветочек, ждала в старомодной советской квартире ее отца. Да, снова отец. Непосредственно перед началом процесса, когда Оля ушла в туалет, Митя рассматривал черно-белые фотографии Павла Петровича: молодого, еще не плешивого, но столь же упитанного и в таких же очках. Они переспали на огромном толстом ковре. Ковер был очень пыльный, и после него чесалась спина.

Неожиданно член Мити обмяк. Ему стало грустно. С Павлом Петровичем нужно начать все с нуля. Попытаться его очаровать, дать понять, что он, Митя, все же чего-то стоит. Возникла надежда: пока мы все живы, еще ничего не поздно вернуть.

* * *

На следующий день Митя с трудом вытащил себя из кровати и вышел на набережную. Наступил полдень, но на улице было темно как ночью. Со стороны Турции надвигались тучи. Наверное, будет дождик, ну ничего. Возвращаться за дождевиком было лень. Митя решил, что устроит небольшой променад, буквально туда и обратно, и не успеет промокнуть. Он отправился в сторону древних руин и заброшенных советских пансионатов, заложив руки за спину, погруженный в мысли о грантах. Тело двигалось тяжело, словно преодолевая зажим.

С неба накрапывало: сперва по чуть-чуть, и Митя не замечал. А потом налетел резкий ветер, небо заволокло чернотой и полило сразу ведрами. До остановки была всего пара шагов, но пока Митя сделал их, успел промокнуть до трусов и носков.

Вдруг от забора с железным клекотом оторвался кусок, как какой-нибудь металлический птеродактиль, поволокся по набережной и пропал в водоворотах воды. Ветер был такой сильный, что, казалось, вырвет линзы из глаз. Дождь шел сверху, сбоку и снизу. Бурные и чудовищные потоки воды. Вскоре стало уже настолько темно, что Митя почти не видел собственных рук, которыми держался за поручень остановки. Раздавался грохот железных листов и еще какой-то оглушительный гул неясного происхождения.

Совсем близко кто-то прошел. Одинокий человек, медленно продвигавшийся сквозь стихию. Казалось, он вот-вот взлетит, штанины его трепетали. Человек уже почти подошел к калитке отеля, куда, видимо, и направлялся, но тут на него с хрустом обрушилось дерево.

Митя секунду поколебался: было страшно отпустить поручень остановки, которая и сама еле держалась, – но Митя все-таки отпустил и шагнул в сторону дерева. Среди ветвей мелькнула ладонь, Митя ее ухватил и вытащил сквозь еловые ветки черноволосого тощего парня с то ли очень спокойным, то ли окаменевшим от ужаса лицом. Приглядевшись, Митя понял, что это никакой не парень, а пожилой человек с крашеной шевелюрой. Тот самый непонятно откуда известный старик из кафе у вокзала.

Мужчина оказался невероятно легким, по ощущениям он весил килограмма два-три: сложнее бывает поднять продуктовый пакет с покупками. Митя со страху забыл все слова и что-то мычал, пытаясь узнать, не пострадал ли мужчина. Вроде не пострадал. Во всяком случае, он, ничего не сказав, высвободил ладонь и устремился к калитке. Через пару секунд незнакомец скрылся за дверью гостиницы.

Остановка основательно покачнулась, но в этот раз устояла. Мимо пролетел мусорный бак. Митя решил, что и ему нужно бежать, до «Гранд форчуна» рукой подать, метров двести. Инстинктивно вжав голову в плечи, Митя ринулся в темноту. Рухнуло еще одно дерево – кажется, пальма. Это был апокалипсис. Митя бежал что есть сил.

* * *

За окном еще долго бушевала стихия. Митя сидел на полу в душевой кабине, и по нему струилась вода. Он гладил себя по коленям, как будто пытаясь их успокоить, а потом долго смотрел на вены у себя на руках. Никогда раньше у него не возникало подобных идей, но вот вчера на балконе Митя задумался: а что, если броситься, ну так, развлечения ради, головой на брусчатку? Подумал-подумал и вернулся в комнату. Вероятно, эти мысли нельзя назвать суицидальными, но и рассматривать их как безвредные, чисто гипотетические, тоже неверно.

В дверь постучались. Ренат. Не стал дожидаться и открыл сам. Потоптался у зеркала в коридоре и заглянул в ванную, где увидел голого мокрого Митю в трагической позе.

– У тебя все нормально?

Митя кивнул.

– Там пропала девушка с псом. Собирают поисковую группу.

Митя вышел из ванной, стал одеваться на глазах у Рената. Никак не удавалось обнаружить трусы. Ренат расхаживал как у себя дома, брал со стола предметы, рассматривал. Мите было неловко, что он развел такой срач. Как будто кто-то опорожнил мусорный бак на кровать и на письменный стол. Бельевой шкаф был почти пуст: вещи раскиданы по кровати, креслу и полу.

Митя сразу же понял, о какой девушке с псом идет речь. Во-первых, девушек с псами здесь было немного. Но даже если бы набережную наводняли многие сотни таких, пропасть могла только она: андрогинная девушка с сиба-ину. У нее на лице как будто было написано: «Таинственное исчезновение в скором будущем».

Оказалось, в городе прошел ураган. Последствия ужасали: вырванные с корнем деревья, сорванные кровли, фрагменты заборов, разбитые стекла, две перевернутые машины на набережной.

Группа людей в темно-серых костюмах с желтыми полосами бродила во тьме возле воды. Лучи фонарей скрещивались, мазали лица, выхватывали неопределенные предметы на берегу. Море выглядело очень спокойным, но Митя старался не подходить слишком близко к воде.

Парень лет тридцати с ирокезом и огромными непропорциональными руками, как у Попая-моряка, показал фотографию на смартфоне: девушка с сиба-ину, она. Правда, на фотографии волосы у нее были черные, а не зеленые, и лицо недовольное. Девушку звали Инной. Она вышла из дома в десять утра, за пару часов до начала стихийного бедствия, и не вернулась. Соседка, с которой они