Путеводитель на Парнас - Константин Александрович Уткин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Забавно, что поэты, ощущающие свою силу, подсознательно уходят от глагольных рифм. Это слишком просто, не позволяет почувствовать свою силу и отточить мастерство. С другой стороны, именно глагольные рифмы могут быть показателями мастерства. Тут, видите ли, в чем дело – в хороших стихах глагольная рифма (да и вообще рифма) стоит в сторонке, и ее не видно.
Давайте возьмем уже хрестоматийный пример:
– Ты, Зин, на грубость нарываешься,
Всё, Зин, обидеть норовишь!
Тут за день так накувыркаешься…
Придёшь домой – там ты сидишь!
Ну, что сказать? Гениально. Четыре глагола, рядком, которых не видно вообще и которые, понятно, не царапают слух ни разу.
Есть такое забавное правило – глагольными рифмами пользуются либо гении, либо графоманы. У первых это прекрасно, как и все, что они пишут, у вторых это так же беспомощно и ничтожно, как и все, что они делают.
Нормальные поэты, талантливые поэты, крепкие средние поэты, поэты со своим почерком, поэты со своим инструментарием могут использовать глагольные рифмы, но не хотят. Ну а падавану, который только-только вступил на этот сомнительный во всех смыслах путь, лучше откусить себе палец, чем использовать глаголки. И лучше отгрызть себе всю руку, нежели повестись на уговоры верлибристов. Беда в том, что хороший поэт свободно может писать прозу – теоретически. Прозаик может работать со стихами. Верлибрист не способен ни на то, ни на другое. Потому что у поэзии свои законы, у прозы – тем более. И при кажущейся простоте работы над прозаическим текстом сложностей там ничуть не меньше. И гораздо лучше научиться писать хорошие рассказы, отточить слог, наметать взгляд, справиться с фабулой и сюжетом, чем увязнуть в болоте фальшивых красот и многословной пустоты, которые как раз и являются отличительными чертами верлибра. Хорошую прозу, как и хорошие стихи, писать сложно. Написать хороший верлибр невозможно, потому что нет такого понятия «хороший верлибр».
Итак. Поэт-падаван, морща лоб и матерясь про себя, садится мучить монитор, отметает глагольные рифмы, радуется неточным и скрепя сердце использует старые добрые точные. И – о чудо! – у него довольно скоро начинает получаться. Да еще как! Так хорошо, что просто остановиться нет никакой возможности.
Глава 8. Объем стиха
О, это мое любимое занятие – брать и выкидывать из текстов целые куски. Вы думаете, что такой жесткой гребенкой я прохожу по прозе? Нет, по стихам, именно по стихам.
Наш брат совершенно не понимает, когда нужно остановиться. Я его в этом понимаю – когда идет строка, все так прекрасно, все так легко и интересно, что остановиться нет никакой возможности. Потом поэзия – это вам не проза, размер, рифмы и прочие надсмотрщики строки не дают шагу ступить ни вправо, ни влево. То есть ты вроде бы сказал, что хотел, но вдруг читатель неправильно поймет? Поэтому надо пояснить еще раз, а лучше – еще два раза.
Ты описал красивую картинку – ну, грустную березку с зелеными косами и девической грудью… А вдруг читатель увидит не девическую грудь, а мужские бедра? Лучше, конечно, уточнить.
Ну и сам процесс – о, это что-то особенное. Стих уже не гиря, прикованная цепью к окровавленной ноге, а скорее веселый щенок, который с лаем бежит впереди и приглашает за собой. И вот ты бежишь и пишешь, пишешь и бежишь, и все получается так гладко, так сладко, так весело и умело.
Беда только в том, что никто из читателей не будет пробираться сквозь дебри твоего щенячьего энтузиазма. Им это просто не нужно. Они устают от словесного безудержного изобилия, и совсем не виноваты в этом, в этом виноват только ты, переоценивший свои поэтические силы.
На самом деле писать большие объемы стихов не так уж и сложно, сложно именно что удержать внимание публики. Честно скажу: это практически невыполнимая задача. Из известных мне поэтов на такое был способен только Высоцкий и Щербаков. И того, и другого можно было слушать и слушать. Ну, Высоцкий – это литературная мощь и актерская харизма. Щербаков – какие-то бесконечные словесные цепочки, перетекающие одна в другую, занимательная болтовня, которая, тем не менее, не раздражает и не утомляет. У обоих длинные тексты – это не совсем стихи, точнее, это именно поэзия прямой речи, с короткими строками, не загруженная образами (хотя они и есть), очень легко воспринимаемая на слух. Но, к моему сожалению, Высоцкий сорок лет как мертв, Щербаков выдохся, и его обаятельная болтовня стала совсем неинтересной.
Остальные же не собираются упрощать свое творчество ради его длинны – мол, и так оценят мою гениальность – чем отпугивают от себя почитателей и злят знатоков.
«Пиши короткие стихи. В них меньше вздора и прочесть их можно скоро». Не надо относится к своим стихам как к алмазам. Если это и алмаз, то он в любом случае требует огранки. Не надо относиться к своим стихам как к божественному откровению – про него все равно никто не узнает, я уверяю вас.
Я про все это уже говорил, и не раз и не два, но не грех напомнить – над поэтическим текстом можно работать и получать результат лишь тогда, когда начнешь относиться к нему именно как к тексту, не более того. Это всего лишь буквы, из которых вы хотите – точнее, уже пытаетесь – сделать чудо. И вот когда вы это поймете, когда сможете смотреть на свои стихи как не черновик, который требует огранки и шлифовки, вот тогда работа может и пойдет. Как минимум вы найдете в себе силы не затыкать рот внутреннему редактору, а безжалостно выкинете из стихотворения весь мусор.
Одно четверостишие может быть лучше двух, два – гораздо лучше четырех, а четыре однозначно лучше тридцати. Потому что некая ограниченность заставляет – именно заставляет – поэта находить и использовать самые сильные образы, самые свежие рифмы и так далее. При этом короткие рифмованные стихи гораздо лучше запоминаются, а не этого ли хочет любой поэт? Верлибры не запоминаются вообще, длинные стихи – только некоторые, сложные не запоминаются практически никогда.
Глава 9. Редактор внутренний и внешний
Хорошо, мы договорились все-таки до того,
